— Нашли? — Нет!… Комелькова слегу перекинула, качнулась вбок. Хорошо, он заметил вовремя. Заорал, аж жилы на лбу вздулись: — Куда?!. Стоять!… — Я помочь… — Стоять!… Нет назад пути!… Господи, совсем он с ними запутался: то не стоять, то стоять. Как бы не испугались, в панику не ударились. Паника в трясине — смерть. — Спокойно, спокойно только! До островка пустяк остался. там передохнем. Нашли сапог? — Нет!… Вниз тянет, товарищ старшина! — Идти надо! Тут зыбко, долго не простоим… — А сапог как же? — Да разве найдешь его теперь? Вперед!… Вперед, за мной!… — повернулся, пошел не оглядываясь. — След в след. Не отставать!… Это он нарочно кричал, чтоб бодрость появилась. У бойцов от команды бодрость появляется, это он по себе знал. Точно. Добрели наконец. Он особо за последние метры боялся: там поглубже. Ног уже не вытянешь, телом дрыгву эту проклятую раздвигать приходится. Тут и силы нужны и сноровка. Но обошлось. У островка, где уже стоять можно было, Васков задержался. Пропустил мимо всю команду свою, помог на твердую землю выбраться. — Не спешите только. Спокойно. Здесь передохнем. Девушки выходили на остров, валились на жухлую прошлогоднюю траву. Мокрые, облепленные грязью, задыхающиеся. Четвертак не только сапог, а и портянку болоту подарила: вышла в одном чулке. В дырку большой палец торчит, синий от холода. — Ну что, товарищи бойцы, умаялись? Промолчали бойцы. Только Лиза поддакнула: — Умаялись… — Ну, отдыхайте покуда. Дальше легче будет: до сухой березы добредем — и шабаш. — Нам бы помыться, — сказала Рита. — На той стороне протока чистая, песчаный берег. Хоть купайтесь. Ну, а сушиться, конечно, на ходу придется. Четвертак вздохнула, спросила несмело: — А мне как же без сапога? — А тебе чуню сообразим, — улыбнулся Федот Евграфыч. — Только уж за болотом, не здесь. Потерпишь? — Потерплю. — Растрепа ты, Галка, — сердито сказала Комелькова. — Надо было пальцы вверх загибать, когда ногу вытаскиваешь. — Я загибала, а он все равно слез. — Холодно, девочки. — Я мокрая до самых-самых… — Думаешь, я сухая? Я раз оступилась, да как сяду!… Смеются. Значит, ничего, отходят. Хоть и женский пол, а молодые, силенка какая-никакая, а имеется. Только бы не расхворались: вода — лед… Федот Евграфыч еще раз затянулся, кинул в болото окурок, встал. Сказал бодро: — А ну, разбирай слеги, товарищи бойцы. И за мной прежним порядком. Мыться-греться там будем, на бережку. И шарахнул с корня прямо в бурое месиво. Этот последний бродок тоже был не приведи господь. Жижа, что овсяный кисель: и ногу не держит, и поплыть не дает. Пока ее распихаешь, чтоб вперед продвинуться, семь потов сойдет. — Как, товарищи? Это он для поднятия духа крикнул, не оглядываясь. — Пиявки тут есть? — задыхаясь, спросила Гурвич. Она следом за ним шла, уже по проломленному: ей полегче было. — Нету тут никого. Мертвое место, погибельное. Слева вспучился пузырь. Лопнул, и разом гулко вздохнуло болото. Кто-то сзади ойкнул испуганно, и Васков пояснил: — Газ болотный выходит, не бойтесь. Потревожили мы его… — Подумал маленько, добавил: — Старики бают, что аккурат в таких местах хозяин живет, лешак, значит. Сказки, понятное дело… Молчит его «гвардия». Пыхтит, ойкает, задыхается. Но лезут. Упрямо лезут, зло. Полегче стало: кисель пожиже, дно попрочнее, даже кочки кой-где появились. Старшина нарочно хода не убыстрял, и отряд подтянулся: в затылок шли. К березе почти разом выбрались; дальше лесок начинался, кочки да мшаник. Это уж совсем пустяком выглядело, тем более что и почва все повышалась и в конце незаметно переходила в сухой беломошный бор. Тут они загалдели разом, обрадовались и слеги побросали. Однако Федот Евграфыч слеги велел поднять и все к одной приметной сосне прислонить: — Может, кому сгодится. А отдыхать не дал ни минуты. Даже босую Галю Четвертак не пожалел: — Чуть, товарищи красноармейцы, осталось, поднатужьтесь. У протоки отдохнем. Влезли на взгорбок — сквозь сосенки протока открылась. Чистая, как слеза, в золотых песчаных берегах. — Ура!… — закричала рыжая Женька. — Пляж, девочки! Девушки заорали что-то веселое, кинулись к реке по откосу, на ходу сбрасывая с себя скатки, вещмешки… — Отставить!… — гаркнул комендант. — Смирно!… Враз замерли. Смотрят удивленно, даже обиженно. — Песок!… — сердито продолжал старшина. — А вы в него винтовки суете, вояки. Винтовки к дереву прислонить, понятно? Сидора, скатки — в одно место. На мытье и приборку даю сорок минут. Я за кустами буду на расстоянии звуковой связи. Вы, младший сержант Осянина, за порядок мне отвечаете. — Есть, товарищ старшина. — Ну, все. Через сорок минут чтоб все были готовы. Одеты, обуты — и чистые. Спустился пониже. Выбрал местечко, чтоб и песок был, и вода глубокая, и кусты кругом. Снял амуницию, сапоги, разделся. Где-то неразборчиво переговаривались девушки: только смех да отдельные слова долетали до Васкова, и, может, по этой причине он все время и прислушивался. Первым делом Федот Евграфыч галифе, портянки да белье выстирал, отжал, сколь мог, и на кусты раскинул для просушки. Потом намылился, повздыхал, потопал по бережку, волю в себе скапливая, да и сиганул с обрыва в омут. Вынырнул — вздохнуть не мог: ледяная вода сердце стиснула. Крикнуть хотелось во всю мочь, но убоялся «гвардию» свою напугать: покрякал почти шепотом, без удовольствия, смыл мыло — и на берег. И только уж когда суровым полотенцем растерся докрасна, отдышался, снова прислушиваться стал. А там гомонили, как на побеседушках: все враз и каждый свое. Только смеялись дружно, да Четвертак радостно выкрикнула: — Ой, Женечка! Ай, Женечка! — Только вперед! — заорала вдруг Комелькова, и старшина услышал, как туго плеснула за кустами вода. "Ишь ты, купаются…" — уважительно подумал он, Восторженный визг заглушил все звуки разом: хорошо, немцы далеко были. Сперва в этом визге ничего разобрать было невозможно, а потом Осянина резко крикнула: — Евгения, на берег!… Сейчас же!… Улыбаясь, Федот Евграфыч свернул потолще самокрутку, почикал «катюшей» по кремню, прикурил от затлевшего фитиля и стал неспешно, с удовольствием курить, подставив теплому майскому солнцу голую спину. За сорок минут, понятное дело, ничего не высохло, но ждать было нельзя, и Васков, поеживаясь, натянул на себя волглые кальсоны и галифе. Портянки, к счастью, запасные имелись, и ноги он вогнал в сапоги сухими. Надел гимнастерку, затянулся ремнем, подхватил вещи. Крикнул зычно: — Готовы, товарищи бойцы? — Подождите!… Ну, так и знал! Федот Евграфыч усмехнулся, покрутил головой и только разинул рот, чтоб шугануть их, как Осянина опять прокричала: — Идите! Можно!., Это старшему-то по званию «можно» кричат бойцы! Насмешка какая-то над уставом, если вдуматься. Непорядок. Но это он так, между прочим, подумал, потому что после купания и отдыха настроение у коменданта было прямо первомайское. Тем более что и «гвардия» ждала его в виде аккуратном, чистом и улыбчивом.