— Только ты не умирай, Джейк… пожалуйста. Я хочу, чтобы ты поправился. Мне постоянно снились кошмары. Иногда я переносился на пустую улицу, похожую на Главную в Лисбон-Фоллс, иногда — на кладбище, где я застрелил Фрэнка Даннинга, иногда — на кухню Энди Каллема, мастера криббиджа… но обычно в забегаловку Эла Темплтона. Мы сидели в кабинке с видом на «Городскую стену славы». Эл болел (умирал), но его глаза ярко сверкали. «Человек с желтой карточкой олицетворяет упрямое прошлое, — говорил он. — Ты это знаешь, так?» Да, я это знал. «Он думал, что ты умрешь после того, как тебя так жестоко избили, но ты не умер. Он думал, ты умрешь от инфекций, но ты не умер. Теперь он блокирует эти воспоминания — самые важные, — потому что знает: это его последняя надежда остановить тебя». «Каким образом? Он мертв». Эл качал головой: «Нет, это я мертв». «Кто он? Что он? И как он может ожить? Он перерезал себе горло, и карточка стала черной. Я это видел!» «Понятия не имею, дружище. Знаю только одно: он не сможет тебя остановить, если ты откажешься останавливаться. Ты должен добраться до всех этих воспоминаний». «Тогда помоги мне! — прокричал я и сжал его исхудавшую руку, похожую на птичью лапу. — Скажи мне, как зовут того парня! Это Чепмен? Мэнсон? — Обе фамилии вызывали какие-то ассоциации, но я чувствовал, что мне нужна другая. — Ты меня в это втянул, так помогай!» В этот момент сна Эл открывает рот, чтобы назвать нужную мне фамилию, но вмешивается Желтая Карточка. Если мы на Главной улице, он выходит или из зеленого дома, или из «Кеннебек фрут». Если на кладбище — из разрытой могилы, как зомби в фильмах Джорджа Ромеро. Если в закусочной, дверь внезапно распахивается. Карточка, которая заткнута за ленту его широкополой шляпы, такая черная, что выглядит прямоугольной дырой в никуда. Он мертвый. Разлагающийся. Его старое длиннополое пальто покрыто пятнами плесени. В глазницах копошатся черви. Он ничего не может тебе сказать, потому что сегодня день двойной выплаты, кричит Желтая Карточка, теперь ставший Черной Карточкой. Я поворачиваюсь к Элу, только Эл уже превратился в скелет с зажатой в зубах сигаретой — и просыпаюсь весь в поту. Ищу воспоминания, но воспоминаний нет. Дек приносил мне статьи о близящемся визите Кеннеди, надеясь, что они помогут вспомнить. Не помогли. Однажды, лежа на диване (после внезапного приступа сна), я услышал, как они двое спорили насчет звонка в полицию. Дек говорил, что анонимный звонок оставят без внимания, а звонок от имени кого-то из нас принесет неприятности нам всем. — Мне все равно! — кричала Сейди. — Я знаю, вы думаете, что он чокнутый, а если он прав? Кем вы будете себя чувствовать, если из Далласа в Вашингтон Кеннеди увезут в гробу? — Если вы позвоните в полицию, милая, они уделят Джейку самое пристальное внимание. И по вашим словам, Джейк убил человека в Новой Англии, прежде чем приехать сюда. Сейди, Сейди, лучше бы ты ему этого не говорила. Она перестала спорить, но не сдалась. Иногда пыталась как-то ошеломить меня, чтобы заставить вспомнить, как ошеломляют человека, чтобы избавить его от икоты. Не срабатывало. — И что мне с тобой делать? — грустно спрашивала она. — Не знаю. — Может, попытаешься зайти с другой стороны? Попытаешься обойти блок? — Я пытаюсь. Думаю, этот человек служил в морской пехоте. — Я потер затылок, в котором начала усиливаться боль. — Но мог служить и во флоте. Черт, Кристи. Я не знаю. — Сейди, Джейк. Я Сейди. — Разве я не так тебя назвал? Она покачала головой и попыталась улыбнуться. Двенадцатого, во вторник после Дня ветеранов, «Морнинг ньюс» опубликовала большую передовицу о предстоящем визите Кеннеди и о том, какое значение имеет его приезд для города. «Многие горожане готовы встретить молодого и неопытного президента с распростертыми объятиями, — говорилось в статье. — Ажиотаж нарастает. Разумеется, этому способствует и приезд его красивой и харизматичной жены». — Прошлой ночью тебе снова снился Желтая Карточка? — спросила меня Сейди, когда вошла. Праздничный день она провела в Джоди, главным образом для того, чтобы полить цветы и, как она это называла, «напомнить о своем существовании». Я покачал головой. — Милая, ты проводишь здесь больше времени, чем в Джоди. А как же твоя работа? — У меня теперь неполная рабочая неделя, спасибо миз Элли. Все нормально, а когда я уеду с тобой… если мы уедем… я просто должна увидеть, что случится. Она отвела глаза и принялась раскуривать сигарету. Наблюдая, как долго она постукивает ею по кофейному столику, а потом возится со спичками, я пришел к удручающему выводу: у Сейди оставались сомнения. Я предсказал мирный исход ракетного кризиса, я знал, что Дика Тайгера нокаутируют в пятом раунде… но сомнения оставались. И я ее не винил. Окажись я на ее месте, наверное, у меня тоже оставались бы сомнения. Потом она просияла. — Но у меня отличная замена, и готова спорить, ты можешь догадаться, о ком я говорю. Я улыбнулся. — Это… — Но я не мог вспомнить имени. Я буквально видел его — выдубленное ветром загорелое лицо, ковбойская шляпа, галстук-шнурок, — однако утром того вторника с именем ничего не выходило. Начал болеть затылок, там, где я ударился о плинтус… но какой плинтус, в каком доме? Меня страшно злило, что я этого не знаю. Кеннеди прибывает через десять дней, а я даже не могу вспомнить гребаное имя этого старика. — Попытайся, Джейк. — Я пытаюсь, — ответил я. — Пытаюсь, Сейди! — Подожди. У меня идея. Она положила дымящуюся сигарету в один из желобков пепельницы, направилась к двери, вышла из комнаты, закрыла дверь за собой. Потом открыла и заговорила комично-хрипатым, низким голосом, совсем как тот старик всякий раз, когда навещал меня: — Как поживаешь сегодня, сынок? Что-нибудь ел? — Дек, — вырвалось у меня. — Дек Симмонс. Он женился на миз Мими. А потом она умерла в Мексике. В ее честь мы провели вечер памяти. Головная боль ушла. Как рукой сняло. Сейди захлопала в ладоши и подбежала ко мне. Меня наградили долгим и сладким поцелуем. — Видишь? — сказала она, оторвавшись от моих губ. — Ты можешь это сделать. Еще не поздно. Как его зовут, Джейк? Как зовут этого безумного негодяя? Но я не мог вспомнить. Шестнадцатого ноября «Таймс гералд» опубликовала маршрут кортежа Кеннеди. Он начинался в аэропорту Лав-Филд и заканчивался в «Трейд-март» выступлением Кеннеди перед членами городского совета и приглашенными гостями. Номинально он собирался приветствовать открытие Исследовательского центра для выпускников и поздравить Даллас с экономическими успехами последнего десятилетия, но «Таймс гералд» спешила сообщить всем, кто еще этого не знал, что истинная причина выступления — чисто политическая. Техас проголосовал за Кеннеди в 1960 году, однако в шестьдесят четвертом все выглядело не так радужно, пусть даже Кеннеди по-прежнему собирался баллотироваться в тандеме со стариной Джонсоном, уроженцем Техаса. Циники все еще называли вице-президента Линдон-Разгром, намекая на выборы в сенат в 1948 году, когда он одержал победу, которая дурно пахла, набрав на восемьдесят семь голосов больше соперника. Давняя, конечно, история, но прозвище указывало на смешанные чувства, которые техасцы питали к президенту. Перед Кеннеди — и, разумеется, перед Джеки — ставилась задача помочь Линдону-Разгрому и губернатору Техаса Джону Коннолли укрепить боевой дух сторонников. — Посмотри сюда. — Длинный палец Сейди двигался по прочерченной линии маршрута. Кварталы и кварталы Главной улицы. Потом Хьюстон-стрит. Везде высокие здания. — Этот человек будет поджидать кортеж на Главной улице? Должен поджидать там, как думаешь? Я слушал ее вполуха. Потому что увидел кое-что еще. — Посмотри, Сейди, кортеж проследует по бульвару Черепашьего ручья. У нее загорелись глаза. — Это должно случиться там? Я с сомнением покачал головой. Вероятно, нет, но о бульваре Черепашьего ручья я знал что-то, имеющее отношение к человеку, которого пришел останавливать. И когда я думал об этом, кое-что всплыло на поверхность. — Он собирался спрятать винтовку и вернуться за ней позже. — Спрятать где? — Не имеет значения, это уже случилось. Это часть прошлого. — Я закрыл глаза руками, потому что свет в комнате внезапно стал слишком ярким. — Перестань думать об этом. — Она убрала газету. — Расслабься, а не то опять разболится голова и придется принимать таблетку. От них ты становишься таким заторможенным. — Да, — кивнул я. — Я знаю. — Тебе надо выпить кофе. Крепкого кофе. Она пошла на кухню и сварила кофе. Когда вернулась, я уже похрапывал. Проспал три часа и мог бы пробыть в Стране коматоза и дольше, но она разбудила меня, тряхнув за плечо. — Что ты помнишь о приезде в Даллас? — Я не помню, как приехал. — Где ты остановился? В отеле? В гостинице для автомобилистов? Снял комнату? На мгновение мне смутно вспомнился двор и много окон. Швейцар? Возможно. Потом все ушло. Головная боль вновь начала набирать силу. — Не знаю. Я только помню, что пересек границу штата по двадцатому шоссе и видел рекламу барбекю. Но до Далласа оставалось ехать и ехать. — Я знаю, но нам не придется ехать так далеко. Если ты въехал в Техас по двадцатому шоссе, то по нему же и добрался до Далласа. Сегодня уже поздно, а завтра отправимся на автомобильную прогулку. — Наверное, ничего не выйдет. — Но я тем не менее почувствовал, как вспыхнула искорка надежды. Сейди осталась на ночь, а утром мы покинули Даллас по Пчелиному шоссе, как называли его горожане, и покатили на восток к Луизиане. Сейди сидела за рулем моего «шеви», который снова был на ходу после замены сломанного замка зажигания. Дек за этим проследил. Она доехала до Террелла, потом свернула с шоссе на покрытую выбоинами автостоянку у придорожной церкви — Спаса-на-крови, как мы прочитали на доске объявлений на высохшей лужайке. Под названием церкви было послание к пастве: «ЧИТАЛ ЛИ ТЫ СЕГОДНЯ СЛОВО ВЕЛИКОЕ БОЖЬЕ?» Некоторые буквы отвалились, так что на доске осталось: «ИТАЛ И ТЫ СЕ ОДНЯ СЛОВО ЕЛ КОЕ Б ЖЕ?» Сейди с тревогой взглянула на меня.