— Почему же странно? — Вы такая красивая. Не заметить вас невозможно. — Сейчас не самое подходящее время для флирта, но удержаться Габриель не в состоянии. — Я бы точно не прошел мимо. — А вы и не прошли. Ведь так?… Все это могла бы сказать раскованная европейка, а никак не марокканка, только что оторвавшаяся от родины, но кто их знает, этих марокканок? Тем более закончивших компьютерные курсы и мечтающих ухаживать за лошадьми. Или все дело в двух годах, которые Мария отдала онкологическому центру, уколам, капельницам и катетерам? Она видела много страданий и размышляла о быстротечности жизни и о том, что нужно ценить каждую минуту. И каждого человека, встретившегося на пути. Если Габриель прав насчет онкологического центра, то это все объясняет. И что там у нее в кувшине?… — Я должна пойти туда, — решительно заявляет Мария. — Поговорить с полицейскими. Поговорить с женой брата. Поддержать ее. — Вы думаете, ей нужна ваша поддержка? Вы же сами говорили — она вас не жалует. — В такую минуту родственникам лучше держаться вместе. А она — наша родственница, как ни крути. Сколько лет Марии? Скорее всего, она — ровесница Габриеля, и ей никак не может быть больше двадцати, плюс-минус пара лет. Но ведет она себя, как взрослая, умудренная жизнью женщина, которая привыкла принимать молниеносные решения и полагаться только на собственные силы. — Я отправляюсь с вами, Мария… — Нет-нет… Будет лучше, если вы останетесь. Мария вручает Габриелю кувшин и ногой пододвигает чемоданчик. Ну вот, не успели они толком познакомиться, как роли оказались распределенными. И Габриель снова не принадлежит себе, и его временем снова распоряжается кто-то другой. Остается надеяться, что только временем. …Мария появляется спустя два часа и не одна — а в обществе той самой тридцатилетней женщины, жены брата. Габриель видел ее заплаканной, теперь она больше не плачет, и — самое невероятное — крепко держится за руку Марии. — Это Магдалена, — сообщает Мария. — Жена моего брата… С которым случилось несчастье. А это Габриель, мой… э-э… старинный друг. Мы можем во всем положиться на него. Ведь так, Габриель? Вместо того чтобы выказать удивление, Габриель лишь согласно кивает головой. — Мы тебя не оставим, дорогая. Тебя и малыша. — Малыша? — переспрашивает Габриель. — Да. Я не успела сказать… У меня есть шестилетний племянник, и о нем нужно позаботиться в первую очередь, — решительный и в то же время нежный голос Марии вызывает у ее невестки новый приступ слез. Это слезы горя, но и облегчения одновременно — теперь она не одна. В кошмаре, ее окружающем, появился просвет, а в просвете — силуэты людей, способных поддержать, подставить плечо и объяснить, что произошедшее не постыдный криминальный случай, о котором нужно говорить только шепотом, а трагическое стечение обстоятельств или (что вернее) — Божий промысел. Так было угодно Богу или Аллаху, и кто станет спорить с его волей? — Мы со всем справимся, — продолжает утешать невестку Мария. — У него астма, — сквозь слезы выдавливает из себя Магдалена. — У нашего мальчика, Фелипе. Он так любит… любил отца… и у него астма. — Не волнуйся, я дипломированная медсестра, и Фелипе теперь будет под моим присмотром. — Ты ведь остановишься у нас? — Ну… Если только на первое время… Пока в этом не отпадет необходимость… — Я хочу, чтобы ты жила у нас. — Невестка Магдалена хватает Марию за руки и умоляюще заглядывает ей в глаза. — Обещай мне… — Ну конечно, дорогая!.. История Марии и ее брата сделала Габриеля лучше, чем он есть на самом деле, — и все потому, что он вынужден принимать деятельное участие в чьей-то судьбе, решать мелкие ежедневные проблемы, сопровождать кого-то куда-то, о чем-то постоянно договариваться. Это совсем не свойственно Габриелю, с его обычно созерцательным образом жизни; ему не слишком нравится истеричная Магдалена и не нравится ее сын Фелипе — ублюдок шести лет от роду, с вечно текущим носом и желанием подличать исподтишка: дохлые мухи в еде, дождевые черви в волосах, песок на дне чашек, вытащенная из кармана мелочь и иголки, насованные туда же, — вот далеко не полный перечень его подвигов. К тому же Габриель почти уверен: астма Фелипе — не более чем искусная симуляция. То есть болезнь, конечно, имеет место, но самые тяжелые ее приступы почему-то всегда следуют за материнским отказом купить игрушку купить мороженое купить конструктор Лего купить живого крокодила купить колесо обозрения купить поезд метро вместе с рельсами купить полицейского в парадной форме купить луну. Единственное, чего хочется Габриелю, — т?к надавать маленькому негодяю по заднице, чтобы он неделю не мог сесть на нее. А через неделю повторить экзекуцию. И в последующем повторять ее до бесконечности, снова и снова. Мария же считает этот педагогический случай небезнадежным, а как раз она нравится Габриелю больше всего. Из-за Марии Габриель терпит весь ужас совершенно необязательных отношений с Магдаленой и Фелипе, хотя мечты о ее попке, о ее темно-коричневых сосках и точеной фигуре куда-то испарились. Никакого секса не будет, Мария — не Ульрика, она не подвержена томлению плоти; она ведет себя так, как ведут себя старшие в образцовой семье, — обо всем заботится и всех опекает. Даже странно, что первое имя сводной сестры Габриеля — тоже Мария, они самые настоящие антагонисты: Мария-Христина — стерва и сучка, а Мария из Касабланки — идеал женщины. Зло заключено во втором имени — «Христина», думает Габриель, оно диктует сестре стиль поведения, заставляет быть мерзкой одиночкой, без зазрения совести впаривающей своим любовникам откровенную ложь типа: мои родные погибли в авиакатастрофе — все до единого. И это — лучший подарок, который они смогли мне преподнести за последние пять лет. А кроткая Мария из Касабланки ценит каждую душу — родную или только кажущуюся родной; она успевает готовить, стирать, ходить за покупками, убираться в квартире своих новоявленных родственников и даже в магазинчике Габриеля, навещать полицейский участок на предмет следствия по делу об убийстве брата (с мертвой точки оно так и не сдвинулось) — и при этом искать работу. За две недели она разослала свое резюме в сотню мест, из половины получила приглашение на собеседование, а еще из половины — уведомление о том, что может приступить к работе немедленно. Конечно, это не самая престижная и высокооплачиваемая работа. В основном она связана с уборкой офисов, магазинов и парикмахерских салонов; с мытьем полов и кормежкой пациентов в домах престарелых. Но среди всего этого мусора попадаются и самые настоящие жемчужины. Должность сестры-сиделки, например. Должность агента-распространителя моющих средств. Должность специалиста по выгулу собак. Видимо, собаки прельщают Марию гораздо меньше, чем лошади. Иначе она бы не третировала Габриеля вопросами, как скоро он прояснит ситуацию с лошадьми, есть ли вакансии по их уходу? Все решится буквально на днях, отвечает в таких случаях Габриель, а как насчет того, чтобы сходить сегодня в кино? Еще ни разу Мария не ответила согласием, она постоянно занята. — Но мы обязательно сходим в кино, — утешает она Габриеля. — Я так люблю кино! И хорошо бы, чтобы картина была с Ричардом Гиром… А сегодня мне нужно съездить с Фелипе на прием к врачу, ты не составишь нам компанию? — Конечно. Все то время, что они находятся в обществе несносного маленького ублюдка, Габриель думает о том, правильно ли он поступил, увязавшись за Марией в лавку ее брата. И не лучше ли было, подобно Ричарду Гиру, просто пройти мимо и не влезать в полную тяжких добровольных обязательств жизнь марокканки? Наверное, лучше. Тогда никто бы не доставал его с лошадьми и с поиском информации по ним и никто бы не навязывал своих припадочных родственников, а с порядком в своем магазинчике он бы и сам как-нибудь разобрался. Конечно, Мария — само совершенство, сама доброта, и, будь он прикованным к креслу инвалидом, лучшей спутницы и желать нечего. Но вся проблема заключается в том, что Габриель — совершенно здоровый молодой человек. С соответствующими сексуальными желаниями, пусть и несколько попритихшими со времен бесстыдницы Ульрики. Он не требует бесконечного, прерывающегося лишь на сон и на еду, секса, он уважает национальные и религиозные чувства Марии, но хоть какое-то вознаграждение должно последовать? Тем более что Мария выросла в семье, водившей дружбу с европейцами, получила светское воспитание, а еще один ее брат собирался стать политиком, исповедующим принципы открытого общества и демократизма. — Тот, которого убили, — уточняет Мария. — Тот, которого убили, торговал коврами, — уточняет Габриель. — Нет-нет, был еще один, которого убили. Там, в Касабланке. Помнишь, я рассказывала тебе, что стала свидетельницей убийства? Так вот, это и было убийство моего брата. Его застрелили экстремисты. У входа в деловой центр, где находились курсы по маркетингу. Я как раз закончила занятия, а он должен был встретить меня у входа. Я видела, как все произошло, и видела, как после выстрелов они сели в красный «Форд». И укатили. Пяти секунд не прошло, как они скрылись из виду. — Прости… Я не знал. Ты ничего не говорила… Убийц не нашли? — Не нашли. И убийц отца не нашли… Я не рассказывала тебе про отца? — Еще нет. — С отцом тоже случилась беда. Думаю, из-за того, что один его близкий друг состоял в группировке, враждебной правительству. Его взорвали в собственном доме, а отец просто находился рядом с ним. А вообще отец всегда сторонился политики. Так же, как и я. — Это, должно быть, ужасно. Такая случайная, несправедливая смерть, я имею в виду. — Случайных смертей не бывает, ты же знаешь. На все воля Аллаха. — Да-да, конечно… Значит, трое из вашей семьи… — Шестеро. В нашей семье шестеро погибших. Самый старший мой брат… Он-то как раз был членом группировки друга отца. — И погиб при взрыве? — Нет. Брата убили раньше. Собственно, поэтому отец и пошел к своему другу. Чтобы взглянуть ему в глаза и попросить не трогать больше остальных его сыновей. — Остальных? — Еще двоих. Моих младших братьев. Отец пришел к другу с ними. Хотел показать, какие они неокрепшие, как легко поддаются влиянию и как нуждаются в защите… Он заклинал Аллахом. Если бы он знал, чем все закончится… — Значит, твои младшие братья погибли вместе с отцом? — Да. — Страшная трагедия… Я соболезную… Не знаю, что говорить в таких случаях. — Ничего не нужно говорить. Видишь, как получается? Отец и два младших брата — это трое. Самый старший брат — четверо. Брат, которого убили у меня на глазах, был пятым. А сейчас я потеряла последнего. Габриель потрясен настолько, что не сразу откликается на несложную арифметическую задачку со смертельным исходом: — И больше никого у тебя не осталось? — Мама давно умерла. А самый младший брат был всего лишь на два года старше Фелипе. Упоминание об ублюдке Фелипе, вертящемся тут же, возвращает Габриеля к реальности. Конечно, отголоски чужого несчастья расстроили его, любой нормальный человек расстроился бы. И стал бы искренне переживать. Но почему… Почему всегда выходит так: стоит ему решиться на серьезный разговор о чувствах и о том, что ты мне очень нравишься, хоть мы и не так давно знакомы, как сразу возникают обстоятельства, которые делают этот разговор неуместным. Сегодня это кровавая история марокканской семьи, а чуть раньше были треволнения с похоронами ковровщика и пляски вокруг его безутешной вдовы, и что, в конце концов, было в проклятом кувшине? Этого Габриель так и не выяснил, не станешь же спрашивать про кувшин, когда кругом — одни трупы. Наверняка содержимое кувшина не представляет особенной ценности (там могло быть вино или подкисшее молоко верблюдицы). Скажи об этом сама Мария — и все стало бы на свои места. Но Мария не раскрыла тайны, и в голову Габриелю приходят самые разные догадки. Он склоняется к одной, наиболее достоверной: в кувшин налито приворотное зелье, ничем другим не объяснить, почему он все еще таскается за марокканкой. И ее невестка Магдалена таскается, и несколько друзей ее покойного брата, и трое из четырех близких родственников Магдалены. Четвертый разбит параличом и не покидает постели много лет, но Мария уже обещала заняться с ним уникальной двигательной гимнастикой. После этих чудодейственных процедур с постели встают даже безнадежные паралитики. Или не встают, на все воля Аллаха. Единственный, перед кем сила приворота бессильна, — мелкий пакостник Фелипе.