– А вы сами верите в эту историю с принуждением Николая Второго к отречению? – любопытствую я. – Серьезно верите, что я силой заставил брата отречься и за себя самого, и за цесаревича? – Прошу простить, ваше императорское величество, но я уверен в этом! – Уверены? – тут уж удивление мое неподдельно. – И на чем основывается такая уверенность? Вы что, были там и видели все своими собственными глазами? Слащев качает головой. – Нет, я не видел, меня там, конечно, не было. Но дело в том, что мне это сообщил человек, который там был и был свидетелем тому! Царское Село. Окрестности Александровского дворца. 6 марта (19 марта) 1917 года. Дело к полудню Заснеженная площадка перед воротами была полна суетящихся журналистов, которые конкурировали с фотографами и кинооператорами за лучшее место. За закрытыми воротами угрюмо стояли нижние чины Гвардейского флотского экипажа, которые морщились от вспышек и воротили лица от объективов, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Но это нисколько не смущало собравшуюся репортерскую братию, которая томилась в ожидании главного действа, а потому находила себе посильные развлечения, обмениваясь остротами и комментируя происходящее. Настроение у газетчиков было прекрасным. День, столь неожиданно начавшийся известием о том, что их приглашают оказаться в самом скандальном месте сегодняшнего утра, причем доставят туда с небывалым и вкусным комфортом, да еще и разрешат писать об этом событии безо всякой цензуры, не могло оставить равнодушным никого из акул пера. Тем более что обеспечивался этот вояж по высшему разряду, а новый глава нового государственного телеграфного агентства лично гарантировал максимальное содействие. К тому же господина Суворина все знали если не лично, то уж точно все были наслышаны о нем как о крупном издателе. Так что его слова имели серьезный вес в газетной среде. Близился полдень, и репортерская братия оживилась, увидев едущую к воротам машину в сопровождении гордых горцев из Черкесского конного полка. Журналистское профессиональное чутье подсказывало, что наступает кульминационный момент событий, и каждый из присутствующих газетчиков уже прикидывал текст своей телеграммы в редакцию и размышлял о том, как угадать с решением вечной журналистской проблемы – как, с одной стороны, опередить конкурентов с отправкой горячей новости, а с другой стороны, как не убежать раньше самых важных событий или заявлений и не кусать себе потом локти от досады на свою спешку и глупость, бессильно взирая на успех своих более мудрых и терпеливых коллег. Впрочем, всегда был шанс и, что называется, пересидеть событие, когда о нем уже все рассказали, а ты, бесславно потративший время впустую, униженный и раздавленный, возвращаешься к себе в редакцию под смешки коллег и гневные очи редактора. И угадать тот самый золотой момент часто было не меньшим искусством или везением, чем добыча самой сенсации. Но вот авто остановилось, и газетчики, словно гончие, ринулись вперед, теснимые своими коллегами ничуть не меньше, чем спешившимися горцами, которые расчищали путь от машины до ворот, образуя коридор. Притихшая и приспособившаяся к секундному равновесию пишущая и снимающая публика вновь взорвалась возгласами и вопросами, едва только из чрева автомобиля показалась сама вдовствующая императрица, которая ступила на снег, опираясь на галантную руку великого князя Александра Михайловича. Мария Федоровна холодно оглядела собравшихся, игнорируя все вопросы и с большим трудом сдерживая свое презрение к этим писакам, которых за каким-то дьяволом пригнал сюда ее августейший сын. Причем мало того что пригнал, так еще и фактически принудил ее (ее!) играть роль в этом третьесортном водевильчике на потеху всем этим безродным хамам! Ничего, несколько шагов до ворот она как-нибудь потерпит, а уж на территорию самого дворца Никки весь этот сброд точно не допустит! Она встретится с сыном и внуком, она сумеет убедить и добьется своего. А затем она просто сядет в авто и уедет к ждущему ее Императорскому поезду, игнорируя всех этих суетящихся газетчиков. Пусть Сандро общается с ними, если ему так хочется. В конце концов, она сюда приехала вовсе не для того, чтобы отвечать на вопросы всей этой своры! Из-за ворот показался офицер, и она потребовала: – Я желаю видеть великих князей Николая Александровича и Алексея Николаевича! Потрудитесь меня сопроводить, господин офицер! Однако, вопреки ее ожиданиям, ворота не распахнулись. – Прошу меня простить, ваше императорское величество, – хмуро проговорил встречающий, – но мне нужно доложить о вашем прибытии. – Да вы с ума сошли! – не поверила своим ушам она. – Вы что, хотите меня оставить за воротами… – «в окружении этих скотов?» хотела сказать она, но вовремя спохватилась и поправилась: – …и станете препятствовать вдовствующей императрице? – Прошу простить, ваше императорское величество! – повторил он и, развернувшись, спешно устремился в сторону дворца. Ошеломленная такой наглостью, Мария Федоровна беспомощно топталась у ворот, а вокруг нее бахали вспышки, сыпались вопросы и бесновалась журналистская стихия. Черкесам с трудом удавалось удерживать репортеров на некотором расстоянии, что не мешало газетчикам резвиться вовсю. И из-за этого всего ее высокородную натуру просто трясло от ярости и негодования. Ну, ничего, она сейчас войдет внутрь, и они все запомнят этот момент на всю оставшуюся жизнь. Какой сейчас будет разнос! Хамье! Скоты! Негодяи! А вот как раз бежит к ним этот наглец-офицер! Сейчас ворота откроются, и она… – Вновь прошу меня простить, ваше императорское величество, но у меня приказ никого не пропускать на территорию дворца ввиду карантина, поэтому… Но Мария Федоровна не дала офицеру даже договорить. – Что вы сказали, милостивый государь? – произнесла она с такой ледяной вежливостью, что за ее спиной даже замолкли на полуслове все возбужденные голоса репортеров. – Вы отдаете себе отчет, с кем вы удостоены чести говорить? Тот сильно побледнел, но тем не менее сказал срывающимся голосом: – В допуске отказано. Во дворце карантин. Уезжайте! После чего развернулся и быстро зашагал во дворец. Отказываясь верить в происходящее, вдовствующая императрица обернулась в намерении проследовать к автомобилю и обнаружила перед собой десятки репортеров и множество фотокамер, направленных прямо на нее. Вспыхнули огни фотоаппаратов, затрещали кинокамеры, запечатлевая для всей империи и всех потомков ее ошеломленное лицо. А зашумевшие разом голоса устроили настоящую бурю, благо Сандро пришел ей на помощь и переключил внимание репортеров на себя: – Господа, господа, я хочу сделать заявление! Собравшиеся тут же приготовились записывать, дрожа от восторга. Ну еще бы! Такое! Нет, не зря они сюда приехали, не зря! Александр Михайлович обвел взглядом затихшую голодную стаю. А затем бросил ей кость. – Господа! Вы все стали свидетелями неслыханного, вопиющего скандала. Нам всем, а в первую очередь ее императорскому величеству, было отказано в праве зайти в Александровский дворец. Императрице было отказано во встрече с сыном и раненым внуком! Могли ли они сами отказаться от встречи с ее императорским величеством? Немыслимо! Но кто же мог посметь препятствовать этой встрече родных и любящих людей? Кто приказал не пускать во дворец мать и бабушку? Кто не выпускает к ней и фактически держит под арестом великих князей Николая Александровича и Алексея Николаевича? Кто от их имени делает заявления и самозванно намеревается занять престол? До сего момента я просто не мог в это поверить, но сейчас, господа, у меня отпали всякие сомнения в том, что Александровский дворец захвачен, великие князья находятся в плену у мятежников, а заявление от их имени делают изменники и проходимцы! Скажу больше, господа! Сандро помахал какой-то бумажкой перед репортерами и объективами камер. – Только что мне принесли телеграмму из Петрограда! Узнав, кто на самом деле стоит за мятежом и объявляет себя «императором Алексеем», захватившие Зимний прекратили участие в мятеже и покинули дворец, не желая иметь отношение к этому позорному действу. Гордый штандарт императора вновь реет над Зимним дворцом. Господа! Для встречи с прессой в Императорской библиотеке будет проведена высочайшая аудиенция, после чего вы сможете задать свои вопросы премьер-министру Нечволодову, а также другим лицам, облеченным доверием государя императора Михаила Александровича! Поезд ждет на вокзале, откуда вы сможете также послать телеграммы в свои редакции. Садитесь в машины, господа репортеры, Россия ждет правды! Глава VII Все ж недостойное… Петроград. Главный Штаб. 6 марта (19 марта) 1917 года. Полдень – Мне жаль вас, полковник. Вас использовали. Нагло и цинично использовали. Нет никого, кто мог бы сказать, что был свидетелем принуждения императора Николая Второго к отречению. И причина тому проста и банальна – во-первых, никакого принуждения не было, а во-вторых, во время этого судьбоносного разговора в императорском кабинете никто более не присутствовал. Нет и не может быть никаких свидетелей и прочих очевидцев того, чего не существовало. – Ваше императорское величество, – Слащев стоял бледный, но все настолько же решительный. – Возможно, мои слова были превратно истолкованы, за что я прошу меня простить. Конечно, очевидец этих событий не присутствовал в кабинете во время вашего разговора. Но дело все в том, что его императорское… ваш брат, государь, выходил из кабинета и имел краткий совет с верными ему людьми. Именно на рассказ одного из участников этого совета я и опираюсь в своей уверенности. – Это ложь, милостивый государь. Злонамеренная и откровенная ложь. Кто-то сознательно ввел вас в заблуждение. С начала нашего разговора и до подписания манифеста об отречении мой брат не покидал кабинета, а потому не мог по этому вопросу держать совет с кем бы то ни было. Это было его единоличное решение, которому, кстати, я всеми силами препятствовал. Я всей душой желал, чтобы мой брат оставался императором, и моя вина лишь в том, что я не смог его убедить не делать этого шага. И я сожалею об этом. Но я не позволю никому пошатнуть престол и ввергнуть Россию в братоубийственную войну. Поэтому я желаю знать имя человека, который своей ложью, осознанно или нет, но фактически толкнул вас на государственную измену и мятеж. Итак, кто этот человек? – Прошу простить, ваше императорское величество, я приму любую кару за свои проступки, но не считаю возможным поставить под удар человека, который виновен лишь в том, что доверился мне! – Виновен лишь в том, что доверился… – повторил я. – Доверился? Так, кажется, вы изволили сказать, милостивый государь? – Точно так, ваше императорское величество! – Довольно! – рявкнул я. – Вы не сердечную тайну доверившейся вам дамы оберегаете! Речь идет о высших сановниках империи и о доверенных лицах императора. О лицах, которые имеют доступ к величайшим тайнам государства, а не о торговке-сплетнице с базара, у которой язык без костей. Человек, который вас обманул, не мог просто трепаться, придумывая небылицы для красного словца. А значит, он своей ложью преследовал какие-то свои темные интересы, сознательно действуя в интересах врагов государства и ввергая Россию в гражданское противостояние в условиях тяжелейшей войны. Это измена! Я требую назвать имя! – Моя честь и моя жизнь в ваших руках, государь, но… – полковник отрицательно покачал головой. Пару минут я смотрел в глаза Слащеву, но тот не дрогнул, лишь опустил взгляд и сдержанно поклонился. Наконец я проговорил: – Что ж, полковник. Возможно, ваше нежелание называть это имя и сделало бы вам честь в других условиях, но отнюдь не в этом случае. Тем более что генерала Воейкова вы все равно не спасете от моего гнева. Слащев пораженно уставился на меня. – А вы думали, что мне неизвестно имя? – холодно говорю я. – Напрасно. Найти искомого человека довольно просто. Помимо нас в вагоне были лишь три человека – Фредерикс, Нилов и Воейков. И лишь Воейков сейчас находится в Зимнем дворце. И я так понимаю, именно Воейков дал вам сигнал на начало штурма. И именно Воейкову я несколько дней назад предложил готовить дела к сдаче, а самому выбирать, на какой фронт он хочет отправиться. Выводы очевидны. Что касается моего требования назвать имя, то я хотел проверить лично вас, полковник Слащев. Царское Село. Окрестности Александровского дворца. 6 марта (19 марта) 1917 года. День Газетчики покинули Царское Село, и полковник Дроздовский лично проследил за тем, как последний представитель свободной российской прессы шагнул в роскошный вагон спецпоезда, и даже помахал рукой вслед уходящему составу в ответ на вспышку фотографического аппарата какого-то неугомонного корреспондента. Что ж, время свинцовых слов газетных оттисков прошло, и приходит пора другого свинца. Но этого свинца репортеры уже не увидят. Отданы самые строгие распоряжения об ужесточении пропускного режима на улицах, перекрыты все подходы к Александровскому дворцу. Орудия выводятся на прямую наводку, пулеметные команды занимают позиции, отряды прибывших из Петрограда ударников готовятся к штурму. – Сандро, ты уверен, что они не пострадают во время штурма? Великий князь Александр Михайлович покосился на Марию Федоровну и лишь приложил к глазам бинокль вместо ответа. А что он мог ответить? Конечно, никто не собирается устраивать здесь полноценный артиллерийский обстрел дворца, здесь не фронт, и задача уничтожить максимальное количество живой силы противника не стоит. Орудийным расчетам по плану предстоит скорее выполнить ювелирную работу по подавлению точечных очагов сопротивления, которые будут вскрыты во время первой разведки боем. Но это по плану. Однако кто даст гарантию, что пушкари не промахнутся и не влепят снаряд вместо пулеметного гнезда куда-то еще? Очень сомнительно, что в орудийных расчетах настолько опытные артиллеристы и исключена всякая ошибка. И кто даст гарантию, что мятежники не станут использовать захваченных во дворце в качестве живого щита? Пусть не саму бывшую августейшую семью, но там и без них полно всякой челяди, а лишних жертв очень бы не хотелось. Да что там говорить о возможном применении артиллерии, если и просто во время атаки пластунов, пусть даже самой молниеносной, может произойти всякое! Тем более что никто не знает, в каких помещениях дворца кто находится, сколько там мятежников и какое у них в наличии вооружение! Например, в бинокль можно разглядеть пару пулеметных позиций. Но сколько пулеметов у них всего и где они установлены – бог весть! Поэтому не могло быть и речи о классической штурмовой операции по захвату укрепленного объекта. И, судя по всему, засевшие внутри все это прекрасно понимали и чувствовали себя довольно уверенно, считая все приготовления лишь блефом. В принципе, блефом это считал и сам Сандро, хотя и делал суровое лицо, отдавая решительные приказы по подготовке к штурму. И, видимо, настолько натурально у него это получалось, что, похоже, даже вдовствующая императрица поверила, что он вот-вот отдаст приказ на штурм. Осталось только, чтобы и засевшие в Александровском дворце в это поверили. А если нет? Что делать в такой ситуации? Ждать, пока мятежники сдадутся сами? Очень сомнительно, что они это сделают добровольно и просто так. Не факт, что и высочайшего прощения будет достаточно. Да и не дарует Михаил прощения после всего, что случилось, тем более что после прошлого высочайшего прощения прошло всего несколько дней и ни к чему хорошему оно не привело. Так что же делать? Время уходит, и пока мятеж в Царском Селе не подавлен, пока в руках у заговорщиков Николай с Алексеем, события в любой момент могут принять очень неприятный оборот.