И, отмечая важные пункты своего расследования тоном, каким он перечислял бы победы над неизвестным, Формери задумчиво прошептал: – Сообщник… телефон… время преступления… услышанные звуки… Хорошо… Очень хорошо… Нам остается установить мотив преступления. В данном случае, поскольку речь идет о Люпене, мотив ясен. Господин Ленорман, вы не заметили каких-либо следов взлома? – Никаких. – Тогда, значит, кража была совершена непосредственно у самой жертвы. Нашли его бумажник? – Я оставил его в кармане куртки, – ответил Гурель. Они все вместе прошли в гостиную, где господин Формери установил, что в бумажнике находились лишь визитные карточки и удостоверение личности. – Это странно. Господин Шапман, не могли бы вы сказать нам, не было ли у господина Кессельбаха при себе какой-то суммы денег? – Да, накануне, то есть позавчера, в понедельник, мы ездили в «Лионский кредит», где господин Кессельбах арендовал сейф. – Сейф в банке «Лионский кредит»? Хорошо… Надо проверить с этой стороны. – А прежде чем уйти, господин Кессельбах открыл счет и унес с собой пять или шесть тысяч франков в банкнотах. – Прекрасно… Теперь мы осведомлены. – Есть еще одно обстоятельство, господин следователь, – продолжал Шапман, – господин Кессельбах, которого вот уже несколько дней что-то сильно беспокоило – о причине этого я вам говорил… какой-то проект, которому он придавал огромное значение, – так вот, господин Кессельбах, похоже, особо дорожил двумя вещами: прежде всего шкатулкой эбенового дерева, и эту шкатулку он поместил для сохранности в «Лионский кредит», а еще – маленьким футляром из черного сафьяна, в котором хранилось несколько документов. – И этот футляр?.. – До прихода Люпена он при мне положил его в дорожную сумку. Взяв дорожную сумку, господин Формери пошарил в ней. Футляра там не оказалось. Он потер руки. – Ладно, все складывается… Мы знаем виновного, обстоятельства и мотив преступления. Это дело не затянется. Господин Ленорман, вы во всем со мной согласны? – Не согласен ни в чем. На мгновение все оцепенели. Прибыл полицейский комиссар, а за ним, несмотря на охранявших дверь полицейских, проникли внутрь и остановились в прихожей группа журналистов и персонал отеля. Хотя суровость господина Ленормана была широко известна и порой граничила с некоторой грубостью, уже стоившей ему определенных нареканий со стороны руководства, такая резкость ответа привела всех в замешательство. Особенно был озадачен господин Формери. – Однако, – молвил он, – на мой взгляд, тут все проще простого: Люпен – вор… – Зачем ему было убивать? – возразил господин Ленорман. – Чтобы украсть. – Прошу прощения, но рассказ свидетелей доказывает, что кража имела место до убийства. Господина Кессельбаха сначала связали и заткнули ему рот, потом обокрали. Зачем же Люпену, который до сих пор никогда не совершал подобных преступлений, убивать человека совершенно беспомощного и уже ограбленного? Следователь пригладил свои длинные бакенбарды привычным движением, свойственным ему в тех случаях, когда вопрос казался неразрешимым, и задумчиво произнес: – На это есть несколько причин… – Каких? – Это зависит… Это зависит от множества еще неизвестных деталей… К тому же, впрочем, возражение касается лишь природы мотивов. А в остальном мы с вами согласны. – Нет. На сей раз это прозвучало четко, резко, почти невежливо, так что следователь, совсем растерявшись, не осмелился даже протестовать, сбитый с толку столь странным коллегой. Под конец он сказал: – У каждого свой метод. Мне было бы любопытно узнать ваш. – У меня его нет. Начальник Уголовной полиции встал и, опираясь на свою трость, сделал несколько шагов. Вокруг него все молчали… и было довольно забавно наблюдать, как этот старый, тщедушный, согбенный человек властвует над остальными в силу своего авторитета, которому подчинялись даже те, кто с ним еще не был согласен. После продолжительного молчания господин Ленорман произнес: – Мне хотелось бы посетить комнаты, прилегающие к этому апартаменту. Управляющий показал ему план отеля. Расположенная справа спальня господина Кессельбаха не имела другого выхода, кроме прихожей самого апартамента. Но комната секретаря, расположенная слева, сообщалась с другой комнатой. – Осмотрим эту, – сказал он. Господин Формери, не удержавшись, пожал плечами и проворчал: – Но ведущая туда дверь заперта на засов, и окно закрыто. – Осмотрим ее, – повторил господин Ленорман. Его отвели в эту комнату, которая была первой из пяти зарезервированных для госпожи Кессельбах. Затем, по его просьбе, его проводили в следующие комнаты. Все двери между ними были заперты с обеих сторон. Господин Ленорман спросил: – Ни одна из этих комнат не занята? – Ни одна. – Ключи? – Ключи по-прежнему в администрации. – Значит, войти никто не мог? – Никто, кроме коридорного на этаже, обязанного проветривать и вытирать пыль. – Пригласите его. Слуга по имени Гюстав Бёдо ответил, что накануне, согласно предписанию, он запер окна всех пяти комнат. – В котором часу? – В шесть часов вечера. – И вы ничего не заметили? – Нет, ничего. – А сегодня утром? – Сегодня утром я открыл окна ровно в восемь часов. – И вы ничего не обнаружили? – Нет… ничего… Хотя… Он заколебался. Его засыпали вопросами, и он, в конце концов, признался: – Так вот, возле камина четыреста двадцатого номера я подобрал портсигар… который собирался отнести в администрацию вечером. – Он при вас? – Нет, он в моей комнате. Это портсигар из полированной стали. С одной стороны кладется табак и бумага для сигарет, с другой – спички. Имеются две буквы золотом… одна – Л, а другая – М. – Как вы говорите? Это вмешался Шапман. Казалось, он был очень удивлен и снова обратился к слуге: – Портсигар из полированной стали, говорите вы? – Да. – С тремя отделениями для табака, бумаги и спичек… Табак русский, не так ли, мелкий, светлый? – Да. – Принесите его… Я хотел бы взглянуть… Сам убедиться… По знаку начальника полиции Гюстав Бёдо удалился. Господин Ленорман сел и острым взглядом обследовал ковер, мебель, занавески.