— Не получится. Ящики в бюро всегда закрыты на ключ. Это чистая правда. Габриель неоднократно пытался подобраться к манящим его воображение ящикам и всякий раз терпел фиаско. Их пять, похожих друг на друга как близнецы: два с правой стороны и три с левой. Ящики сияют темно-ореховой поверхностью, а прорези замочных скважин на них заставляют вспомнить о египетском боге солнца Ра. Габриель видел картинку с богом в «Nouveau petit LAROUSSE illustr?»: глаза Ра на картинке — такой же формы, что и скважины. Ключа к ящикам (в отличие от бога солнца) Габриель не видел никогда. — …Ключ. Я и забыла. Вот, возьми. Фэл снимает с шеи цепочку, на которой (вместо медальона, крестика или ладанки) висит маленький блестящий ключ. — А он подойдет? — Конечно. Ведь это и есть ключ от бюро. — Откуда он у тебя? — Подобный вопрос для Габриеля чистая формальность, Фэл может не заморачиваться с ответом. Какая разница, откуда у нее ключ, важно — что он отпирает. Не пройдет и тридцати секунд, как Габриель узнает о содержимом ящиков: вдруг там спрятаны невероятные, потрясающие предметы? Настолько потрясающие, что к ним вполне применимо слово «артефакт» — о его существовании Габриель узнал не так давно, но случая употребить еще не представилось. — …Откуда? Его прислал мне твой отец. Несколько месяцев назад. — Зачем? — Сейчас откроем ящик и все узнаем. — Там спрятан артефакт? — Габриель так возбужден, что не сразу попадает ключом в скважину. — Ого!.. Насчет артефакта я не совсем уверена… Куда ему слушать Фэл, если ключ легко повернулся в замке и ящик поддался? Возбуждение достигает пика и — следом за ним — следует сокрушительное разочарование. Ящик пуст. Почти пуст, если не считать еще одного ключа, болтающегося на дне. Второй ключ раза в два больше первого, он не украшен ни искусной резьбой, ни драгоценными камнями, ни инкрустацией из слоновой кости. Такими ключами отпираются самые захудалые дома, самые дешевые закусочные, самые заброшенные подвалы, в которых не сыщешь ничего, кроме крыс. Нет-нет, так просто Габриель не сдастся, впереди целых четыре ящика! Он уже готов продолжить поиски, когда слышит голос Фэл: — Ты не должен этого делать. — Почему? — Потому что мы должны взять только то, что лежит в верхнем правом ящике. — Но там только еще один дурацкий ключ. — Значит, нам нужен именно он. — А остальное? — Послушай, на все остальное мы не имеем права, — Фэл по-прежнему кажется мягкой (она даже мягче, чем обычно), но тени за ее спиной начинают сгущаться, а воздух — угрожающе потрескивать, помни об аннигиляции, малыш. Помни и не перечь. …Спустя день, ключом, найденным в ящике, Фэл откроет самую важную дверь в жизни Габриеля. За ней окажется помещение, в котором Габриель проведет самые прекрасные дни и самые ужасающие ночи. Впоследствии разделение дней и ночей уже не будет таким четким, и темнота (или то, что кажется темнотой), переползет на территорию света, медленно съедая ее, откусывая по кусочку. Габриель и Фэл оказываются на улице Ферран через несколько часов после оглашения завещания. Завещание состоит из трех миллионов пунктов, по которым можно ненавидеть английскую выскочку. В нем сказано, что Виктории Бастидас де Фабер (так выглядит полное имя Фэл) переходит коллекция кубинских сигар в количестве 931 штуки, библиотека и автомобиль «Золотой Бугатти» 1927 года выпуска, о существовании которого никто в семье Габриеля не подозревал. Где он находится в настоящее время — тоже неизвестно. Кроме того, в собственности сеньориты Бастидас оказывается часть недвижимого имущества покойного на улице Ферран, в центральной части Города. По сравнению со столь внушительным куском пирога остальные куски выглядят не так впечатляюще, это крохи, а не куски: — небольшое денежное вспомоществование вдове покойного, — счет в банке на имя сына покойного (суммы, лежащей там, хватило бы разве что на годовой абонемент в океанариум). Судьба пластинок и аудиотехники (включая граммофон) тоже худо-бедно устроена, они передаются в дар дочери вдовы покойного от первого брака. Не обойдены вниманием и цирковые плакаты, их необходимо переслать г-ну «Bugge Wesseltoft», до 1981 года проживавшему в городке Бад-Грисбах, в Баварии. Бад-Грисбах, не там ли запаркован «Золотой Бугатти»? — Он был большой шутник — ваш муж и мой брат, — объясняет впавшей в уныние матери Габриеля Фэл. — Я понятия не имею, кто такой Багги Вессельтофт… Я даже не знаю, существует ли этот Багги на самом деле. — А по-моему, он был мудаком. Тихушником с поехавшей крышей. Жалким ничтожеством, который сидел на твоей шее и годами измывался над тобой, мама. Мария-Христина не стесняется в выражениях, и ее можно понять: уж слишком оскорбительным выглядит пункт о запиленных оперных пластинках толщиной в палец, она всегда считала их мусором. А граммофон и эдисоновский восковой валик!.. Вещи, совершенно несовместимые с психоделической командой «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН», на создание очередного элэсдэшного шедевра в стиле «Surrealistic Pillow»[7] они вряд ли вдохновят. — Вы не должны так говорить, Мария-Христина. — Фэл пытается быть вежливой с сестрой Габриеля. — Отчего же? Я считаю, что это не завещание, а самое настоящее издевательство. — Это воля покойного… — Ну да, ну да. Вам-то переживать нечего, вы-то огребли по полной. — Что вы имеете в виду? — Не прикидывайтесь дурочкой. Я имею в виду «Золотой Бугатти». Знаете, сколько он стоит?… Габриель и не предполагал, что его сестра разбирается в машинах. Должно быть, сказывается влияние темной лошадки Хавьера — обладателя обшарпанного мопеда, мечтающего в обозримом будущем пересесть на малолитражную bebe-Peugeot[8]. — Я не слежу за автомобильным рынком. — Фэл — само спокойствие. — Даже на автомобильном рынке «Золотой Бугатти» — большая редкость. Самый дорогой автомобиль двадцатых годов, и за последние шестьдесят лет его цена только увеличилась. Если его продать любителю раритетов, то можно приобрести остров где-нибудь в Тихом океане… — В личное пользование? — округлив глаза, спрашивает мать Габриеля. — Конечно. Остров и часть кораллового рифа. В уголках губ Марии-Христины пузырится слюна, она накатывает и отступает — совсем как морской прибой на том острове, до которого (без помощи «Золотого Бугатти») ни за что не доплывешь. — Думаю, насчет кораллового рифа ваша дочь сильно преувеличивает. — А вот и не преувеличиваю! Видишь, мама, он нисколько тебя не любил, твой муженек… Оставил тебя с голым задом! А семейными ценностями теперь воспользуются никому не известные прощелыги! Фэл не хотела этой ссоры, она по-настоящему расстроена, шмыгает носом и вот-вот готова зарыдать. — Милая девочка… — говорит Фэл тихим, прерывающимся голосом. — Вы несправедливы ко мне. — Несправедливым оказался ваш брат. Мама столько лет поддерживала его и заботилась о нем — и что же получила взамен?… — Я знать не знала ни о каком автомобиле! Если уж на то пошло — я думаю, что и он плод фантазий моего брата. Как Багги Вессельтофт. Мать Габриеля не в состоянии сказать ни слова (она лишь безвольно наблюдает за перепалкой) — зато Мария-Христина старается за двоих: — Ага, значит, он таки был сумасшедшим! — Он не был сумасшедшим. — Но при этом его завещание полно несуществующих объектов и субъектов! — Он не был сумасшедшим! — Вы правы, — неожиданно отступает Мария-Христина. — Не был. Тем более что документы на «Золотой Бугатти» в полном порядке. Я видела их. Я держала их в руках. Я их изучила. — Где же ты их нашла? — Не важно где, мама. Нашла и все. Бюро в кабинете отца, покрытое расслоившимся, загустевшим от времени сукном. Наверняка документы на машину лежали в одном из четырех непроверенных Габриелем ящиков. Напрасно он послушался Фэл и не отпер их! И какой прок в честности тетки, если окружающие считают ее воровкой, самозванкой и этой… как ее… никому не известной прощелыгой?… — Отлично! — Фэл вскидывает голову. — Если вы нашли документы — найдите и машину. А когда найдете, можете смело ею пользоваться. Ездить сами, сдавать в аренду или продавать любителям автомобильной старины. А на вырученные деньги приобретайте острова, коралловые рифы, морские шельфы с нефтью и алмазные прииски. Черта лысого приобретайте, я подпишу любую бумагу. — Ага! Ловлю вас на слове! — торжествует Мария-Христина.