2 Я смог повидаться с ней только в субботу. Часы, отведенные для посещения больных, проводил в комнате ожидания с книгой, читать которую не мог. В общем, значения это не имело, потому что мне всегда находилась компания — чтобы справиться о самочувствии Сейди, в больнице побывало большинство учителей ДОСШ и никак не меньше сотни учеников. Тех, кто еще не получил водительское удостоверение, привозили родители. Многие оставались, чтобы сдать кровь и возместить пинты, перелитые Сейди. Скоро мой портфель наполнился открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления и выражениями сочувствия. А цветов на сестринском посту набралось столько, что он напоминал оранжерею. Я думал, что привык к жизни в прошлом, но меня все-таки поразила одиночная палата Сейди размером с чулан, где царила несусветная жара. И никакой ванной комнаты — отвратительный унитаз в углу, на котором мог удобно устроиться только карлик, и полупрозрачная занавеска, обеспечивающая так называемое уединение. Вместо кнопок для поднимания-опускания кровати использовалась рукоятка, белая краска которой истерлась от прикосновений множества пальцев. Разумеется, никаких мониторов, на которые компьютер выводил бы параметры состояния организма, и никакого телевизора для пациента. Единственная стеклянная бутылка с какой-то жидкостью — возможно, с физиологическим раствором — висела на металлическом штативе. Трубка от нее вела к тыльной стороне левой руки Сейди, где исчезала под толстой повязкой. Но не такой толстой, как та, что закрывала левую сторону ее головы. С этой стороны частично состригли волосы, отчего Сейди выглядела перекошенной, словно ее наказали… и, разумеется, ее наказали. Врачи оставили маленькую щелочку для глаза. Щелочка эта и второй глаз на незамотанной, оставшейся в целости и сохранности стороне лица раскрылись, когда Сейди услышала мои шаги, и, пусть ее накачали лекарствами, в них отразился ужас, от которого мое сердце на мгновение сжалось. Потом — обреченно — она повернулась лицом к стене. — Сейди… милая, это я. — Привет, я, — ответила она, не поворачиваясь ко мне. Я коснулся ее обнаженного плеча, и она отпрянула. — Пожалуйста, не смотри на меня. — Сейди, все это не имеет значения. Она повернулась. Грустные, затуманенные морфием глаза уставились на меня, один — сквозь дыру в бинтах. На повязке проступило отвратительное желтовато-красное пятно. Я предположил, что это кровь, смешанная с какой-то мазью. — Имеет, — возразила она. — С Бобби Джил было совсем по-другому. — Она попыталась улыбнуться. — Знаешь, как выглядит бейсбольный мяч, со всеми этими красными швами? Так теперь выглядит Сейди. Они поднимаются вверх и спускаются вниз по всей щеке. — Они исчезнут. — Ты не понимаешь. Он прорезал мне щеку насквозь, до ротовой полости. — Но ты жива. И я тебя люблю. — Скажи это, когда с меня снимут повязку. — Глуховатым, замедленным голосом. — В сравнении со мной невеста Франкенштейна — Лиз Тейлор. Я взял ее за руку. — Где-то я прочитал… — Не думаю, что я сейчас готова к литературной дискуссии, Джейк. Она вновь попыталась отвернуться, но я удержал ее, не отпуская руки. — Это японская поговорка. Для влюбленных оспины — что ямочки на щеках. Я буду любить твое лицо, как бы оно ни выглядело. Потому что оно твое. Она заплакала, и я прижимал ее к себе, пока она не успокоилась. Подумал, что она заснула, когда услышал ее голос: — Я знаю, это моя вина. Я вышла за него, но… — Это не твоя вина, Сейди. Ты не знала. — Я знала, что с ним что-то не так. И все равно вышла. Думаю, главным образом потому, что этого очень хотели мои мать с отцом. Они еще не приехали, и я рада. Потому что я виню и их. Это ужасно, правда? — Если уж ищешь, кого винить, запиши и меня. Я точно видел этот чертов «плимут», на котором он ездил, причем дважды, и, наверное, еще пару раз краем глаза. — На этот счет ты не должен чувствовать себя виноватым. Детектив полиции штата и техасский рейнджер, которые брали у меня показания, сказали, что багажник «плимута» набит пластинами с номерными знаками. По их мнению, он, вероятно, крал их в гостиницах для автомобилистов. И у него нашли множество наклеек и… как они там называются… — Переводные картинки. — Я думал о той, что обманула меня в «Кэндлвуде». «ВПЕРЕД, ТОРОПЫГИ». Я допустил ошибку, приняв постоянно попадавшийся мне на глаза красно-белый «плимут-фьюри» за еще одно проявление гармонизации прошлого. Мне бы следовало сообразить, что это не так. И я бы сообразил, если бы половину моего разума не занимали мысли о Далласе, Ли Освальде и Уокере. А если уж говорить о вине, часть ее лежала и на Деке. В конце концов, он видел этого человека, обратил внимание на глубокие впадины по сторонам лба. Выброси из головы, подумал я. Это случилось. И ничего уже не изменишь. Но если на то пошло, возможность второго захода оставалась. — Джейк, полиция знает, что ты… не совсем тот, за кого себя выдаешь? Я убрал волосы с правой стороны ее лица, где они остались длинными. — На этот счет проблем нет. Мы с Деком дали показания тем же полицейским, которые переговорили с Сейди до операции. Детектив полиции штата едко проехался по поводу людей, которые смотрят слишком много вестернов. Рейнджер его поддержал, а потом пожал нам руки, сказав: «На вашем месте я бы поступил точно так же». — Дек перевел стрелки на себя, а я оказался как бы не при делах. Он не хочет, чтобы школьный совет начал возражать против твоего возвращения в школу в следующем году. Мне это кажется невероятным, но сам факт, что тебя порезал безумец, может послужить поводом для отказа в продлении трудового договора по причине твоей аморальности, и Дек думает, что будет лучше… — Я не смогу вернуться. Не смогу предстать перед детьми в таком виде. — Сейди, если бы ты знала, как много учеников приезжало сюда… — Это приятно, это много значит, но именно они меня и пугают. Ты не понимаешь? Думаю, мне нипочем те, кто смеется и отпускает шутки. В Джорджии одна наша учительница была с заячьей губой, и я многому у нее научилась. Она знала, как справляться с детской жестокостью. Меня пугают другие. Те, кто желает добра. Сочувствие в глазах… взгляды в сторону. — Она глубоко вдохнула, потом взорвалась: — Опять же, я злюсь. Я знаю, что жизнь тяжела. Мне известно, что в глубине сердца все так думают, но почему она должна быть еще и такой жестокой? Почему она должна кусаться? Я обнял ее. Оставшаяся невредимой сторона лица горела и пульсировала. — Я не знаю, милая. — Почему ни у кого нет второго шанса? Я прижимал ее к себе. Когда дыхание выровнялось, уложил на кровать и тихонько поднялся, чтобы уйти. Она заговорила, не открывая глаз: — Ты говорил мне, что в среду должен увидеть что-то важное. Ты же не хотел лицезреть, как Джонни Клейтон перерезает себе горло? — Не хотел. — Так ты не увидел? Я уже собрался солгать, но не стал. — Нет. Тут ее глаза открылись, с огромным трудом, и я понимал, что долго им не продержаться. — У тебя будет второй шанс? — Не знаю. Это не имеет значения. Я покривил душой. Потому что это будет иметь значение для жены и детей Джона Кеннеди, для его братьев, возможно, для Мартина Лютера Кинга и почти наверняка — для десятков тысяч молодых американцев, сейчас учеников старших классов, которым предстояло, если ничто не изменит курса истории, надеть военную форму, улететь на другую сторону света, раздвинуть свои ягодицы и сесть на большой зеленый дилдо, именуемый Вьетнамом. Сейди закрыла глаза. Я вышел из палаты. 3 Спустившись на лифте в вестибюль, я не увидел никого из нынешних учеников ДОСШ, зато наткнулся на пару выпускников. Майк Кослоу и Бобби Джил Оллнат сидели на жестких пластмассовых стульях с нераскрытыми журналами на коленях. Майк вскочил и пожал мне руку. Бобби Джил обняла меня. — Насколько все плохо? — спросила она. — Я хочу сказать… — она прошлась кончиками пальцев по своему практически исчезнувшему шраму, — это можно поправить? — Не знаю. — Вы не спрашивали доктора Эллертона? — вмешался Майк. Эллертон, лучший пластический хирург центрального Техаса, оперировал Бобби Джил, и результат говорил сам за себя. — Он в больнице после обеда, осматривает пациентов. Дек, миз Элли и я должны встретиться с ним через… — я посмотрел на часы, — двадцать минут. Вы тоже хотите пойти? — Пожалуйста. — Бобби Джил смотрела на меня. — Я знаю, что он ей все исправит. Он гений. — Тогда пойдемте. Посмотрим, что сможет сделать гений. Майк, должно быть, расшифровал выражение моего лица, потому что сжал мне руку. — Может, все не так плохо, как вы думаете, мистер А.