01|12|1992 день Остаток осени прошёл без неприятных сюрпризов. Приятных тоже не случилось, если, конечно, не брать в расчёт тот немаловажный факт, что нас с Андреем не прихватили за известное место ни бандиты, ни менты. Ну а сами мы на рожон не лезли, сидели тише воды, ниже травы. Пацаны фасовали сахар, собирали мебель и скупали ваучеры, Воробей торговал своим ширпотребом, а Дюша буквально разрывался на части, в добавок ко всему перечисленному занимаясь организацией цеха по производству железных дверей и оконных решёток. Сам я преимущественно учился, а в свободное время ходил в качалку или слушал музыку в компании Зинки. И так меня эта размеренность убаюкала, что сам не заметил прихода декабря, а там наступило время платить по счетам. К счастью, платить должен был не я, платить должны были мне. Оставалось лишь о долге напомнить. Разговор предстоял не из лёгких, и по возвращении из института я забил на подготовку к семинарам и завалился на диван с томиком Рекса Стаута. Так до шести и читал, вроде как впустую время убил, зато голову разгрузил. В шесть спустился этажом ниже и позвонил в квартиру семейства Марченко. Дверь открыла Зинка. Она обрадованно улыбнулась, привстала на цыпочки и быстро чмокнула меня в губы. Сразу отступила, кинула быстрый взгляд в сторону кухни и сообщила как-то очень уж громко, будто бы даже и не мне: — Серёжа, а я ещё уроки не сделала! Историю учить надо. И точно — не мне. С кухни выглянул её папенька — Борис Ефимович Марченко, он же с недавних пор Борис Нахимович Михельсон. Круглолицый и лысоватый сосед протянул руку и не преминул заметить: — Вот-вот! Уроки делать надо! Зинка ответила на это раздражённым фырканьем и спросила у меня: — Серёжа, я зайду сегодня? Ксюша кассету новую принесла, музыку послушаем. — Сегодня по работе мотаться буду. Не знаю ещё, когда вернусь. Звони. — Ну, Серёжа! — Завтра точно пораньше освобожусь, — пообещал я. — Ловлю на слове! Зинка отправилась в детскую, и тогда Борис Ефимович тяжело вздохнул. — Вот же вертихвостка! Одна… музыка на уме! Он выразительно глянул на меня, и сохранить невозмутимое выражение лица удалось с превеликим трудом. — Так понимаю, Сергей, ты по делу? — уточнил Зинкин папенька, не дождавшись никакой реакции на свои слова. — Угу. Сосед махнул рукой — Заходи! — Он первым прошёл на кухню и предложил: — Чай, компот? — Лучше — деньги. — Деньги — лучше, — согласился Борис Ефимович и вновь вздохнул. — Ты, никак, о долге напомнить заглянул? — О нём, — подтвердил я, усаживаясь на табурет. Округлая физиономия Зинкиного папеньки явственно помрачнела. — Серёжа! Ну мы же договаривались! Я же объяснял! До конца недели за акции НИИ по подписке надо деньги внести, а ты мне руки выкручиваешь! — И в мыслях такого не было, — заявил я в ответ. — Насчёт акций и зашёл уточнить. Много получилось выкупить? — Пока ещё нисколько. Пока только заявку утвердили. Семь процентов достанется. Думал, больше будет, но директор с замом подсуетились. Да и работники ваучеры сдавали охотно. С верой в будущее. Кретины! — Семь процентов? — Я припомнил наш прошлый разговор и после несложных арифметических подсчётов уточнил: — Это немногим больше трёхсот тысяч? Борис Ефимович кивнул. — Примерно так. Но я ещё рассчитываю у коллектива сколько-нибудь акций скупить. Если наличку тебе отдам, как с людьми рассчитываться стану? Сам посуди: семь процентов — это ни туда и ни сюда! Вся затея псу под хвост! — Сосед вздохнул и уточнил: — Так чай или компот? — Чай, — решил я. — С печеньем или сахаром? Я не выдержал и рассмеялся. — У вас как в анекдоте: если руки с мылом моете, тогда чай без сахара! — Много сладкого вредно, — насупился Борис Ефимович, выставил на стол розетку со смородиновым вареньем и вазочку с овсяным печеньем, налил в кружку заварки, добавил из термоса кипятка. — У меня, Серёжа, как ты сам знаешь, сейчас на руках тысяча двести долларов. По нынешнему курсу это что-то около полумиллиона. Если тебе долг верну, то впритык останется за акции внести. — За акции ваучерами внесёте, — сказал я, отпив крепкого чёрного чая. — Шутишь? — возмутился Борис Ефимович. — У меня их пять штук всего! Это пятьдесят тысяч! — У вас пять, у меня поболее, — спокойно отметил я, вытянул из кармана толстую пачку приватизационных чеков и принялся отсчитывать: — Раз, два, три… — Выложил на стол двадцать шесть ваучеров и заявил: — С вашими пятью получается триста десять тысяч, как раз расплатиться за акции хватит. Остаток наличкой добьёте. Сосед глянул на не столь уж и похудевшую стопку ценных бумаг и спросил: — И много их у тебя? Я из этого секрета делать не стал, как и не стал хранить в тайне свои планы. — Ваучеров у меня на два миллиона с копейками. Собираюсь оставшуюся половину акций НИИ на открытых торгах скупить. Но там чеками можно только девяносто процентов от общей суммы оплатить, деньги понадобятся. — Серьёзный подход, — медленно произнёс Зинкин папенька и вытер проступившую на лбу и залысине испарину. — У нас слишком много всего на хозблок завязано, нельзя контроль над ним терять. Иначе уже к лету с вещами на выход попросят, а то и раньше. Пройдёт приватизация, и новый собственник первым делом договор на охрану расторгнет. А так мои семь процентов и сколько ещё скуплю, да твои. Запросто сможем на что-то большее, нежели просто база отдыха, замахнуться. Но лучше, конечно, акции в одних руках аккумулировать… Я на такую безыскусную уловку не поддался и помотал головой. — Не стоит все яйца в одну корзину складывать. — Усмехнулся и припомнил слова соседа, с которыми тот занимал деньги: — В конце концов, у меня в отношении Зинки серьёзные намерения, а это всё ради семьи. Так? — Так, — подтвердил Борис Ефимович и хлопнул мясистой ладонью по столу. — Хорошо! Возвращаемся к нашим баранам! Сколько за ваучеры хочешь? — Двести шестьдесят тысяч, если по номиналу. — Скажешь тоже: по номиналу! — немедленно взвился сосед. — Перекупы их по три-четыре тысячи берут! — На то они и перекупы. Дальше сдают дороже. — Серёжа, даже на бирже восемь тысяч — потолок! Я надкусил печеньку и спокойно пожал плечами. — Девять, на самом деле. Плюс вам ещё доллары на рубли менять, а это и риск, и потери на комиссии. Чисто по-семейному отдам себе в убыток за девять тысяч. На акции-то я их по номиналу сменяю, а наличка у меня ещё будет. Гуревич за аренду двадцатого числа рассчитается. Тут вам прямая выгода. — Давай по восемь? — По девять, Борис Ефимович. По девять. Вы на ровном месте двадцать шесть тысяч заработаете и при этом не нужно будет доллары непонятно кому сдавать с риском по голове получить и без денег остаться. — Ты б меня прикрыл! — Прикрыл бы. Но лучше до такого всё же не доводить, не так ли? Сосед тяжко вздохнул, поднялся из-за стола и покинул комнату. Минут через пять вернулся, принялся отсчитывать на стол пятидесятидолларовые купюры, под конец присовокупил к ним двадцатку. — Пятьсот двадцать копейка в копейку. — Центр в цент, — пошутил я, убирая деньги, и поскольку чай к этому времени уже успел допить, засобирался домой, но не тут-то было. — И вот ещё что, Серёжа, — придержал меня Борис Ефимович, — Софья вчера на родительское собрание в школу к Зинке ходила, вернулась вся в растрёпанных чувствах. Трояк у нашей деточки по истории корячится. Ты уж будь добр, повлияй на неё. Я неуверенно повёл плечами. — Одна тройка — не трагедия ещё. — Аполитично рассуждаешь, — покачал головой сосед. — У Зинки сроду троек не было. С тобой дружить начала — и вот. Мысль продолжать надо? — Не надо. Поговорю с ней. — Поговори. А то мне Софья уже всю плешь проела. Так и до язвы недалеко.