Я повернулся к аптечному шкафчику. — Больше нет. Все уже в унитазе. Прожив с Кристи четыре года, я все равно заглянул в шкафчик. Потом спустил воду в унитазе. Разобравшись с таблетками, выскользнул мимо Сейди за дверь. — Даю тебе три минуты. 9 Я прочитал обратный адрес на конверте: «Джону Клейтону, Ист-Оглторп-авеню, 79, Саванна, штат Джорджия». Никто не мог обвинить этого ублюдка в том, что он прикрывается вымышленным именем и появился неизвестно откуда. Судя по дате на штемпеле — двадцать восьмого августа, — этот конверт уже дожидался Сейди, когда та приехала из Рино. Почти два месяца она размышляла над содержимым конверта. Вечером шестого сентября мне показалось, что она грустна и подавлена. Этому не приходилось удивляться, с учетом фотографий, присланных ее бывшим. Мы все в опасности, услышал я от нее во время нашего последнего телефонного разговора. В этом я согласна с Джонни. Фотографии запечатлели японских мужчин, женщин, детей. Жертв атомной бомбардировки Хиросимы, Нагасаки, а может, обоих городов. Некоторые ослепли. Многие облысели. Большинство страдало от радиоактивных ожогов. Нескольких, как эту женщину без лица, словно поджарили на углях. На одной фотографии я увидел четыре черные статуи — отшатнувшихся в ужасе людей. Эти люди стояли у стены, когда взорвалась бомба. Они превратились в пар, как и практически вся стена. Сохранились только те ее части, которые заслоняли собой люди. А черными эти статуи стали, потому что их покрыла сгоревшая плоть. На обратной стороне каждой фотографии он написал одно и то же, четким, аккуратным почерком: Скоро и в Америке. Статистический анализ не лжет. — Красиво, не правда ли? Голос звучал ровно и бесстрастно. Она стояла в дверях, завернутая в полотенце. Волосы влажными локонами падали на голые плечи. — Сколько ты успела выпить, Сейди? — Только пару стаканчиков, потому что таблетки не действовали. Думаю, я пыталась тебе это сказать, когда ты тряс меня и отвешивал оплеухи. — Если ты рассчитываешь на мои извинения, то ждать тебе придется долго. Барбитураты и спиртное — сочетание не из лучших. — Это не важно, — ответила она. — Оплеухи мне отвешивали и раньше. Я вспомнил о Марине и поморщился. Оплеуха оплеухе рознь, но все равно оплеуха. И я не только боялся, но и злился. Она прошла к креслу в углу, села, туже замоталась в полотенце, напоминая угрюмого ребенка. — Мне позвонил мой друг Роджер Битон. Я тебе сказала? — Да. — Мой хороший друг Роджер. — Ее взгляд предлагал мне как-то прокомментировать эту фразу. Я предпочел промолчать. Если на то пошло, ее жизнь принадлежала ей. Мне лишь хотелось убедиться, что Сейди жива. — Ладно, твой хороший друг Роджер. — Посоветовал обязательно послушать вечером речь этого ирландского говнюка. Так он его назвал. Потом спросил, как далеко Джоди от Далласа. Я ответила и услышала: «Возможно, достаточно далеко, все будет зависеть от направления ветра». Сам он уехал из Вашингтона, как и многие, но я не думаю, что им это как-то поможет. От атомной войны не убежишь. — Она начала плакать, громкие рыдания сотрясали все ее тело. — Эти идиоты собрались уничтожить наш прекрасный мир! Они собрались убить детей! Я их ненавижу! Я их всех ненавижу! Кеннеди, Хрущева, Кастро, я надеюсь, все они сгорят в аду! Сейди закрыла лицо руками. Я опустился рядом с ней на колени, как старомодный джентльмен, готовящийся предложить руку и сердце, и обнял ее. Она обвила руками мою шею, ухватилась за меня, словно утопающая. Тело было холодным после душа, но щека, которой она прижималась к моей руке, горела. В этот момент я тоже их всех ненавидел, а больше всего — Джона Клейтона, за то, что он посадил зернышко страха в разуме этой молодой женщины, не уверенной в себе и психологически ранимой. Посадил, поливал, выпалывал сорняки, наблюдал, как оно прорастает. И разве в этот вечер ужас обуял только Сейди? Разве только она обратилась к таблеткам и спиртному? Как быстро и крепко напивались сейчас в «Айви рум»? Я ошибочно предположил, что люди встретят Кубинский ракетный кризис точно так же, как и любой сложный период международной политической напряженности, поскольку ко времени моего поступления в колледж он превратился в список фамилий и дат, которые следовало выучить к следующему экзамену. Так это смотрелось из будущего. Но для людей в долине (темной долине) настоящего все выглядело иначе. — Эти фотографии ждали меня, когда я вернулась из Рино. — Сейди не отрывала от меня налитых кровью, затравленных глаз. — Я хотела выбросить их, но не смогла. Смотрела и смотрела на них. — Как и хотел этот ублюдок. Поэтому он послал их тебе. Она словно и не услышала. — Статистический анализ — его хобби. Он говорит, что со временем, когда компьютеры станут более мощными, статистический анализ превратится в самую важную науку, потому что он никогда не ошибается. — Ложь. — Перед моим мысленным взором возник Джордж де Мореншильдт, обаятельный человек, единственный друг Ли. — Всегда есть окно неопределенности. — Я чувствую, что день суперкомпьютеров Джонни никогда не придет. Оставшимся людям… если они останутся… придется жить в пещерах. Под небом… уже не голубым. Ядерная ночь, так это называет Джонни. — Он несет пургу, Сейди. Как и твой приятель Роджер. Она покачала головой. Ее красные глаза с грустью разглядывали меня. — Джонни знал, что русские готовятся запустить космический спутник. Мы тогда только-только закончили колледж. Он сказал мне об этом летом, и точно, в октябре они запустили спутник. «Теперь они запустят собаку или обезьяну, — говорил он. — Потом человека. И наконец, двух человек и бомбу». — И они это сделали? Сделали, Сейди? — Они запустили собаку, и они запустили человека. Собаку звали Лайка. Помнишь? Она умерла там. Бедняжка. Им нет необходимости запускать двух человек и бомбу. Они воспользуются своими ракетами, а мы воспользуемся нашими. И все из-за говняного острова, где делают сигары. — Ты знаешь, что говорят фокусники? — Фоку?.. Это ты к чему? — Они говорят, что ты можешь обдурить ученого, но тебе никогда не обдурить другого фокусника. Твой бывший знает науки, но он точно не фокусник. А вот русские — те еще фокусники. — Это какая-то чушь. Джонни говорит, что русские должны схватиться с нами, и скоро, потому что сейчас у них превосходство по количеству ракет, но оно тает. Вот почему они не отступят в вопросе Кубы. Это предлог. — Джонни насмотрелся новостных сюжетов о ракетах, которые проезжают по Красной площади Первого мая. Только он не знает… как, вероятно, не знает и сенатор Кучел… что у половины этих ракет нет двигателей. — Ты не… ты не можешь… — Он не знает, сколько этих баллистических ракет взорвется на пусковых площадках в Сибири из-за плохих расчетов. Он не знает, что половина ракет, сфотографированных нашими У-2, на самом деле раскрашенные деревья с картонными стабилизаторами. Это фокус, Сейди. На нем можно провести ученых, таких как Джонни, и политиков, таких как сенатор Кучел, но другого фокусника не проведешь. — Это… не… — Она помолчала, кусая губы. Потом спросила: — Откуда ты можешь это знать? — Не могу сказать. — Тогда я не могу тебе поверить. Джонни говорил, что Кеннеди станет кандидатом на выборах президента от демократической партии, хотя все остальные сходились на том, что это будет Хамфри, так как Кеннеди — католик. Он проанализировал результаты праймериз во всех штатах, свел все цифры и оказался прав. Он говорил, что баллотироваться Кеннеди будет в паре с Джонсоном, потому что Джонсон — единственный южанин, которого сочтут приемлемым к северу от линии Мейсона — Диксона. И в этом оказался прав. Кеннеди стал президентом, а теперь собирается убить нас всех. Статистический анализ не лжет. Я глубоко вдохнул. — Сейди, я хочу, чтобы ты выслушала меня очень внимательно. Ты уже проснулась и способна на такое? Какое-то время мой вопрос оставался без ответа. Потом она кивнула. — Сейчас у нас раннее утро вторника. Противостояние продлится еще три дня. Может, четыре, не могу вспомнить. — Что значит — не можешь вспомнить? Это значит, что в записях Эла об этом ничего нет, и знания я черпаю из курса «История Америки», экзамен по которому сдавал чуть ли не двадцать лет назад. Просто удивительно, что я помню так много. — Мы установим блокаду Кубы, но на единственном русском корабле, который досмотрим, обнаружатся только продукты и промышленные товары гражданского назначения. Русские поднимут дикий шум, но к четвергу или пятнице сами напугаются до смерти и начнут искать выход. Один из крупных русских дипломатов станет инициатором тайной встречи с каким-то телевизионщиком. — И тут, как по мановению волшебной палочки — такое со мной бывало при разгадывании кроссвордов, — я вспомнил фамилию. Или почти вспомнил. — Его зовут Джон Скейлари… или вроде того… — Скейли? Ты говоришь о Джоне Скейли, репортере новостной редакции Эй-би-си? — Да, о нем. Это произойдет в пятницу или субботу, когда все остальные, включая твоего бывшего и твоего приятеля из Йеля, будут ждать команды сунуть голову между ног и на прощание поцеловать жопу. Она порадовала меня смехом. — Этот русский скажет что-то вроде… — Тут я заговорил с русским акцентом. Освоил его, слушая жену Ли. А может, Бориса и Наташу из «Рокки и Буллвинкля». — «Перредайте своему пррезиденту, что мы хотим выйти из этого с честью. Вы соглашаетесь убррать ваши ядеррные рракеты из Туррции. Вы обещаете никогда не вторргаться на Кубу. Мы говоррим „хорошо“ и забирраем рракеты с Кубы». Именно так и будет, Сейди. Теперь она не смеялась. Смотрела на меня глазами-блюдцами. — Ты все это выдумываешь, чтобы поднять мне настроение. Я промолчал. — Ты не выдумываешь, — прошептала она. — Ты действительно в это веришь. — Нет, — покачал я головой. — Я это знаю. Большая разница. — Джордж… никто не знает будущего. — Джон Клейтон утверждает, что знает, и ты ему веришь. Роджер из Йеля утверждает, что знает, и ему ты тоже веришь. — Ты к нему ревнуешь, верно? — Ты чертовски права. — Я никогда с ним не спала. И не хотела. — И после паузы добавила совершенно серьезно: — Никогда не лягу в одну кровать с мужчиной, который выливает на себя так много одеколона.