— Я навещу вас завтра. — Как вам угодно… — Надеюсь, за это время вы подумаете… Она вызывающе смотрит на него своими светлыми глазами, в которых ничего нельзя прочесть, и, пожимая плечами, бросает: — О чем? Почти у дверей «Мыса Горн» Мегрэ сталкивается с Жанвье, который довел свою слежку до Жанневиля. Огонек его сигареты светится в темноте… Тишина. Сияют звезды. Поют кузнечики. — Я узнал ее сразу, начальник, по приметам, которые Люка сообщил по телефону. Когда грузовичок поравнялся с заставой, девица сидела рядом с механиком, их можно было принять за дружную супружескую пару. Она вышла, поднялась пешком по проспекту Гранд-Армэ, по пути разглядывая витрины. На углу улицы Вилларе де Жуайез зашла в кондитерскую, съела полдюжины пирожных с кремом и выпила портвейна. — Она тебя заметила? — Не думаю. — А я знаю. Жанвье смущен. — Потом она вошла в метро, купила билет второго класса. Мы сначала сделали пересадку на площади Согласия, потом вторую на вокзале Сен-Лазар… Поезда шли почти пустые… Она усаживалась, доставала из сумки бульварный роман и принималась читать… Мы пересаживались пять раз… — Она ни с кем не разговаривала? — Ни с кем… Мало-помалу пассажиров стало прибывать… А в шесть часов, когда закрываются магазины и конторы, началась толкотня… Вы знаете, час «пик»… — Продолжай… — На станции метро Терн нас зажало в толпе на расстоянии метра друг от друга… В эту минуту, признаюсь, я понял, что она меня заметила… Она на меня посмотрела… и мне показалось, шеф… как это сказать… На несколько секунд лицо ее изменилось… Она словно испугалась… Я уверен, она на мгновение испугалась либо меня, либо чего-то другого… Но это длилось лишь несколько секунд, и вдруг она снова заработала локтями, выбралась из толпы. — Ты уверен, что она ни с кем не разговаривала? — Уверен… На платформе она подождала, пока поезд уйдет, и пристально смотрела на битком набитый вагон… — Тебе не показалось, что она интересуется кем-то определенным? — Пожалуй, нет… Я только заметил, что лицо ее стало не таким напряженным, а когда поезд скрылся в тоннеле, она не могла удержаться и бросила на меня торжествующий взгляд… Потом сразу же вышла на улицу… Сначала она, видно, даже не поняла, где находится… Она зашла выпить аперитив в бистро на углу проспекта Берн, потом посмотрела железнодорожное расписание, села в такси и поехала на вокзал Сен-Лазар… Вот и все… Я сел в тот же поезд, доехал вместе с ней до Пуасси, а потом мы, один за другим, поднялись на холм… — Тебе хоть удалось перекусить?. — На вокзале съел наспех сандвич. — Оставайся здесь и подожди Люка! Мегрэ идет мимо тихих участков Жанневиля; Только кое-где в окнах горят розоватые огоньки. Скоро он приходит в Оржеваль, в «Золотой перстень», где его ждет Люка. Бригадир сидит не один, а с каким-то парнем в синем комбинезоне. Не иначе как механик Луве! Он очень разговорчив, да и понятно. Перед ним стоят уже четыре или пять блюдечек.[1] — Мой начальник, комиссар Мегрэ, — представляет комиссара Люка, от которого тоже попахивает спиртным. — Я уже говорил бригадиру, господин комиссар, что даже ни о чем и не подозревал, когда сел в машину. Я каждый четверг езжу в Париж за запасными частями… — Всегда в одно и то же время? — Примерно… — Фелиси это знала? — По правде сказать, я был едва знаком с ней… Никогда не разговаривал… Зато я хорошо знал Деревянную Ногу… Он приходил сюда каждый вечер поиграть в карты с Форрентеном и Лепапом… Четвертым иногда садился хозяин, иногда я или кто-нибудь другой… Смотрите!.. Форрентен и Лепап сейчас здесь, вон они там играют в левом углу с мэром и каменщиком… — Когда вы обнаружили, что в вашей машине кто-то сидит? — Не доезжая Сен-Жермена… Я услышал, как кто-то вздохнул… Подумал, ветер. Ветерок и в самом деле поднимал края брезентового верха… И вдруг какой-то голос говорит мне: «У вас не найдется огонька?» Я оборачиваюсь и вижу ее: она откинула вуаль, в зубах сигарета… «Что вы здесь делаете?» — спрашиваю я. И вот она говорит, говорит… Рассказывает, как ей необходимо попасть в Париж, не теряя ни минуты… Это, мол, вопрос жизни и смерти… Те, кто убил Деревянную Ногу, хотят свалить вину на нее, а полиция ничего в этом деле не понимает. Я остановился на минутку и предложил ей сесть рядом со мной… Ведь она устроилась на старом, грязном ящике… «Потом… потом, — все повторяла она, — когда я выполню задачу, которую должна выполнить, быть может, я расскажу вам все… Во всяком случае, я буду вам вечно благодарна, вы меня спасли…» Уже у заставы она меня еще раз поблагодарила и вышла с достоинством, как принцесса. Люка и Мегрэ переглянулись. — А теперь, если вы не возражаете, можно выпить в последний раз, в самый-самый последний… Нет, теперь я плачу за всех и пойду перекусить… Надеюсь, у меня в связи с этим не будет никаких неприятностей? За ваше здоровье… Десять часов вечера, Люка занял пост, спрятавшись напротив «Мыса Горн» и сменив Жанвье, который вернулся в Париж. В зале «Золотого перстня» серо от дыма… Мегрэ слишком много съел и пьет теперь третью или четвертую рюмку вина, считающегося местным. Он сидит верхом на стуле с соломенным сиденьем, упершись локтями в спинку, полузакрыв глаза, и порой может показаться, будто он дремлет. Из его трубки прямо вверх поднимается легкая струйка дыма. Возле него четверо мужчин играют в карты. Раскладывая сальные карты на красной скатерти, они разговаривают, задают друг другу вопросы, иногда рассказывают анекдоты. Хозяин кафе, мсье Жозеф, играет вместо старого Лапи, а четвертым присаживается механик, который успел поужинать. — В итоге, — вздыхает Мегрэ, — он жил припеваючи… Вроде как почтенный деревенский кюре со своей служанкой… Наверное, заставлял себя нежить и холить… Лепап, заместитель мэра Оржеваля, бросает взгляд на других. Его партнер, Форрентен, управляющий земельными участками в поселке, занимает здесь самый красивый дом у дороги, который возвещает проезжающих, что в Жанневиле еще продаются свободные участки… — Кюре и его служанка! Ха! Ха! — ухмыляется помощник мэра. Форрентен ограничивается ехидной улыбкой. — Ну вот! Сразу видно, не знали вы его… — поясняет хозяин бистро, одновременно объявляя третью позицию в белот. — Хоть о мертвых плохо не говорят, все-таки он был порядочной свиньей… — Как это понимать? — спросил комиссар. — Ворчал с утра до вечера по всякому поводу… Никогда ничем не был доволен… Возьмем, к примеру, историю с рюмками. Он призывает своих партнеров в свидетели. — Помните, сначала он стал утверждать: мол, у моих ликерных рюмок слишком толстое дно, и сам достал с верхней полки буфета другую рюмку из уже разбитого комплекта, которая ему больше понравилась. А когда стал переливать вино из одной рюмки в другую — взбесился, обнаружив, что вместимость их совершенно одинаковая. «Но вы же сами выбрали эту рюмку», — сказал я ему. И что же вы думаете, он купил в городе другую рюмку и принес ее мне. Та вмещала на треть больше, чем мои. «Мне-то все равно, — возразил я. — Если хотите, я налью вам в вашу рюмку, но и платить вам придется на пять су больше». Целую неделю он сюда не показывался. Однажды вечером я вижу, стоит в дверях. «Нальете в мою рюмку?» — «Если заплатите на пять су больше», — бросил я. И он снова ушел. Так продолжалось целый месяц. В конце концов я уступил. Нам недоставало четвертого партнера в белот. Теперь вам понятно, какая это свинья? Со служанкой он вел себя так же. Они грызлись с утра до вечера. Издали слышно было, как они ссорились. Они по неделям друг с другом не разговаривали… Думаю, последнее слово всегда оставалось за ней, так как, с позволения сказать, она больше «нормандка», чем он… Ну да бог с ними! А все же любопытно узнать, кто убил беднягу… Ведь человек Лапи не злой… Просто такой характер… Не помню ни одной партии в карты, чтобы он в какую-то минуту не стал кричать, дескать, его пытаются обжулить… — Часто он ездил в Париж? — немного погодя спросил комиссар. — Можно сказать, совсем не ездил… Раз в четыре месяца за пенсией, и то уезжал утром и возвращался в тот же день вечером. — А Фелиси? — Вы не знаете, ездила Фелиси в Париж? — спросил хозяин у присутствующих. Никто этого не знал. Зато часто видели, как она танцевала по воскресеньям в прибрежном ресторанчике в Пуасси. — Знаете, как он ее называл? Когда речь заходила о ней, старик всегда говорил: «Мой какаду». Она уж так забавно одевается, дальше некуда… Видите ли, господин комиссар, наш друг Форрентен еще может обидеться, но я говорю то, что думаю, — все жители Жанневиля в какой-то мере психи. Здесь христианский дух не в особой чести… Здесь живут работяги, которые вкалывали всю жизнь, мечтая на старости лет поселиться в деревенской тиши… Ну, вот! Настает этот день… Они соблазняются многообещающими проспектами Форрентена… Не возражай, Форрентен, всем известно, ты мастер золотить пилюлю… И вот они уже в раю земном. Но тут-то оказывается: они подыхают от скуки… за сто франков в час… Но слишком поздно… Их скромные денежки вложены, и теперь они как могут должны развлекаться или хотя бы попытаться поверить, что развлекаются… Иные затевают процессы из-за какой-нибудь ветки, которая свешивается с соседнего участка к ним в сад, или из-за соседской собаки, которая пописала на их бегонии… Другие… Мегрэ не спит, он даже поднимает руку, чтобы поднести рюмку к губам. Но он размяк от жары, постепенно погружается в созданный его воображением мир, и снова видит незастроенные улицы Жанневиля, юные деревца, дома, словно составленные из детских кубиков, слишком ухоженные садики, фаянсовых животных и стеклянные шары… — К нему никто никогда не заходил? Просто невероятно. Здесь слишком спокойно, слишком уютно, слишком слаженно. Если жизнь такова, как ее описывают, то невозможно поверить, что однажды утром, всего-навсего в понедельник, когда Фелиси отправилась за покупками в лавку Мелани Шошуа, ее хозяин вдруг перестал сажать свои помидоры, пошел в столовую, достал из буфета графин и рюмку, отправился в беседку, чтобы там в одиночестве выпить наливки, припасенной для торжественных случаев, потом… Когда он поднялся в свою комнату, где пол так старательно натерт, на голове у него была соломенная шляпа. Что он собирался делать в комнате? Никто не слышал выстрела, однако же стреляли из револьвера, стреляли в упор, меньше чем в двух метрах от груди убитого. Так утверждают эксперты. Если бы еще нашли револьвер, можно бы подумать, что Деревянная Нога, который стал неврастеником… Помощник мэра не раздумывает о подобном и, подсчитывая свои взятки в картах, бормочет, словно отвечая на все вопросы: — Что вы хотите? Он был оригинал… Понятно! Но он же погиб! Кто-то убил его! А Фелиси сразу же после похорон выскальзывает из рук полиции, отправляется в Париж и там как ни в чем не бывало, глазеет на витрины, наедается пирожными с кремом, пьет портвейн, а потом разъезжает на метро. — Интересно, кто теперь будет жить в доме?.. Игроки в карты переговариваются, перескакивая с одного на другое, и до Мегрэ, который не прислушивается, доносится только какое-то бормотание. Он не говорит им, что в доме будет жить Фелиси. Он словно плавает в пространстве… Перед его глазами вырисовываются какие-то картины и тут же стираются. У него едва сохранилось ощущение времени и места… Фелиси, наверное, уже улеглась и читает в постели. Она не боится оставаться одна в доме, где убили ее хозяина. Эрнест Лапи, брат, который так обижен из-за завещания… Деньги ему не нужны, но он никак не может понять, почему его брат… — …Построен лучше всех домов в поселке… Кто это сказал? Наверное, Форрентен? Мегрэ снова видит натертую до блеска лестницу. О Фелиси могут сказать все, что угодно, но чистота у нее в доме идеальная. Как любила говорить мать Мегрэ, так чисто, что можно есть на полу. Дверь направо… Комната старика… Дверь налево… Комната Фелиси… Отсюда дверь ведет еще в одну, довольно большую комнату, где свалена ненужная мебель… Мегрэ хмурится. Это не предчувствие, не какая-то догадка. Он просто смутно ощущает: тут что-то не так…