Он взял перочинный нож и распечатал депеши. Британское посольство Санкт-Петербург 24 июня 1812 г. Сэр! Податель сего, полковник Уичвуд, ознакомит Вас с положением дел в России и состоянием войны, в коем с недавнего времени находятся Его Императорское Величество царь и Бонапарт. Вы, разумеется, предпримете все, что в Ваших силах, дабы оказать помощь новому союзнику. Из источников, которым я имею основание доверять, мне стало известно, что в то время, как основная армия Бонапарта движется на Москву, довольно большое соединение, состоящее из прусских и французских корпусов под командованием маршала Макдональда, герцога Тарентского, общей численностью около шестидесяти тысяч человек, получило приказ наступать в сторону Санкт-Петербурга. Весьма желательно, чтобы это соединение не достигло цели, и я по просьбе российского Генерального штаба привлекаю Ваше внимание к тому, что Ваша эскадра была бы полезна под Ригой, каковой город французской армии необходимо захватить для дальнейшего наступления на Санкт-Петербург. Дозвольте подкрепить совет российского Генерального штаба моим собственным мнением. Убеждаю Вас как можно скорее прийти на помощь Риге, насколько это согласуется с Вашими первоначальными приказами. Властью, данной мне моими инструкциями, извещаю, что в интересах национальной безопасности считаю необходимым отрядить тендер «Моллюск», находящийся в данное время под Вашим командованием, для скорейшей доставки вестей о начале войны в Англию, и надеюсь, что Вы не будете возражать. Честь имею, и прочая и прочая, Каткарт, Его Британского Величества полномочный посланник и чрезвычайный посол при дворе Его Императорского Величества – Каткарт – дельный малый, – сказал Уичвуд, заметив, что Хорнблауэр кончил читать депешу. – И как военный, и как дипломат стоит двух Мэрри в Стокгольме. Я рад, что Уэлсли отправил его сюда. Депеша была, безусловно, написана лучше, чем та, что Хорнблауэр получил от Мэрри, и Каткарт не брал на себя смелость предписывать и указывать коммодору. – Вы отправитесь в Англию на «Моллюске», – сказал Хорнблауэр. – Должен просить вас подождать, пока закончу собственные депеши в Адмиралтейство. – Естественно, – ответил Уичвуд. – Это займет лишь несколько минут, – продолжал Хорнблауэр, – а пока компанию вам составит капитан Буш. Без сомнения, для передачи в Англию скопилось уже много писем. И еще я отправлю на «Моллюске» своего секретаря. Бумаги касательно него я поручу вам. Оставшись один, Хорнблауэр достал из стола перо и чернила. К официальным депешам надо было добавить совсем немного. Он перечел последние слова: «Особенно подчеркиваю храбрость и отменные профессиональные качества капитан-лейтенанта Уильяма Викери и лейтенанта Персиваля Маунда» – и начал следующий абзац: «Пользуюсь отбытием „Моллюска“, дабы переслать Вам это письмо. В соответствии с рекомендациями его превосходительства лорда Каткарта, я вместе с эскадрой немедленно направляюсь к Риге, дабы по возможности оказать содействие русской армии». Он подумал было добавить какой-нибудь стандартный оборот вроде «и надеюсь на одобрение моих действий со стороны Ваших сиятельств», потом решил не засорять депешу бессмысленными словами. Он вновь обмакнул перо и написал просто: «Честь имею оставаться Ваших сиятельств покорным слугой. Горацио Хорнблауэр, капитан и коммодор». Он запечатал письмо, кликнул Брауна и начал выводить адрес: «Эдварду Непину, эсквайру, секретарю Адмиралтейского совета». К тому времени как с этим было покончено, Браун принес свечу и сургуч. Хорнблауэр запечатал письмо и отложил в сторону, затем взял другой лист и начал писать: Е. Б. В. корабль «Несравненная», Балтийское море Моя дорогая жена! Тендер ждет, пока я закончу корреспонденцию для отправки в Англию, и у меня совсем мало времени, чтобы добавить несколько строк к написанным ранее. Я в отменном здравии, кампания идет успешно. Мне только что сообщили великое известие о вторжении Бонапарта в Россию. Надеюсь, это окажется худшей его ошибкой. Однако впереди затяжная дорогостоящая война, и я едва ли смогу вернуться к тебе, по крайней мере до конца навигации в здешних водах. Надеюсь, что ты здорова и благополучна и что тяготы лондонского сезона не слишком тебя изнурили. Хочется думать, что свежий смолбриджский воздух вернет румянец твоим щекам, а причуды модисток и портных не нанесут чрезмерного ущерба твоему здоровью и доброму настроению. Еще надеюсь, что Ричард по-прежнему слушается тебя с должным почтением, а его режущиеся зубки не доставляют тебе лишних неудобств. Как бы мне хотелось, чтобы он был старше и мог написать мне сам, особенно если б в этом письме были новости о тебе! Лишь письмо от тебя самой доставит мне большую радость. Очень надеюсь вскорости получить почту из Англии и буду счастлив узнать, что у тебя все хорошо. Когда следующий раз увидишь брата, лорда Уэлсли, передай ему мое почтение. Тебе же остается вся моя любовь. Твой любящий муж, Горацио Уичвуд забрал у Хорнблауэра письма и на столе Буша пером Буша расписался в их получении. Затем протянул руку. – До свидания, сэр, – сказал он, немного замялся и наконец выпалил: – Бог весть чем обернется эта война. Думаю, русские проиграют. Но вы сделали более, чем кто-либо, чтобы она началась. Вы целиком исполнили свой долг, сэр. – Спасибо, – ответил Хорнблауэр. На душе у него скребли кошки. Со шканцев «Несравненной», которая сейчас приспустила флаг, прощаясь с «Моллюском», Хорнблауэр смотрел вслед уходящему тендеру, пока тот не скрылся из глаз. Буш тем временем положил руль под ветер, и «Несравненная» устремилась к Риге и ждущим там неведомым приключениям. Хорнблауэр прекрасно понимал, чтó с ним происходит: он тоскует по дому. Письма в Англию, как всегда, всколыхнули душу, а последние слова Уичвуда странным образом еще усугубили дело. Они напомнили о непомерном грузе ответственности. Судьбы мира и будущее его страны зависят от того, как он станет действовать. Если российская авантюра закончится крахом и поражением, вину постараются свалить на него. Коммодора объявят недальновидным глупцом. Хорнблауэр поймал себя на том, что завидует Брауну, у которого впереди суд и, возможно, казнь. Он с нежностью вспоминал мелкие смолбриджские заботы; мысль, что тогда его самой тяжелой обязанностью было принять депутацию селян, вызвала улыбку. Он думал о чуткости Барбары, о счастье внезапного открытия, что Ричард его любит и радуется его обществу. Здесь, в Балтике, приходилось довольствоваться нерассуждающей преданностью Буша и непрочным восхищением подчиненных. Хорнблауэр вспомнил, как пела его душа, когда пришло письмо из Адмиралтейства, и то, с каким легким сердцем он оставил сына, вспомнил – отрицать было бесполезно – чувство освобождения при разлуке с женой. Перспектива полностью распоряжаться собой, не сообразуясь с желаниями Барбары или с тем, что у Ричарда режутся зубы, казалась тогда в высшей степени привлекательной. А теперь он мысленно сетует на бремя ответственности, в то время как ответственность – неизбежная цена независимости; нельзя быть свободным и ни за что не отвечать. Все это было очень умно и логично, однако не отменяло того факта, что его тянет домой. Он так живо вообразил касание Барбариной руки, что, вернувшись в реальность, почувствовал жгучее разочарование. Ему хотелось держать на коленях Ричарда и смешить того до икоты, щипая за нос. И вовсе не хотелось рисковать жизнью, свободой и добрым именем в совместной операции с непредсказуемыми русскими на глухих задворках Европы, в какой-то Риге. И все же интерес всколыхнулся сам собой, без всякого сознательного усилия – он решил, что надо спуститься в каюту и перечесть лоции. И на карту Рижского залива тоже невредно будет взглянуть. Глава семнадцатая Северное лето пришло, как всегда, стремительно. На прошлой неделе у Пиллау в воздухе еще отчетливо чувствовалась зима, а сегодня, когда на горизонте показалась Рига, было уже настоящее лето. Такая жара сделала бы честь экваториальной тропической полосе, но в отличие от тропического зноя она дарила бодрость и жажду действий. Солнце сияло в безоблачном небе, хотя горизонт и скрадывала легкая дымка. С юго-запада дул слабый двухузловый ветер; даже поставив все паруса до бом-брамселей и лиселей, «Несравненная» еле-еле сохраняла скорость, необходимую для управления рулем. Остальные поспевали, как могли: «Лотос» был на горизонте за правой раковиной, «Ворон» – сразу за «Несравненной», два бомбардирских кеча тащились далеко позади – при таком ветре даже тяжелый линейный корабль был куда ходче. Вокруг текла мирная корабельная жизнь. На баке матросы под надзором парусного мастера чинили грот. На шкафуте другие матросы таскали взад-вперед «медведя» – нагруженный песком мат из кокосового волокна, отчищающий доски лучше, чем пемза. На шканцах штурман проводил урок навигации, мичманы и подштурманы стояли перед ним полукругом, держа в руках секстаны. Хорнблауэр прошел довольно близко и услышал, как один мичман, совсем еще мальчик, высоким детским голосом отвечает на заданный вопрос: – Параллакс объекта измеряется в градусах дуги вертикальной окружности, заключенной между линией, проведенной из центра Земли, и линией… линией… линией… Мичман внезапно понял, что его слышит грозный коммодор. Мальчишеский голос дрогнул и стих. До сих пор он шпарил по «Судовождению» Нори слово в слово. Это был Джерард, племянник второго лейтенанта с «Сатерленда», – Буш взял его на корабль ради дядюшки, все еще томящегося во французской тюрьме. Штурман сдвинул брови. – Продолжайте, мистер Джерард, – сказал он. Хорнблауэр явственно представил, как юному Джерарду, согнутому над пушкой, боцманской тростью внушают необходимость знать «Судовождение» назубок. Он с торопливой жалостью вмешался. – …между линией, проведенной из центра Земли, – сказал он через плечо Джерарда, – и линией, проведенной через глаз наблюдателя к центру объекта. Правильно, мистер Туд? – Совершенно правильно, сэр, – ответил штурман. – Думаю, мистер Джерард все так и помнил. Верно, юноша? – Д-да, сэр. – Я так и полагал. Мне было столько же, сколько вам, когда я учил это определение. Хорнблауэр возобновил прогулку, надеясь, что спас тощий зад Джерарда от боцманской трости. Вахтенный мичман схватил грифельную доску и мелок – это означало, что какой-то из кораблей эскадры поднял сигнальные флажки. Через две минуты тот же мичман с доской в руках откозырял Хорнблауэру: – «„Лотос“ – коммодору. Земля по пеленгу зюйд». Это должен быть мыс Питрагс на входе в Рижский залив. – Ответьте: «Лечь в дрейф и ждать коммодора», – ответил Хорнблауэр. Если бы не дымка, с мачты сейчас увидели бы на севере остров Эйзель[21]. Милях в семидесяти дальше, в глубине залива, лежит Рига, которую, вероятно, сейчас штурмуют французские войска. При такой пародии на ветер эскадра доберется туда не раньше чем через два дня. Тот факт, что они вновь входят в российские воды, никак не всколыхнул тихую гладь корабельной жизни. Все шло своим чередом, но Хорнблауэр внезапно подумал, что многие из входящих сейчас в Рижский залив уже из него не выйдут. А может, не выйдет никто. Солнце все так же пекло, небо голубело по-прежнему, но его внезапно пробила холодная дрожь предчувствия, от которого трудно было отделаться. Он сам… странно думать, что его могут похоронить в далекой России. Кто-то – русские, финны или шведы – надежно разметили буями фарватер, вьющийся меж предательских мелей Финского залива. Ветер слегка усилился и сменил направление: даже притом что ночью эскадре пришлось встать на якорь, весь залив удалось пройти к вечеру следующего дня. В полдень взяли лоцмана, бородача, одетого, несмотря на палящую жару, в бушлат и моряцкие сапоги. Он оказался англичанином по фамилии Каркер, живущим в Лифляндии уже четверть века. Когда Хорнблауэр принялся бомбардировать его вопросами о ходе войны, Каркер только заморгал, как сыч. Да, в окрестностях Риги видели французские и прусские кавалерийские разъезды. Говорят, что сейчас идут тяжелые бои под Смоленском, и все ожидают, что Бонапарта разобьют там. Рига вроде бы готовится к осаде – по крайней мере, вчера в городе висели прокламации с призывами стоять до конца, да и солдат на улице много, – однако никто не верит, что французы решат ударить по Риге. В конце концов Хорнблауэр с досадой прекратил расспросы. Обычное дело: гражданские не знают, что происходит, и не могут оценить опасность. Лифляндия, перевидавшая в прошлом столько сражений, уже давно не видела неприятеля и позабыла, что такое захватчики. Хорнблауэр не имел намерения подниматься с эскадрой по Западной Двине (ну и названия у русских!), если остается шанс, что их отрежут с тыла. Он внимательно изучил в подзорную трубу низкие зеленые берега, которые наконец-то стали видны с палубы. Почти точно за кормой садилось в пылающие облака багровое солнце, однако до темноты оставалось еще часа два, и «Несравненная» уверенно двигалась к Риге. Подошел Буш и отдал честь: – Простите, сэр, вы ничего не слышали? Вроде бы канонада? Хорнблауэр прислушался. – Да, черт побери, – сказал он. С далекого берега долетал едва различимый рокот. – Лягушатники успели раньше нас, сэр. – Приготовьтесь отдать якорь, – сказал Хорнблауэр. «Несравненная» со скоростью три-четыре узла медленно скользила к берегу; вода за ее бортом была серовато-желтой от речного ила. Устье Западной Двины лежало всего в миле-двух по курсу. Сейчас, после весенних дождей и таяния снега, на ней должен быть паводок. По буям, отмечающим мель в средней части фарватера, Хорнблауэр точно определил, где находится: «Несравненная» подходит на расстояние выстрела к этим плоским зеленым берегам. По правому борту виднелась церковь: она как будто стояла в желтой воде, и отблеск заката на куполе с крестом бил в глаз даже с такого расстояния. Это, должно быть, деревушка Даугавгрива на левом берегу; если французы ее захватили и поставили на берегу тяжелую артиллерию, то войти в реку будет трудно, а то и невозможно. – Капитан Буш, – сказал Хорнблауэр, – я буду признателен, если вы бросите якорь. Канат заскрежетал в клюзе, матросы, взбежав на реи, убрали паруса, и «Несравненная» развернулась по ветру. Остальная эскадра привелась к ветру и приготовилась бросить якорь как раз в ту минуту, когда Хорнблауэр подумал, что немного поторопился. Он с горечью осознал, что не успеет до ночи связаться с берегом. – Прикажите спустить мой катер, – приказал он. – Капитан Буш, я перехожу на «Гарви». Вам поручается командовать эскадрой в мое отсутствие. Маунд ждал его у низкого фальшборта «Гарви». Хорнблауэр перелез на палубу. – Мистер Маунд, обрасопьте паруса по ветру. Мы пойдем вон к той церкви. Поставьте на руслень надежного лотового. Бомбардирский кеч со взятым на кат якорем заскользил по спокойной воде. На пятидесяти семи градусах северной широты, за несколько дней до летнего солнцестояния, солнце недалеко уходит за горизонт, так что ночь оставалась светлой. – Луна взойдет через час, сэр, – сказал Маунд. – Она в третьей четверти.