3 А зори здесь были тихими-тихими. Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. С болот полз плотный туман, холодил ноги, оседал на одежде, и Рита с удовольствием думала, как сядет перед разъездом на знакомый пенек, наденет сухие чулки и обуется. А сейчас торопилась, потому что долго ловила попутную машину. Старшина же Васков вставал ни свет ни заря и сразу шел щупать замки на пакгаузе. А Рита как раз туда должна была выходить: пенек ее был в двух шагах от бревенчатой стены, за кустами. До пенька осталось два поворота, потом напрямик, через ольшаник. Рита миновала первый и — замерла: на дороге стоял человек. Он стоял, глядя назад, рослый, в пятнистой плащ-палатке, горбом выпиравшей на спине. В правой руке он держал продолговатый, туго обтянутый ремнями сверток; на груди висел автомат. Рита шагнула в куст; вздрогнув, он обдал ее росой, но она не почувствовала. Почти не дыша, смотрела сквозь редкую еще листву на чужого, недвижимо, как во сне, стоящего на ее пути. Из лесу вышел второй: чуть пониже, с автоматом на груди и с точно таким же тючком в руке. Они молча пошли прямо на нее, неслышно ступая высокими шнурованными башмаками по росистой траве. Рита сунула в рот кулак, до боли стиснула его зубами. Только не шевельнуться, не закричать, не броситься напролом сквозь кусты! Они прошли рядом: крайний коснулся плечом ветки, за которой она стояла. Прошли молча, беззвучно, как тени. И скрылись. Рита обождала — никого. Осторожно выскользнула, перебежала дорогу, нырнула в куст, прислушалась. Тишина. Задыхаясь, кинулась напролом: сапоги били по спине. Не таясь, пронеслась по поселку, забарабанила в сонную, наглухо заложенную дверь: — Товарищ комендант!… Товарищ старшина!… Наконец открыли. Васков стоял на пороге — в галифе, тапочках на босу ногу, в нижней бязевой рубахе с завязками. Хлопал сонными глазами: — Что? — Немцы в лесу! — Так… — Федот Евграфыч подозрительно сощурился: не иначе, разыгрывают… — Откуда известно? — Сама видела. Двое. С автоматами, в маскировочных накидках… Нет, вроде не врет. Глаза испуганные… — Погоди тут. Старшина метнулся в дом. Натянул сапоги, накинул гимнастерку, второпях, как при пожаре. Хозяйка в одной рубахе сидела на кровати, разинув рот: — Что там, Федот Евграфыч? — Ничего. Вас не касается. Выскочил на улицу, затягивая ремень с наганом на боку. Осянина стояла на том же месте, по-прежнему держа сапоги за плечом. Старшина машинально глянул на ее ноги: красные, мокрые, к большому пальцу прошлогодний лист прилип. Значит, по лесу босиком шастала, а сапоги за спиной носила: так, стало быть, теперь воюют. — Команду — в ружье: боевая тревога! Кирьянову ко мне. Бегом! Бросились в разные стороны: деваха — к пожарному сараю, а он — в будку железнодорожную, к телефону. Только бы связь была!… — "Сосна"! "Сосна"!… Ах ты, мать честная!… Либо спят, либо поломка… "Сосна"!… "Сосна"!… — "Сосна" слушает. — Семнадцатый говорит. Давай Третьего. Срочно давай, чепе!… — Даю, не ори. Чепе у него… В трубке что-то долго сипело, хрюкало, потом далекий голос спросил: — Ты, Васков? Что там у вас? — Так точно, товарищ Третий. Немцы в лесу возле расположения. Обнаружены сегодня в количестве двух… — Кем обнаружены? — Младшим сержантом Осяниной… Кирьянова вошла, без пилотки, между прочим. Кивнула, как на вечерке. — Я тревогу объявил, товарищ Третий. Думаю лес прочесать… — Погоди чесать, Васков. Тут подумать надо: объект без прикрытия оставим — тоже по голове не погладят. Как они выглядят, немцы твои? — Говорит, в маскхалатах, с автоматами. Разведка… — Разведка? А что ей там, у вас, разведывать? Как ты с хозяйкой в обнимку спишь? Вот всегда так, всегда Васков виноват. Все на Васкове отыгрываются. — Чего молчишь, Васков? О чем думаешь? — Думаю, надо ловить, товарищ Третий. Пока далеко не ушли. — Правильно думаешь. Бери пять человек из команды и дуй, пока след не остыл. Кирьянова там? — Тут, товарищ… — Дай ей трубку. Кирьянова говорила коротко: сказала два раза «слушаю» да раз пять поддакнула. Положила трубку, дала отбой. — Приказано выделить в ваше распоряжение пять человек. — Ты мне ту давай, которая видела. — Осянина пойдет старшей. — Ну, так. Стройте людей. — Построены, товарищ старшина. Строй, нечего сказать. У одной волосы, как грива, до пояса, У другой какие-то бумажки в голове. Вояки! Чеши с такими лес, лови немцев с автоматами! А у них, между прочим, одни родимые, образца 1891-го дробь 30-го года… — Вольно! — Женя, Галя, Лиза… Сморщился старшина: — Погодите, Осянина! Немцев идем ловить — не рыбу. Так чтоб хоть стрелять умели, что ли… — Умеют. Хотел Васков рукой махнуть, но спохватился: — Да, вот еще. Может, немецкий кто знает? — Я знаю. Писклявый такой голосишко, прямо из строя. Федот Евграфыч вконец расстроился: — Что — я? Что такое я? Докладывать надо! — Боец Гурвич. — Ох-хо-хо! Как по-ихнему — руки вверх? — Хенде хох. — Точно, — махнул-таки рукой старшина. — Ну, давай, Гурвич… Выстроились эти пятеро. Серьезные, как дети, но испуга вроде пока нет. — Идем на двое суток, так надо считать. Взять сухой паек, патронов… по пять обойм. Подзаправиться… Ну, поесть, значит, плотно. Обуться по-человечески, в порядок себя привести, подготовиться. На все — сорок минут. Р-разойдись!… Кирьянова и Осянина — со мной.