12 Они никогда не пользовались лампой до наступления полной темноты. Думаю, экономили на электричестве. Кроме того, Ли работал. Ложился спать рано, а она ложилась с ним. Проверив пленку в первый раз, я услышал главным образом разговоры на русском. Более того, невнятном русском, из-за супермедленной скорости записи. Если Марина пыталась переходить на английский, Ли ругал ее. При этом с Джун он иной раз говорил по-английски, если она начинала шуметь, всегда тихим, успокаивающим голосом. Случалось, даже пел малышке. На супермедленной скорости эти песни напоминали колыбельные орков. Дважды я слышал, как он бьет Марину, и во втором случае запаса русских слов не хватило, чтобы выразить распиравшую его ярость. — Ты никчемная, ноющая дрянь! Я думаю, может, моя мама и права насчет тебя! — Хлопнула дверь, заплакала Марина. Все звуки оборвались, потому что она выключила лампу. Вечером четвертого сентября я увидел подростка лет тринадцати, идущего к дому Освальдов с холщовой сумкой на плече. Ли — босой, в футболке и джинсах — открыл дверь. Они поговорили. Ли пригласил подростка в дом. Они снова поговорили. В какой-то момент Ли взял книгу, показал подростку, который с сомнением посмотрел на нее. Я никак не мог воспользоваться направленным микрофоном, потому что похолодало и окна были закрыты. Но Пизанская лампа горела, и следующей ночью, забрав пленку, я заполучил запись любопытного разговора. Когда прослушал его в третий раз, перестал замечать растянутость голосов. Подросток распространял подписки на газету — а может, журнал — под названием «Грит». Он сообщил Освальдам, что в газете публикуются интересные материалы, мимо которых проходят нью-йоркские издания («новости глубинки»), плюс спорт и советы садоводам. В газете читатель мог прочитать «выдуманные истории» и посмотреть комиксы. «Вам не найти Дикси Дуган[133] в „Таймс гералд“, — заверил он. — Моя мама любит Дикси». — Что ж, сынок, это хорошо, — кивнул Ли. — Ты у нас, значит, маленький бизнесмен, так? — Э… да, сэр. — Скажи мне, сколько ты зарабатываешь? — Я получаю всего четыре цента с каждого дайма, но дело не в деньгах, сэр. Больше всего мне нравятся призы. Они лучше, чем те, которые можно получить, продавая «Кловерин». Это ж надо! Я смогу выиграть винтовку двадцать второго калибра. Папа говорит, что она будет моей. — Сынок, ты знаешь, что тебя эксплуатируют? — Что? — Они берут даймы себе. Тебе достаются центы и обещание винтовки. — Ли, он хороший мальчик, — вмешалась Марина. — И ты будь хорошим. Оставь его в покое. Ли ее проигнорировал. — Тебе нужно знать, что написано в этой книге, сынок. Можешь прочитать название на обложке? — Э… да, сэр. Тут написано «Положение рабочего класса». Фридрик Инг-галс? — Энгельс. Книга о том, что случается с мальчиками вроде тебя, которые думают, что могут стать миллионерами, торгуя всяким хламом от двери к двери. — Я не хочу становиться миллионером, — возразил паренек. — Я хочу заполучить мелкокалиберную винтовку и отстреливать крыс на свалке, как мой друг Хэнк. — Ты зарабатываешь центы, продавая их газеты. Они зарабатывают доллары, продавая твой пот и пот миллиона таких же мальчиков. Свободный рынок совсем не свободен. Ты должен повышать свое образование, сынок. Я так делал, и начал примерно в твоем возрасте. Ли прочитал торговцу подпиской «Грит» десятиминутную лекцию о пороках капитализма, пересыпанную цитатами из Маркса. Паренек терпеливо слушал, наконец спросил: — Так вы подпишетесь на газету? — Сынок, ты услышал хоть одно слово из сказанного мной? — Да, сэр! — Тогда ты не мог не понять, что эта система обобрала меня точно так же, как обирает тебя и твою семью. — Так вы на мели? Почему вы сразу не сказали? — Я пытался объяснить тебе, почему я на мели. — Да, конечно! Я мог бы обойти еще три дома, но теперь мне придется возвращаться домой, потому что уже поздно. — Удачи тебе! — пожелала ему Марина. Парадная дверь открылась, заскрипев на ржавых петлях, потом захлопнулась (слишком старая, а потому без громкого стука). Последовала долгая пауза, которую нарушил унылый голос Ли: — Видишь? Вот что нам противостоит. Вскоре после этого лампа погасла. 13 Мой новый телефонный аппарат по большей части молчал. Дек позвонил однажды — короткий, дежурный звонок из разряда «как поживаете?» — и все. Я говорил себе, что никаких звонков и не стоит ждать. Начался учебный год, а первые недели — всегда суета. Деку хватало забот, потому что миз Элли вернула его в школу. Он рассказал мне, поворчав, что позволил включить свою фамилию в список замещающих учителей. Элли не звонила, потому что ей приходилось одновременно делать пять тысяч дел и тушить пятьсот пожаров. И только после того, как Дек положил трубку, до меня дошло, что он не упомянул Сейди… а через два вечера после лекции Ли юному коммивояжеру я решил, что должен с ней поговорить. Услышать ее голос, даже если она скажет: Пожалуйста, не звони мне, Джордж, все кончено. И когда я протянул руку к телефонному аппарату, он зазвонил. Я снял трубку и сказал, абсолютно уверенный, что ошибки не будет: — Привет, Сейди. Привет, милая. 14 Последовала пауза, достаточно долгая, и я подумал, что все-таки ошибся и сейчас услышу: «Я не Сейди, я просто неправильно набрал номер». Потом она спросила: — Как ты узнал, что это я? Я почти что ответил: Гармония, и она могла бы это понять. Но «могла бы» в данной ситуации меня не устраивало. Разговор предстоял важный, и я не хотел напортачить. Никоим образом не хотел напортачить. Поэтому в последующем диалоге с моей стороны участвовали двое: Джордж, который говорил вслух, и Джейк, который находился внутри, говоря все то, что не мог сказать Джордж. Возможно, в любом разговоре, когда на кону стоит любовь, с каждой стороны участвуют по двое. — Потому что я думал о тебе весь день, — ответил я (Я думал о тебе все лето). — Как ты? — Отлично (Мне одиноко). Как ты? Как прошло лето? Ты все сделала (Законным образом порвала все связи со своим странным мужем)? — Да. Решенный вопрос. Так ведь ты частенько говоришь, Джордж? Решенный вопрос? — Пожалуй. Как школа? Как библиотека? — Джордж? Мы будем продолжать в том же духе или собираемся поговорить? — Хорошо. — Я уселся на продавленный, купленный на распродаже диван. — Давай поговорим. Ты в порядке? — Да, но я несчастна. И растеряна. — Она помялась, потом продолжила: — Летом я работала в «Харрасе». Ты, вероятно, знаешь. Официанткой, разносила коктейли. И кое-кого встретила. — Да? (Черт.) — Да, очень милого мужчину. Обаятельного. Джентльмена. Чуть моложе сорока. Его зовут Роджер Битон. Он помощник сенатора-республиканца от Калифорнии, Тома Кучела. Заместителя лидера фракции меньшинства в сенате. Я про Кучела — не Роджера. — Она засмеялась, но не так, как смеются над чем-то веселым. — Я должен радоваться тому, что ты встретила кого-то милого? — Не знаю, Джордж… Ты рад? — Нет (Я хочу его убить). — Роджер симпатичный, — говорила она бесстрастным голосом. — Приятный в общении. Учился в Йеле. Он знает, чем занять девушку, чтобы она хорошо провела время. И он высокий. Тут мое второе «я» более не пожелало молчать. — Я хочу его убить. Она рассмеялась, и в этом смехе слышалось облегчение. — Я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль или испортить настроение. — Правда? А для чего ты мне это говоришь? — Мы встречались три или четыре раза. Он меня целовал… Мы немного… обнимались, как дети… (Я хочу не просто убить его. Я хочу убить его медленно.)