Первый вдох Тёмный кинозал «Cineplex Cinema» в Торонто, где проходила премьера фильма, который стал для многих поворотной точкой, буквально ещё недавно едва выдерживал поток зрителей, сейчас был практически пуст. Я и ещё несколько людей, пришедших каждый по своей причине. Даже мысли не нарушали хода событий на экране. Я не помню, как оказалась здесь. Ноги, слабо передвигающиеся, сами пришли сюда, а руки купили билет. Я ведь просто гуляла, шла и шла себе, и как-то оказалась здесь. И теперь не понимала, зачем делать ещё больнее, чтобы задохнуться от острых нитей железа, сковывающих сердце. И даже неменяющиеся картинки заставляют вскрывать раны. Смотрю и ничего не вижу. Муть перед глазами, а внутри тоска, печаль, горечь, боль. Я превратилась в комок боли. Даже прикосновения вызывают её. Слова. Всё, буквально всё возбуждает атмосферу боли, образовавшейся внутри меня и снаружи. Одна, теперь я осталась одна на всём свете. Не представляю, как мне жить дальше. Можно не чувствовать ран, до сих пор, напоминающих о том, что произошло со мной. Можно не чувствовать холода, что поселился в груди. Но никогда не вырвать воспоминаний и не стереть мрака, наступившего в моей жизни. Нет больше возможности дышать… *** Неделю назад… – Миша, – ласковый голос Сары заставил меня едва заметно вздрогнуть и, приоткрыв глаза, посмотреть в окно, за которым была ночь. Мне сложно даже произнести что-то, внутри я буквально высушена слезами, что проливала все два дня после того, как видела его в последний раз. У меня не было вариантов и ответов, не было ничего в груди, даже сердце казалось, затихло, пока я стояла на дороге избитая и сломленная любовью. Я не помню, как я оказалась у Сары, не помню, почему я приехала к ней. Ничего не было в моей памяти, словно пропала часть моей жизни. Меня насильно разбудили и рассказали, что меня привезла сюда машина, и помог мне дойти шофёр, как я отключилась от болевого шока. Тут был Грегори, который обработал все мои раны и вколол снотворное с обезболивающим. На следующий день он тоже появился, из-за него меня и вывели из спасительного сна, в котором была тишина и мрак. В полном молчании осматривал моё тело, так и лежащее на кровати животом вниз, даже что-то говорил. Ничего не слышала. А слёзы капали. Не переставая, капали из глаз, и мне не хотелось этого останавливать. Хотелось навсегда запомнить, как жестока бывает любовь, и как опасна она. Сколько боли и разрушенных судеб несёт она за собой, мрачным шлейфом погибели. Предательство того, кому верила, кого так отчаянно желала, должно было остаться во мне навечно. Только так я не дам себе в будущем совершить ошибку. Только смутно помнила, как появился Марк, его крик и возмущения Амалии, сбивчивые объяснения Тейры и её слова о том, что отцу сделали операцию и всё хорошо. На лечение денег не хватало, но Марк что-то обещал сделать. Я ничего не могла запомнить, полностью отдавшись своей внутренней потере. Лежала. Плакала. Смотрела, как день умирает и рождается ночь. Сара заставляла есть, но пища тут же, выходила обратно, помогала дойти до туалета и вновь лечь в постель. Я была отрезана от мира, так я себя ощущала. – Миша, обезболивающее и воду, я оставила на тумбочке. Мне надо уехать в супермаркет и… – тяжело вздохнула подруга. Лишь слегка кивнув ей, снова закрыла глаза. Услышала, как закрылась дверь спальни, и скривилась от неприятного отголоска боли в теле, при попытке поднять руки и обнять подушку. Сон стал для меня спасением. Не думать. Не чувствовать. Не жить. Да, я спряталась. Пряталась за своей болью, прикрывалась тем, что раны ещё кровоточили, и оттягивала время, когда придётся встретиться лицом к лицу со страхом. Узнать, как живёт он после меня. Узнать, что творится за пределами моего разума. Это до безумия страшило, как и самое опасное для меня, узнать – живёт, когда я потухла в ту ночь. Неприятное жужжание где-то далеко резко проникло в моё сознание, вытесняя все мысли. Распахнула глаза и безынтересно наблюдала, как мой мобильный вибрирует, кружась по тумбочке. Не хотелось говорить ни с кем. Но всё же, рука зачем-то потянулась к телефону, и в глаза бросились тёмно-синие пятна на запястьях от ремней, сломанные ногти и трясущиеся пальцы. Незнакомый номер, на который я смотрела прищуренными глазами, пытаясь вспомнить этот набор цифр, вызвал двоякое чувство: сбросить и ответить. Пришлось побороть страх, сделать глубокий вдох и нажать на зелёную кнопку, приложив телефон к уху. – Да, – мой голос такой хриплый и забытый не вызывал удивления. Хотелось забыть и его. – Мисс Пейн, вас беспокоят из госпиталя «Святого Михаила». Вас срочно вызывают сюда, – оповестил меня женский голос. – Отец… что… что случилось? – С ужасом прошептала я, немного приподнявшись на локте, и закусила губу от боли, остро пронёсшейся по телу. – Вам всё объяснят здесь, – раздались гудки, а я смотрела на телефон, моргая и пытаясь думать. Бросила телефон на тумбочку и попыталась встать. Боже, как было больно. Каждый порез кожи горит огнём, как и мышцы внутри. Зажмурилась до слёз, и удалось подняться, но тут же схватилась за стену. Ноги дрожали, обещая буквально сломаться от веса тела, стопы покалывало тонкими иглами. Сглотнув сухость во рту, распахнула глаза и взяла бутылёк с таблетками, зубами оторвала крышку, выплёвывая её. Знала, что сил не хватило бы, иначе добраться до необходимого. Забросила в рот сразу три таблетки и запила водой. Надо было найти, что надеть, ведь я обнажена. Так раны заживали быстрее, меня просто укрывали тонким покрывалом, но мне необходима моя одежда, которой здесь не было. Дошла до шкафа Сары и, держась за дверцы, копалась одной рукой, другой помогала себе не упасть, доставая трусики, футболку, спортивный костюм и носки. Одеться тоже стало проблемой, до крови кусала губы, только бы не застонать. Не покажу снова свою слабость. Хотя прошло всего пару дней, но я справлюсь. Я переживу это и выберусь из этого ада. Когда-нибудь выберусь. Тошнило немного, и голова кружилась, когда шла обратно к постели и взяла мобильник. Нажала на вызов и смочила губы, слизывая с них кровь. Медленно развернувшись, направилась к выходу. – Да. Мишель, – тут же ответил Марк. – Мне позвонили из больницы. Я еду туда. Что случилось? – Прохрипела я, двигаясь по стенке. – Не знаю. Отец сказал, что всё хорошо, он был у Тревора в обед, его должны были перевести из реанимации в обычную палату. Я сейчас же выезжаю. Будь у Сары и ни шагу без меня, – потребовал он и сбросил вызов. – Спасибо, – прошептала я гудкам и опустилась на колени, чтобы найти хоть какую-то обувь. Благо размер у нас с подругой различается всего на размер. Но я вытерплю и это. О том, чтобы сесть на пуфик я даже не думала. И так ткань тёрлась о порезы и причиняла боль, поэтому пришлось натянуть кроссовки в полусогнувшемся состоянии. Вышла из квартиры и замерла, не помня, как двигаться, вообще. Идти, когда ты забыла, как это делается без поддержки. Мне она необходима, я не могла быть одна. Я не хотела этого. Мне больно от одиночества даже такого. Но двигалась по стенке до лифта. Ждать Марка… я об этом не помнила. Вылетело из головы. Страх за отца, и проблемы, которые я отодвинула от себя – стояли на первом месте. Вдруг денег не хватило, и его просто выбросят на улицу, а я ведь так и не говорила с ним после операции. Только Тейра, Марк и его отец там были. Я им очень благодарна, как и сестре, изменившейся после той ночи. Она стала другой, ближе ко мне, но даже это не вызывало внутри ни единого отголоска любви и радости. У меня появилась сестра, которая всю жизнь была одинокой, как и я. Винила ли я её в случившемся? Не знаю. Наверное, да. А, может быть, уже простила. Не могла даже себе ответить на этот вопрос. Боялась думать. – Мишель! С ума сошла? – Недалеко от меня просвистели шины. И через несколько минут, меня обхватили за талию мужские руки. – Марк… что ты здесь делаешь? Я должна ехать, – ответила я, повернувшись к нему и непонимающе смотря в нахмуренное лицо парня. – Что я здесь делаю? Да гнал, как полоумный всего лишь, чтобы тебя отвезти! Ты голая! Где твоя куртка? На улице мороз. Пошли. Ты должна была меня подождать, мои родители сразу отправились в больницу. Твоя мать не отвечает, – быстро говорил он, помогая мне дойти до машины. И это я приняла, не спрашивая больше о подробностях. И даже сесть я не смогла в салон, только упереться коленями и обнять сиденье. На это Марк только стиснул зубы и захлопнул дверь так, что машина покачнулась. Говорить больше желания не было, пока мы ехали на высокой скорости к госпиталю. Марк помог выбраться из машины и дойти до входа, там мы подошли к стойке регистрации, и я назвала своё имя. Женщина соединилась с кем-то по телефону и нас попросили пройти на третий этаж. – Мишель. Повернувшись и встретившись с четой Ллойдов и Амалией, я только пожала плечами, на их немой вопрос. Сердце билось неспокойно, а ноги даже не слушались, пока мы поднимались по лестнице, не желала я ждать лифта. Мысль, которая поразила меня в одну секунду, заставила остановиться и посмотреть на Марка. – Пошли, всё хорошо. Наверное, какие-то бумажные вопросы, – и видела, как наигранно улыбается, как его глаза выражают иное. Печаль. Она была везде, внутри меня, уже догадавшейся, зачем я здесь. Она была даже в лице миссис Ллойд и заслезившихся глазах. Но нам нужно всегда услышать это, чтобы убедиться. Наверное, это моя плохая черта – дойти до конца и узнать, как же больно может быть. Наверное, я никогда не научусь избегать таких ситуаций. Мазохистка в душе. Марк открыл дверь и, поддерживая меня за талию, вошёл в кабинет к врачу, которого я видела в последний раз тут же, подписывая бумаги на операцию. – Мисс Пейн, Ллойды, хорошо, что вы здесь. Присаживайтесь, – услужливо предложил врач. – Мы постоим, – кивнул Марк, крепче обнимая меня за талию. – Хорошо. Мы не смогли связаться с миссис Пейн, поэтому нам пришлось вызвать сюда вас, мисс Пейн. У нас для вас плохие новости. Примите наши соболезнования, ваш отец скончался три часа назад от тромба… – Что? – Переспросила я, перебив его. – Мы знали, что у него есть такая вероятность, поэтому вкалывали ему препараты, разжижающие кровь. Но это не помогло. Он умер быстро и никто бы не мог ему помочь. Тромб оторвался и закупорил сосуды. Слова сказаны. Те слова, что боялась услышать. То, о чём даже не думала. – Папа, – прошептала я, не веря этому. Знала, интуитивно знала, что это и была причина, по которой я здесь. Знала! Но не сдержать крика от боли, что разорвала и так обескровленное сердце внутри. Поверить было сложно, только знать. Скатиться на пол и даже боли не чувствовать физической, только плакать, сотрясать своё тело от потери. Я его любила, любила всегда, и было плевать, что он сделал. Он был моим папой, он был для меня лучшим папой на свете. Я боролась за него, только я и боролась, а оказалось, что напрасно. Мне было разрешено его увидеть в морге, куда его спустили. Увидеть это белое лицо и теперь действительно принять, что умер. Никогда не услышу его, и не откроет глаза. Не накричит, не похвалит и не погладит по голове. Моменты из нашей жизни пролетали перед глазами, пока целовала его. А никого не было рядом, кроме меня. Он был один в тот момент, и не знал, что я любила его, как могла. Не было матери, не было Тейры. Только я держала его за ледяную руку и просила прощения за своё поведение, за своё неведение. Проститься не могла, пока меня не оторвали от него руки Марка и Адама. А я кричала, била их, и не было желания уходить, сказать прощай ему, было невозможно. Но силы были неравны и меня вытащили оттуда, вкололи успокоительное, и наступила ночь. Передо мной проходило множество лиц, выражающих соболезнования, а я стояла через сутки утром на кладбище. Слёзы закончились, и каждое прикосновение ко мне вызывало отвращение. Я перестала чувствовать, в тот момент я вспомнила о нём, о Николасе. Первый раз в своих мыслях я позволила себе назвать его имя. А его не было. Знала, что это глупо и неправдоподобно, но ждала. Ждала до последнего. Когда слушала слова прощания пастора, когда шла по проходу одна, когда обняла меня Сара, не дав упасть, когда бросала землю на гроб, когда осталась, чтобы хоть что-то сказать, но слов не нашла, кроме единственного: «Спасибо». Смотрела в пустоту и так ждала увидеть тёмную фигуру где-нибудь поодаль и знать, что пришёл, что не очерствел полностью, что хоть что-то помнил. Ничего. А потом вереница лиц на обеде, где я слышала о том, как называли меня бесчувственной, не пролившей ни капли слёз. Как смеялись над мамой, надевшей цветной наряд, вместо чёрного. Как жалели отца, что ему достались мы. Как обсуждали Николаса и то, кем он был, а я использовала его. Перемывали косточки тихо, а в лицо скорбели. И я не вытерпела, кричала, кричала на всех, обзывала каждого, открывала их лица. Меня пытались успокоить, но меня прорвало. Мать боялась моей истерики, и заполонила мой разум злость. Я ударила мать, сказав ей, что больше той грязи, что соединяла нас – нет. И винила, винила только себя. Я не желала ни с кем больше говорить, даже с Марком, даже с подругами. Мне было нечего сказать, я погибла. Внутри настало так темно, что мне было не выбраться на свет. Я потеряла всё, что любила в этой жизни. У меня не было целей, думать об учёбе я не могла. Всё казалось бессмысленным. Не слышала ничего, не видела никого. Лежала снова в постели в квартире Сары и не хотела ничего. Ждала, что вот сейчас откроется дверь и придёт он. Услышит, как мне плохо и утешит. Я ждала именно его поддержки. Я так надеялась, но мои мечты остались только мечтами. Не простила его, возненавидела даже. И образовалась внутри меня дыра, наполненная пустотой. Правду говорят, беда не приходит одна, она если вошла в твою жизнь, то не оставит тебя в покое, пока не добьёт полностью. И ворвалась она ко мне вновь наутро, когда я ждала. Восемь утра и звонок, требующий моего присутствия у адвоката, который вёл дела моего отца. Он оставил завещание, где были указаны мы все. И мне не было стыдно приехать туда и посмотреть на мать, обиженную на меня с синим пятном на лице, тщательно замазанным тональной основой. Я ненавидела её, ненавидела за всё, я пыталась переложить на неё часть своей вины. А Тейра была молчалива и постоянно плакала, когда мои слёзы иссякли. Я не чувствовала больше семьи, у меня её и не было. Только папа пытался собрать нас всех, а уже и его нет. – Итак, приступим сразу к делу, – произнёс мужчина, когда мы трое сели напротив него через стол. – Мистер Пейн хотел изменить завещание, но не успел. Поэтому дом в Оттаве он оставил своей жене, как и «Мерседес»… – А деньги? Счета и наша квартира? – Перебила его мать. – Подождите, миссис Пейн. Не всё сразу, – усмехнулся адвокат, бросая на мать оценивающий взгляд, от которого меня передёрнуло. – Две квартиры в Торонто оставлены его дочери, Мишель Пейн. Лимузин, «Ауди» и «Мерседес» вашего отца тоже оставлены вам. Счета обнулены, денег фактических нет, только акции в компании, которая сейчас обанкротилась. Они тоже принадлежат Мишель Пейн. Опекунство над ней и её сестрой передаётся – Адаму Ллойду, его согласие так же имеется. – Что? У него было две квартиры? Я хочу подать апелляцию! – Взвизгнула мама. – Апелляция проигрышный вариант, миссис Пейн. – Он лишил меня всего! Он не оставил мне денег! Он даже опекунство у меня отобрал! На что я имею право? – Кричала мама, а мне ничего не было нужно, кроме, как исчезнуть и не слышать того, что её волнуют больше цифры, чем смерть мужа, с которым она прожила больше девятнадцати лет. – На дом в Оттаве, на украшения, на одежду. Всё остальное принадлежит мисс Пейн, а пока ей не исполнится двадцать один год всё это под руководством Адама Ллойда. Вам нужно смириться с этим, миссис Пейн, потому что если вы подадите в суд, то мне придётся обнародовать компрометирующие файлы, что оставил ваш покойный муж. Он предвидел такой исход. Они заинтересуют судью и докажут, что вы не можете заботиться о девочках. На этом у меня всё, вам следует подписать документы о соглашении и принятии вашей доли наследства. – Нет! Я не собираюсь это подписывать! Это всё должно быть моим! Это… – Заткнись, – процедила я и, встав, повернулась к матери, шарахнувшейся от меня. Тейра подскочила и схватила меня за локоть. – Закрой свой рот. Теперь я имею право выбросить тебя на улицу, когда пожелаю. Ты ни черта не сделала в своей жизни, чтобы облегчить участь отца. Поэтому закрой рот и подписывай. Я ненавижу тебя с каждой минутой сильнее, но во мне есть кровь моего отца и это даёт тебе возможность жить в квартире, пока я не решу, что делать. Денег нет, ничего нет у нас, даже на обучение Тейры у нас нет средств. И если ты хочешь продолжать вести свой богемный образ жизни, то подписывай, и я подумаю. – Где мне подписаться? – Спросив, сбросила руку сестры и обернулась к адвокату, тут же предоставившего бумаги. Оставив свою подпись, я взяла в руки пальто, и мне хотелось снова закричать на мать, ведь она начала игру безутешной вдовы, всхлипывала и причитала. – Я с тобой, Миша. Можно я пойду с тобой? – Тихий голос Тейры оборвал мою злость, и я перевела на неё взгляд. Смотря на её юное бледное лицо и красные глаза, внутри меня что-то шевельнулось. Разве была она виновата, что жизнь наша превратилась в ком грязи и ненависти. Нет, у неё не было никого, как и у меня. Только вот я, в отличие от неё, знала, как больно поворачивается к тебе жизнь. И у меня была возможность хотя бы её уберечь от этого. Кивнув ей, я протянула руку, за которую она схватилась, как маленькая девочка. И воспоминания нашего детства снова появились перед глазами. Не было между нами пропасти, когда мы были в том времени. Не было этих разногласий. Был папа. – Ты потеряла всё, даже дочерей, мама. Теперь ты свободна от обязательств и от нас. Живи, как знаешь, – произнесла я и, крепче взяв сестру за руку, вывела из кабинета, направляясь к выходу из здания.