Заголовок гласил: «ДЖОДИ ВЫБИРАЕТ ГОРОЖАНИНА ВЕКА ДЛЯ ИЮЛЬСКОГО ПРАЗДНОВАНИЯ СТОЛЕТИЯ ГОРОДА». А на фотоснимке под заголовком… она готовилась разменять девятый десяток, но некоторые лица не забываются. Фотограф наверняка предлагал ей чуть повернуть голову, чтобы скрыть левую щеку, но Сейди смотрела прямо в объектив. И почему нет? Старый шрам, оставшийся от раны, нанесенной человеком, который давно уже в могиле. Я подумал, что шрам придает значимости ее лицу, но, разумеется, мое мнение пристрастно. Для влюбленного и оспины прекрасны. В конце июня, после окончания учебного года, я запаковал чемодан и вновь поехал в Техас. 7 Сумерки летнего вечера окутали Джоди. Городок прибавил в размерах в сравнении с 1963 годом, но ненамного. Тарная фабрика появилась в той его части, где Сейди Данхилл когда-то жила на аллее Ульев. Парикмахерской больше не существовало, на месте заправочной станции «Ситис сервис», где я покупал бензин для моего «санлайнера», построили магазин «С семи до одиннадцати». Ресторан быстрого обслуживания «Сабвэй» заменил закусочную, где Эл Стивенс продавал вилорог-бургеры и мескито-фрайс. Речи в честь столетия Джоди уже произнесены. Одна — женщины, выбранной историческим обществом и Городским советом «Горожанином века» — получилась очаровательно короткой; вторая — мэра — долгой и познавательной. Я узнал, что Сейди один срок отработала мэром и четыре — в законодательном собрании Техаса, но этим дело не ограничилось. Она занималась благотворительностью, постоянно стремилась повысить качество образования, получаемого учениками ДОСШ, брала годовой отпуск без сохранения содержания, чтобы в составе отряда добровольцев налаживать жизнь в Новом Орлеане после урагана «Катрина». Она организовала библиотечную программу для слепых учеников в масштабах штата, инициировала программу улучшения медицинского обслуживания для ветеранов, прилагала немало усилий (даже в восемьдесят лет) для повышения уровня заботы о психически больных людях. В 1996 году ей предложили баллотироваться в палату представителей конгресса США, но она отказалась, сказав, что ей хватает дел и на местном уровне. Она больше не вышла замуж. Больше не уезжала из Джоди. По-прежнему высокая, остеопороз не согнул ей спину. По-прежнему прекрасная, с длинными седыми волосами, достающими чуть ли не до талии. После завершения речей Главную улицу перекрывают с двух сторон. С каждого конца делового центра, занимающего два квартала, висит транспарант: УЛИЧНЫЕ ТАНЦЫ, 19.00 — ПОЛНОЧЬ! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ! Сейди окружена доброжелателями — некоторых, думаю, я могу узнать, — поэтому я иду к сцене для диджея, сооруженной перед бывшим магазином «Уэстерн авто», где теперь расположен «Уолгринс». Мужчине, который возится с пластинками и компакт-дисками, уже за шестьдесят, у него поредевшие седые волосы и приличных размеров живот, но эти квадратные очки в розовой оправе я бы узнал где угодно. — Привет, Дональд, — здороваюсь я. — Вижу, вы по-прежнему с горой звука. Дональд Беллингэм поднимает голову и улыбается. — Я без нее никуда. Я вас знаю? — Нет, — отвечаю я, — вы знали мою маму. В начале шестидесятых она приходила на танцы, где вы были диджеем. Говорила, что вы тайком от отца приносили пластинки больших оркестров из его коллекции. Улыбка становится шире. — Да, и мне за это крепко доставалось. Как звали вашу мать? — Андреа Робертсон. — Имя и фамилия к Джоди отношения не имеют. Андреа — моя лучшая ученица по английской литературе, десятиклассница. — Конечно, я ее помню. — Смущенная улыбка говорит об обратном. — Наверное, этих старых пластинок у вас уже нет. — Конечно же, нет. С давних пор. Все записи больших оркестров у меня теперь на компакт-дисках. Я чувствую, вы о чем-то хотите меня попросить? — Если на то пошло, да. Но просьба будет необычная. Он смеется: — А разве бывают другие? Я говорю ему, что мне нужно, и Дональд — всегда радующийся тому, что может помочь — соглашается. Когда я уже направляюсь к концу квартала, где мэр наливает стакан пунша женщине, ради которой я сюда приехал, окликает меня. — А как вас зовут? — Амберсон, — отвечаю я, оборачиваясь. — Джордж Амберсон. — И вы хотите, чтобы эта мелодия зазвучала в четверть девятого? — Тютелька в тютельку. Время — это главное, Дональд. Будем надеяться, оно пойдет нам навстречу. Пятью минутами позже Дональд Беллингэм обрушивает на Джоди песню «На танцах», и танцоры начинают заполнять улицу под техасским закатным небом. 8 В десять минут девятого Дональд ставит медленную песню Алана Джексона, под которую могут танцевать даже взрослые. Сейди одна, впервые с того момента, как отзвучали речи, и я подхожу к ней. Сердце сильно бьется, кажется, сотрясает все тело. — Миз Данхилл? Она поворачивается, улыбаясь и чуть поднимая голову. Она высокая, но я выше. Как и всегда. — Да? — Меня зовут Джордж Амберсон. Я хотел сказать вам, что восхищен вами и вашей работой на благо общества. В ее улыбке появляется замешательство. — Благодарю вас, сэр. Я не узнаю вас, но фамилия определенно мне знакома. Вы из Джоди? Я больше не могу путешествовать во времени, мне определенно не под силу читать чужие мысли, но я все равно знаю, о чем она думает. Я слышу эту фамилию в моих снах. — Да и нет, — отвечаю я и, прежде чем она успевает продолжить, спрашиваю: — Позвольте полюбопытствовать, что пробудило ваш интерес к общественной деятельности? Ее улыбка теперь совсем призрачная, чуть подрагивает в уголках рта. — И вы хотите это знать, потому что?.. — Убийство? Убийство Кеннеди? — А знаете… наверное, да, в какой-то степени. Я бы хотела думать, что стремилась принимать больше участия в делах своей страны, но, полагаю, началось с этого. Это убийство оставило шрам… — она непроизвольно поднимает левую руку к левой щеке, потом рука падает, — на этой части Техаса. Мистер Амберсон, откуда я вас знаю? Потому что знаю, я в этом уверена. — Могу я задать еще вопрос? Она смотрит на меня с все возрастающим недоумением. Я бросаю взгляд на часы. Четырнадцать минут. Почти время. Если только, разумеется, Дональд не забудет… но я так не думаю. Цитируя одну из песен пятидесятых, чему быть, того не миновать. — «Танцы Сейди Хокинс» в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Кто помогал вам присматривать за молодежью, когда мать тренера Бормана сломала ногу? Вы помните? Ее рот открывается. Потом медленно закрывается. Мэр и его жена подходят, видят, что мы увлечены разговором, и не мешают нам. Мы в нашей собственной маленькой капсуле, Джейк и Сейди. Как и прежде. — Дон Хаггарти, — отвечает она. — С тем же успехом я могла приглядывать за танцами в паре с деревенским идиотом. Мистер Амберсон… Но прежде чем она успевает закончить фразу, Дональд Беллингэм обращается ко всем через восемь больших динамиков: — Итак, Джоди, привет из прошлого, золото, которое действительно блестит, лучшее для лучших! Голос сменяет музыка, шедевр давно ушедшего оркестра: Ба-да-да… ба-да-да-ди-дам… — Господи. «В настроении», — вырывается у Сейди. — Я танцевала линди под эту мелодию. Я протягиваю руку. — Пойдемте. Потанцуем. Она смеется, качает головой. — Боюсь, мистер Амберсон, те дни, когда я танцевала свинг, остались в далеком прошлом. — Но вы не так уж стары для вальса. Как говорил Дональд в те давние дни: «Все со стульев и на ноги!» И зовите меня Джордж, пожалуйста.