Во всяком случае, генерального штурма так и не последовало. А спустя еще пять минут грохот боя зазвучал уже со стороны Министерства иностранных дел. Стрельба разгорелась и приняла ожесточенный характер, о ходе которого Ходневу было судить весьма затруднительно. Но вот в отдалении на Невском стали видны перебегающие через проспект группы вооруженных людей. Некоторые из них останавливались и стреляли назад, куда-то вдоль набережной реки Мойки. – Похоже, что мятежники отступают, ваше превосходительство, – заметил Сафонов. Ходнев хотел что-то ответить, но тут откуда-то из-за Мойки послышался лихой свист, улюлюканье и цокот сотен копыт по заснеженной мостовой. Видимые из окна мятежники вдруг засуетились и стали разбегаться кто куда. Самые смелые или самые глупые попытались отстреливаться, но были буквально сметены конной лавой казаков, которые, словно на учениях с рубкой лозы, прошлись стальным гребнем по мятежным головам, оставляя за собой тела и расчищая себе путь к Дворцовой площади. – Ну что ж, Сафонов, кажись, все. Выстояли. Ходнев устало уселся на патронный ящик и протер платком шею. Затем оглянулся вокруг и сказал с чувством: – Спасибо, братцы. Господь и государь не оставили нас. Петроград. Главный Штаб. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ближе к утру Я стремительно шел по коридорам Главного Штаба. На сегодня отменяются все чинные вышагивания и церемонии. Только скорость, только темп, только опережение – именно в этом залог успеха. Отбросить с дороги все, что мешает, перешагнуть через условности, решать неожиданно и масштабно, иначе поражение и гибель. За мной почти бежали сопровождающие. Впереди звучали команды, солдаты в залах спешно строились для приветствия. – Зрав-желав-ваш-имп-вел-во! – доносилось до меня, а я успевал лишь козырять и выкрикивать: – Здорово, братцы!.. Благодарю за службу! И в ответ раскатистым громом неслось: – Рад-старат-ваш-имп-вел-во! Мне навстречу уже спешил Кутепов в сопровождении Ходнева. Подойдя на положенное расстояние, они перешли на строевой шаг и, остановившись, откозыряли. – Ваше императорское величество! Ваш приказ выполнен, весь комплекс зданий Главного Штаба возвращен под полный контроль законной императорской власти! – Благодарю вас, генерал! Я пожал руку Кутепову. Затем обратился к Ходневу: – Выражаю вам свою высочайшую благодарность за службу! Выслушав предписанные уставом ответные слова, я крепко пожал руку генералу, а затем весело поинтересовался: – Ну что, господа, как вы оцениваете ситуацию? Каково положение заговорщиков в настоящий момент? – Положение их безнадежное, ваше императорское величество! – Кутепов просто цвел от удовольствия. – Большая часть ключевых пунктов в столице под нашим контролем. Юнкера и казаки приняли под охрану мосты и набережные, блокировав тем самым перемещение мятежников через реку и каналы. В запасные полки отправлены группы для записи во Внутреннюю стражу. Генерал Маннергейм сейчас ведет работу в казармах по обе стороны Литейного проспекта. Можно уже с уверенностью сказать, что мятеж в столице уже практически подавлен, и с наступлением утра уже будем начинать мероприятия по выявлению и фильтрации зачинщиков и активных участников выступлений… Я слушал генерала и, признаться, едва сдерживался, чтобы не начать улыбаться. Все напряжение этой ночи вдруг схлынуло с меня. Нет, не только и не столько слова Кутепова потешили мою душу. Я и сам чувствовал, что, хотя еще захвачен Зимний и кто-то отстреливается из Адмиралтейства, хотя еще находятся в лапах мятежников генералы Нечволодов и Иванов, хотя все далеко еще не кончилось, но все же наступил тот самый момент решительного и решающего перелома, когда впереди еще много труда, но уже ясно виден результат, когда уже есть понимание того, чем все закончится, когда дальше лишь дело техники, когда… Тут я заметил появившегося на пороге Глобачева и шагнул к нему навстречу, собираясь и его благодарить за службу, но тут в глаза мне бросилась явная тревога на лице министра. – Что случилось? Министр внутренних дел козырнул и мрачно произнес: – Плохие вести, ваше императорское величество. Великий князь Николай Александрович через телеграф Александровского дворца в Царском Селе объявил всей России, что вы принудили его к отречению за цесаревича Алексея, в нарушение всех законов, земных и божественных. В связи с этим он заявляет о том, что вы, мой государь, просто узурпатор, а законным императором Всероссийским является его сын Алексей Николаевич… Глава V Кто в царствующем доме хозяин? Петроград. Таврический дворец. 6 марта (19 марта) 1917 года. Рассвет – Господа, разрешите нас всех поздравить с созданием нашего нового демократического правительства! – Гучков поднял бокал с шампанским и, увидев, что присутствующие присоединились к нему в этом вопросе, продолжил полуречь-полутост: – Уверен, что вся либеральная общественность России сейчас мысленно с нами и поддерживает нас в этом прогрессивном начинании! Да что там России – всего мира! Собравшиеся одобрительно зашумели, зазвучал звон бокалов, послышались какие-то восклицания с мест, по своей форме и содержанию могущие сами претендовать на статус дополнительных тостов, которые провозглашали здравицы новому правительству и всем присутствующим на этом историческом событии. Нервное напряжение отпускало, и комитетчики, как и все люди, которые испытали долгий страх, сменившийся чудесным спасением, начали шуметь, смеяться, отпускать шутки и остроты, и всячески старались показать (причем не только и не столько окружающим), что бояться было совершенно нечего и уж лично они точно ничегошеньки не боялись, а лишь подыгрывали, пугая других, ну и так далее, что говорят и делают спасшиеся в подобных случаях. А уж радоваться членам Временного Комитета Государственной думы было чему! Бесконечно длинная и полная ужасной неизвестности ночь наконец-то благополучно разрешилась, и теперь собравшиеся, еще четверть часа назад проклинавшие все и вся, мечтавшие оказаться подальше не только от этого злополучного Комитета, но и желательно от столицы вообще, вдруг взбодрились, зашумели, достали шампанское и приготовились ставить подписи под документом, с которым каждый из них рассчитывал войти в историю. – Господа, господа! – князь Львов застучал кофейной ложечкой по краю своего бокала, призывая к вниманию. – Разрешите огласить список первого воистину демократического правительства России! Под одобрительные возгласы он взял в руки документ и начал его, как он метко выразился, именно «оглашать» – настолько громко и пафосно это было. – Итак, господа! Председатель Временного правительства и министр внутренних дел – ваш покорный слуга, князь Львов! Зазвучали аплодисменты, кто-то выкрикнул здравицу новому премьер-министру, и польщенный и раскрасневшийся от удовольствия князь в очередной раз огладил свою бороду и продолжил с еще большей торжественностью, не давая присутствующим даже усомниться в исторической важности настоящего момента. – Министр иностранных дел – Владимир Алексеевич Ржевский! Военный министр – Александр Иванович Гучков! Министр торговли и промышленности – Александр Иванович Коновалов!.. Звучали имена и должности. Звучали приветствия и здравицы. Царило благодушие осознания открывшихся перспектив. Перспектив, которые засияли сразу же после явления в зале гонца, который, словно ангел, возвестил благую весть, пусть не с Неба, но из Царского Села, что для присутствующих в сложившейся ситуации было почти равнозначным. Итак, Николай Второй официально признал, что отрекся от престола за себя и за цесаревича под давлением своего брата, что ощутимо подрывало позиции Михаила как внутри страны, так и в глазах властных кругов Европы и США. По крайней мере, это развязывало руки союзникам в русском вопросе и позволяло им выбирать, кого же признавать легитимной властью в России. А такое признание имело довольно большое значение по многим причинам, в том числе как весомый фактор для определения позиции многих колеблющихся и выжидающих. Что ж, теперь чаша весов решительно качнулась в пользу противников Михаила. Его легитимность под вопросом. Его премьер-министр арестован, причем арестован уже не какими-то мятежниками, а представителями Алексея Второго, благо Николай Второй признал сына законным императором. Так что законность правительства Нечволодова вызывает теперь довольно большие сомнения. Да что там законность правительства – заявление Николая подрывало основу основ положения Михаила, поскольку тот в глазах многих превращался в узурпатора, а значит, миллионы русских подданных теперь могли считать себя свободными от принесенной присяги. А законный регент меж тем, от имени законного императора Алексея Второго, поручил князю Львову сформировать Временное правительство Российской империи «из лиц, пользующихся общественным доверием», что позволяло рассчитывать на быстрое признание правительства князя Львова со стороны союзников и США, тем самым фактически завершая процесс смены власти в России. Тем более что помимо назначения нового правительства, Алексей Второй также сделал ряд популярных повелений и обещаний, включая обещание не выводить войска из Петрограда и не отправлять их на фронт. Более того, прибывший гонец сообщил, что гонцы с Манифестом и обещаниями Алексея Второго уже отправились по петроградским полкам, а это, по мнению собравшихся в Таврическом дворце, фактически означало переход столичного гарнизона на сторону малолетнего царя. Естественно, после таких известий присутствующие смело поставили свои подписи под документом о формировании нового правительства, которое было тут же сформировано практически без эксцессов. Единственным моментом, удивившим общественность, стал отказ Милюкова возглавить Министерство иностранных дел, предназначенное ему по ранней договоренности. Павел Николаевич не согласился на уговоры и заявил, что считает невозможным занять этот пост, ввиду того, что является министром иностранных дел в правительстве, назначенном узурпатором Михаилом, и что он не желает сим фактом бросать тень на новое демократическое правительство. Его поуговаривали, а затем плюнули на это дело, поскольку было чем заниматься и помимо уговоров Милюкова. Спешно назначив на пост министра иностранных дел господина Ржевского, правительство окончательно сформировали и с чистой совестью подняли по этому поводу шампанское. Петроград. Конспиративная квартира. 6 марта (19 марта) 1917 года. Рассвет Первые признаки рассвета забрезжили за окном. Однако же тихое, скромное и жестко прокуренное жилище пока не ощутило первых признаков приближающейся зари. Комната была освещена, в ней нервно курили, ходили и переговаривались не менее десятка человек, каждый из которых был личностью, без сомнения, примечательной. Собрание сие именовалось довольно претенциозно и пафосно – «подпольное заседание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов», немалое количество членов которого слишком мало соотносились с рабочей или солдатской средой, но очень многие из них зато были «скромными» членами масонской организации «Великий Восток народов России». Той самой организации, генеральный секретарь Верховного совета которой был благополучно затоптан обезумевшей толпой на набережной у Министерства путей сообщения почитай как неделю тому назад. И хотя нельзя сказать, что по затоптанному революционными массами генсеку кто-то сильно грустил, однако же нельзя было не признать, что Александра Федоровича Керенского собравшимся категорически не хватало. Впрочем, сами собравшиеся, в большинстве своем, этого не хотели признавать даже наедине с собой, что, как показывает историческая практика, вовсе не удивительно, ведь главная проблема всякой революционной своло… простите, всяких вождей революции как раз и состояла в их немереной амбициозности, самоуверенности и непризнании любых авторитетов, в желании выставить свою персону впереди всех прочих персон, в стремлении, прикрываясь революционными лозунгами, обеспечить себе любимому наиболее комфортное житие и прочие блага, в том числе и морально-героические. Вот и рвали они глотки свои и оппонентам, интриговали и занимались популизмом, говорили слова и делали дела, часто очень темные и неприглядные дела. И вели они себя в деле захвата и удержания власти вовсе не как организованная волчья стая, согласованно и уверенно загоняющая добычу, а как свора бродячих собак, в середину которой бросили кость. Своры, где каждая псина, пытаясь вырвать желаемое из пасти конкурента, кусает и впивается зубами в шею того, кто еще минуту назад был партнером по стае. Нет, конечно, случались в истории и искренне верующие, искренне желающие, готовые положить жизнь свою на благо общества и страны, но все, или почти все, из этих идеалистов были в результате раздавлены той самой революционной машиной, которую они сами же создали и разогнали до бешеной скорости. Что ж, трудно спорить с приговором истории. Революция, как известно, пожирает своих детей, и не важно, идеалисты-романтики ли они или такие матерые волки, как Жорж Жак Дантон или Лейба Давидович Бронштейн, прозванный за красноречие Троцким. Но мы отвлеклись, а события меж тем продолжают набирать оборот. Вот прекратилось хождение и курение, вот загремели стулья, и собравшиеся руководители рабочих и солдатских депутатов занялись делом. – Итак, предлагаю начать. – Чхеидзе откашлялся и продолжил уже более окрепшим голосом: – События этой ночи, как мне представляется, диктуют нам наконец принять то самое судьбоносное решение, к которому мы готовились все это время. Сообщение из Царского Села позволяют нам рассчитывать на серьезный успех. Легитимности всякой власти в России нанесен практически смертельный удар. А это значит, что пришла пора выступить и нам. – Однако не спешим ли мы? – обеспокоенно спросил Эрлих. – Что там в том Царском Селе, еще никто ничего не знает, да и какова реакция на это заявление этого якобы Николая, мы тоже еще не знаем. Не продешевить бы! – Хенрих Моисеевич, – Чхеидзе иронично посмотрел на представителя Бунда[1], – так не опоздать бы уже! Мы и так перестраховались, спешно покинув Таврический дворец, а это может привести к тому, что мы можем оказаться слишком далеко в нужный момент. И потом, что нам до того, Николай ли писал это обращение или кто другой? Нам это лишь на пользу. Чем больше хаоса и неразберихи, тем более весомым станет наш удар. – Я согласен с Николаем Семеновичем, – подал голос в поддержку брата-масона Соколов. – Мы должны выступать не медля ни одной минуты. Более того, выступить мы должны максимально решительно и, я бы даже сказал, предельно нагло. Только полная дезорганизация всей государственной машины позволит нам достичь наших целей. Только так, и никак иначе! – Так-то оно, конечно, так, однако ж не следует нам забывать и об определенной осторожности, – подал голос другой представитель Бунда Марк Исаакович Либер. – Сигнал к началу дать можно или даже нужно, но вот выходить из подполья я бы не спешил. И я не считаю, что мы зря покинули Таврический дворец. Слишком все зыбко.