Все конфорки на плите заняты кастрюлями с булькающей в них жидкостью — большими и поменьше. Дверца духовки распахнута, в ней стоит гусятница. Предметы и вещи (продукты и сама Мика не являются исключением) выглядят реально, и в то же время Габриелю кажется, что он попал в абсолютно инфернальный мир. Если что-то не так, то что именно? Все слишком большое. Или нет: будь Габриель маленьким мальчиком и попади он на такую кухню… Или нет: вот было бы здорово, если бы он был маленьким мальчиком, а эта прекрасная женщина была его матерью и готовила ему еду — пальчики оближешь, сплошные вкусности. Он бы остался здесь навсегда и только то бы и делал, что вдыхал запахи — прекрасной еды и прекрасной женщины. И, с замиранием сердца, стягивал что-нибудь со стола, морковку или кочерыжку, и тут же получал ласковый подзатыльник. Наверное, Рекуэрда мечтает о том же, но ему нужны совсем не подзатыльники. И отчего это Габриель подумал о Рекуэрде? Рекуэрда влюблен в Снежную Мику, ей не больше тридцати, она русская, живет здесь не так давно и потому никак не может быть матерью Габриеля. И никогда не отвесит ему подзатыльник за украденную морковку, а следовательно, никогда не обнимет его. Не прижмет к груди крепко-крепко. Но кем бы ни являлась Мика на самом деле, чьей-то возлюбленной, чьей-то потенциальной матерью или просто кухонной богиней с шестью руками, чищеная морковка всегда останется морковкой. Габриель видит одну такую и сейчас, она лежит на краю стола, в стороне от остальных морковок, томатов, цветной капусты и салатных листьев. Искушение велико. Но даже если бы оно было гораздо меньшим, Габриель все равно поддался бы ему. Десять шагов по направлению к столу, еще секунда уходит на то, чтобы протянуть руку к заветному овощу, хотя до финального аккорда дело не доходит: Снежная Мика вздрагивает, услышав шорох за спиной, и спрашивает о чем-то, еще не обернувшись. Поскольку вопрос был задан не на испанском, а, что вероятнее, на русском, Габриель не понимает его смысла и улавливает лишь имя — «Саша». — Здесь Габриель, — говорит, и Мика наконец поворачивается к нему. — Габриель, да. Я думала, это Александр. — А это Габриель. — Привет, Габриель. — Привет. Я знаю, вы не любите, когда вас беспокоят. — Легкая досада на лице Мики не может не волновать Габриеля. — Просто как раз сегодня дверь оказалась открытой. Я не устоял и зашел. Я поступил неправильно, знаю. — Вы поступили нормально. — Можно мне взять вон ту морковку? Просьба — глупее не придумаешь, но именно она стирает досаду с лица русской. Теперь Мика улыбается (вполне искренне, как кажется Габриелю). — Берите, конечно. — Я вас отвлекаю, да? — Само собой разумеется. — Не обращайте на меня внимания, сейчас я съем свою морковку и уйду. Мика кивает головой и снова возвращается к резке овощей, а Габриель принимается хрустеть рыжим, недавно очищенным корнеплодом, все больше и больше втягиваясь в созерцание кухонной богини. Он видел ее среди книг и сигар, видел на улице с велосипедом, видел у порога ресторана с корзиной волшебной зелени. И нигде она не выглядела так естественно, как здесь. Так волнующе. Габриель понимает и принимает это, он готов признать ее самой восхитительной женщиной планеты и готов смотреть на ее лицо вечно, но… лишь для того, чтобы найти в ней черты той, кого он оставил в patio. Он влюблен? Влюблен? Мозг и сердце по-прежнему молчат, и ни одной сходной черты не обнаруживается. Он знал это и раньше. — Она всегда была такой? — неожиданно для самого себя спрашивает Габриель у Мики. Нож в ее руках, на секунду замерев, принимается стучать по поверхности стола с удвоенной силой. — Она всегда была такой? Она… всегда молчала? — Нет. — Мика даже не смотрит на него. — Не всегда. — Раньше все было по-другому? — По-другому. Она была очень живой. Даже чрезмерно живой. А потом все изменилось. После… не важно, после чего. — Какая-то трагическая история, да? — В душе Габриель проклинает свою бесцеремонность, но остановиться уже не может. — Само собой разумеется. Фраза выглядит несколько циничной, она не соответствует ни вопросу Габриеля, ни печальному голосу Мики. «Ni que decir tiene» — должно быть, курс углубленного испанского с преподавателем за 55 евро в час оказался усвоенным не до конца, часть пути ей пришлось пройти самостоятельно. «Niquedecirtiene» — должно быть, Мика нашла ее в разговорнике или в одном из фразеологических словарей и посчитала универсальной. Что, впрочем, так и есть: не слишком много на свете вещей, которые не подпадали бы под определение «само собой разумеется». — Это случилось в России? — В России, но могло случиться где угодно. И с кем угодно, не только с ней. Несчастная любовь. Вот как это называется, Габриель. Мика говорит о несчастной любви, но выражение лица у нее такое, как будто она только что раздавила гадину. Мокрицу, червя. — О, я знаю, что такое несчастная любовь, — кивает головой Габриель. Наконец-то она бросила нож на стол. Металл проскрежетал по металлу, и звук получился крайне неприятным, его не смягчили даже салатные листы. — Само собой разумеется, все знают, что такое несчастная любовь! На самом деле они только думают, что знают. Иногда несчастная любовь делает тебя страшным человеком, делает монстром. Заставляет совершать поступки, о которых ты и помыслить не мог. Некоторые переживают это, и себя в этом, и даже без видимых потерь. А другие так и не могут пережить. — Она тоже… совершила что-то такое, что нельзя пережить? — Нет. Она хорошая девочка. Лучше отступиться от этой темы, тем более что у Габриеля никогда не было несчастной любви. Но и в словах Мики нет ничего нового. Нет ничего такого, о чем бы он не прочел в сотне книг. Но одно дело — равнодушные черные строчки, отпечатанные с таких же равнодушных диапозитивов, и совсем другое — скорбное и одновременно негодующее лицо молодой женщины. — Ничего не может измениться? Она не может измениться? — сочувственно спрашивает Габриель. — Лучше пусть все остается так, как есть. Такого ответа он не ожидал. Снежная Мика виделась ему любящей и преданной сестрой. Еще в свой первый визит в «Фидель и Че» она произнесла программную речь о близких людях, как же это выглядело? Ага, «родные всегда принимают посильное участие в судьбе друг друга» и еще что-то типа «моя сестра, она мне очень помогает». И еще что-то типа «того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых». Интересно, каким образом ей помогает вечно молчащая и почти прикованная к своему плетеному креслу Васко? Редкие дежурства у кофеварки помощью не назовешь, и то правда — того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых. Таинственный «тот, кто» и есть безответная любовь? Нет-нет, добровольного и всесильного помощника Мика не стала бы давить как гадину. Мокрицу, червя. — «Пусть все остается как есть», я не ослышался? — Не было бы хуже. По мнению Габриеля, пустые глаза, пялящиеся на стену с плющом, и есть «хуже», но он не станет озвучивать свое мнение Мике. — Мне очень жаль. Мне хотелось бы помочь. Напрасно он сказал это. Морковка съедена без остатка, и у него больше нет повода задерживаться на кухне. Сейчас Мика влепит ему «того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых», и это станет логическим завершением их недолгой беседы. Но вместо этого Мика вполне благосклонно замечает: — Вы добрый. Спасибо вам. — Добрый? Не знаю… — Здесь много добрых людей. Вот проклятье, лучше бы она оставалась скорбной и негодующей, чем такой вот простодушной! Простодушие идет Мике, как святоше пистолет. — Ваш друг, например. Он тоже — добрый и внимательный человек. — Мой друг? — недоумевает Габриель. — Ваш друг. Полицейский. Вот оно что! Мика имеет в виду Рекуэрду, и когда только он успел распустить слух, что они друзья? — Полицейский Рекуэрда? — Рекуэрда, да. А еще он забавный. Называет меня Снежной Микой, очень мило, не правда ли? Действительно, мило, особенно если учесть, что придумка про «Снежную Мику» принадлежит Габриелю, толстяк-солдафон никогда бы не сподобился на подобный изыск. — Снежная Мика, — продолжает Мика. — Мне нравится, а вам? — Звучит неплохо, — с большим скрипом выдавливает из себя Габриель. — Иногда он сопровождает меня на рынок, и, кажется, мы успели подружиться. Он много рассказывал о себе и о несчастье, которое его постигло. — Вы имеете в виду его сестру?