Она не была взвинчена. Такой вариант устроил бы меня больше. Если есть такое понятие, как глубокая депрессия, то вечером Пасхального воскресенья Сейди пребывала именно в этом состоянии. Она сидела на стуле, перед ней стояла нетронутая тарелка с китайским рагу. Сейди похудела, ее длинное тело, казалось, тонуло в больничном халате, который она запахнула, увидев меня. Правда, она улыбнулась — той половиной лица, которая могла улыбаться, — и подставила здоровую щеку для поцелуя. — Привет, Джордж… я лучше буду так тебя называть, да? — Пожалуй. Как ты, милая? — Они говорят, что лучше, но у меня такое ощущение, будто кто-то облил мне лицо керосином и поджег. И все потому, что меня сняли с обезболивающих. Не дай Бог, чтобы я подсела на наркотики. — Если тебе нужны обезболивающие, я могу с кем-нибудь поговорить. Она покачала головой. — От них у меня туман в голове, а мне нужно подумать. Опять же, с ними трудно контролировать эмоции. Вчера я поругалась с отцом и матерью. В палате стоял только один стул — если не считать за таковой унитаз в углу, — поэтому я сел на кровать. — Старшая сестра ввела меня в курс дела. Судя по тому, что она подслушала, ты имела полное право сорваться. — Возможно, но какой в этом прок? Мама никогда не изменится. Она может часами говорить о том, что при родах я едва не убила ее, но на других ей наплевать. Ей недостает такта, а еще больше чего-то другого. Как-то это называется, но я не могу вспомнить. — Сочувствия? — Да. И у нее очень острый язык. Долгие годы она хлестала им отца. И теперь он редко раскрывает рот. — Тебе больше не обязательно видеться с ними. — Я думаю, мне придется. — Мне все меньше нравился ее спокойный, отстраненный голос. — Мама говорит, что они приготовили мою прежнюю комнату, а больше мне идти просто некуда. — Твой дом в Джоди. И твоя работа. — По-моему, мы об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об уходе по собственному желанию. — Нет, Сейди, нет. Это очень плохая идея. Она попыталась улыбнуться. — Ты говоришь, как миз Элли, которая не поверила тебе, когда ты сказал, что Джонни опасен. — Подумала, потом добавила: — Разумеется, я тоже не поверила. До самого конца вела себя как дура, да? — У тебя есть дом. — Это правда. И платежи по закладной, которые я вносить не могу. — Я заплачу. Это до нее дошло. На лице отразился шок. — Ты не сможешь! — Если на то пошло, смогу. — И смог бы, во всяком случае, какое-то время. А при необходимости я мог рассчитывать на Кентуккийское дерби и Шатогея. — Я переезжаю из Далласа и буду жить у Дека. Арендной платы он с меня не берет, так что появятся деньги для выплат по закладной. Слеза, собравшаяся на ресницах правого глаза, задрожала. — Ты не понимаешь. Я не могу заботиться о себе, пока не могу. И ухаживать за мной нигде не будут, кроме как дома, где мама наймет медсестру, чтобы та помогала с самым сложным. У меня еще осталась гордость. Не слишком много, но осталась. — Я позабочусь о тебе. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. — Что? — Ты меня слышала. И когда дело касается меня, Сейди, ты можешь засунуть гордость в то самое место, куда не заглядывает солнце. Так уж вышло, что я тебя люблю. И если ты любишь меня, то должна перестать нести бред о возвращении домой к своей крокодилихе-матери. Ей удалось выдавить из себя улыбку, а потом она замерла, задумавшись, положив руки на укрытые больничным халатом колени. — Ты приехал в Техас, чтобы что-то сделать, а не ухаживать за школьной библиотекаршей, которая оказалась слишком глупой и не смогла осознать нависшей над ней опасности. — Мое дело в Далласе может подождать. — Может? — Да. — Вот так все и решилось. Ли отправлялся в Новый Орлеан, я возвращался в Джоди. Прошлое продолжало бороться со мной и выиграло этот раунд. — Тебе нужно время, Сейди, а у меня время есть. Мы можем провести его вместе. — Я тебе не нужна. — Она понизила голос почти до шепота. — Такая, как сейчас. — Нужна. Она смотрела на меня глазами, которые боялись надеяться, но все равно надеялись. — Почему? — Потому что ты — лучшее, что у меня есть. Здоровая сторона ее рта задрожала. Слеза покатилась по щеке, за ней последовали другие. — Если мне не придется возвращаться в Саванну… если не придется жить с ними… с ней… тогда мне, возможно… я не знаю… чуть полегчает. Я обнял ее. — Тебе полегчает. — Джейк? — Ее голос глушили слезы. — Ты сможешь кое-что сделать для меня, перед тем как уйдешь? — Что, милая? — Унеси это чертово китайское рагу. От его запаха меня мутит. 10 Старшую медсестру с плечами футболиста и пришпиленными к груди часами звали Ронда Макгинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы самолично не только завезти инвалидное кресло, в котором сидела Сейди, в лифт, но и выкатить его к краю тротуара, где ждал у своего универсала Дек. — И чтобы больше я тебя здесь не видела, дорогуша, — наказала медсестра Макгинли после того, как мы помогли Сейди перебраться на переднее сиденье. Сейди рассеянно улыбнулась и ничего не сказала. Она сидела, обдолбанная по самое не могу в прямом смысле этого слова. Доктор Эллертон приезжал утром, чтобы обследовать ее лицо, и этот мучительный процесс потребовал дополнительного количества обезболивающих препаратов. Макгинли повернулась ко мне. — В ближайшее время ей потребуется много тепла и ласки. — Я сделаю все, что в моих силах. Мы уехали. В десяти милях к югу от Далласа Дек попросил: — Возьми это у нее и выброси в окно. Я должен следить за чертовой дорогой. Сейди заснула, держа в руке дымящуюся сигарету. Я перегнулся через спинку сиденья и выдернул окурок из ее пальцев. Сейди застонала и прошептала: — Нет, Джонни, пожалуйста, не надо. Я встретился взглядом с Деком. Только на секунду, но мне стало понятно, что думаем мы об одном и том же: Впереди долгая дорога. Долгая-предолгая. 11