– Ссориться хотите? – Нет, не ссориться. А сидеть – цветы нюхать: этого и у нас на Земле сколько в душу влезет. А я думаю, – если мы первые сюда заявились, то Марс теперь наш, русский. Это дело надо закрепить. – Чудак вы, Алексей Иванович. – А вот посмотрим, кто из нас чудак. – Гусев одернул ременный пояс, повел плечами, глаза его хитро прищурились. – Это дело трудное, я сам понимаю: нас только двое. А вот надо, чтобы они бумагу нам выдали о желании вступить в состав Российской Федеративной Республики. Спокойно эту бумагу нам не дадут, конечно, но вы сами видели: на Марсе, у них не все в порядке. Глаз у меня на это наметанный. – Революцию, что ли, хотите устроить? – Как сказать, Мстислав Сергеевич, там посмотрим. – Нет, уж, пожалуйста, обойдитесь без революции, Алексей Иванович. – Мне что революция, мне бумага нужна, Мстислав Сергеевич. С чем мы в Петербург-то вернемся? Паука, что ли, сушеного привезем? Нет, вернуться и предъявить: пожалуйте документик о присоединении Марса. Это не то что губернию какую-нибудь оттяпать у Польши, – целиком планету. Вот в Европе тогда взовьются. Одного золота здесь, сами видите, кораблями вози. Так-то, Мстислав Сергеевич. Лось задумчиво поглядывал на него: нельзя было понять – шутит Гусев или говорит серьезно, – хитрые, простоватые глазки его посмеивались, но где-то пряталась в них сумасшедшинка. Лось покачал головой, и, трогая прозрачные, восковые, лазоревые лепестки больших цветов, сказал задумчиво: – Мне не приходило в голову, – для чего я лечу на Марс. Лечу, чтобы прилететь. Были времена, когда мечтатели-конквистадоры снаряжали корабль и плыли искать новые земли. Из-за моря показывался неведомый берег, корабль входил в устье реки, капитан снимал широкополую шляпу и называл Землю своим именем: великолепная минута. Затем он грабил берега. Да, вы, пожалуй, правы: приплыть к берегу еще мало, – нужно нагрузить корабль сокровищами. Нам предстоит заглянуть в новый мир. Какие сокровища. Мудрость, мудрость, – вот что, Алексей Иванович, нужно вывезти на нашем корабле. А у вас все время руки чешутся, – это не хорошо. – Трудно нам будет с вами сговориться, Мстислав Сергеевич. Не легкий вы человек. Лось засмеялся: – Нет, я тяжелый только для самого себя, – сговоримся, милый друг. В дверь поскреблись. Слегка садясь на ноги от страха и почтения, появился управляющий и знаками попросил за собою следовать. Лось поспешно поднялся, провел ладонью по белым волосам. Гусев решительно закрутил усы – торчком. Гости прошли по коридорам и лесенкам в дальнюю часть дома. Управляющий постучал в низенькую дверь. За ней раздался торопливый, точно детский, голос. Лось и Гусев вошли в длинную, белую комнату. Лучи света с танцующей в них пылью, падали сквозь потолочные окна на мозаичный пол, в котором отражались ровные ряды книг, бронзовые статуи, стоящие между плоскими шкафами, столики на тоненьких, острых ножках, облачные зеркала экранов. Недалеко от двери, прислонившись к книжным полкам, стояла пепельно-волосая, молодая женщина, в черном платье, закрытом от шеи до пола, до кистей рук. Над высоко поднятыми ее волосами танцевали пылинки в луче, упавшем, как меч, в золоченые переплеты книг. Это была та, кого вчера на озере марсианин назвал Аэлита. Лось низко поклонился ей. Аэлита, не шевелясь, глядела на него огромными зрачками пепельных глаз. Ее бело-голубоватое, удлиненное лицо чуть-чуть все дрожало. Слегка приподнятый нос, слегка неправильный рот были по-детски нежны. Точно от подъема на крутизну дышала ее грудь под черными и мягкими складками. – Эллио утара гео, – легким, как музыка, нежным голосом, почти шепотом, проговорила она, и наклонила голову так низко, что стал виден ее затылок. В ответ Лось только хрустнул пальцами. Сделав усилие, сказал, непонятно почему, напыщенно: – Пришельцы с Земли приветствуют тебя, Аэлита. Сказал и покраснел. Гусев проговорил с достоинством: – Позвольте познакомиться, – полковник Гусев, инженер – Мстислав Сергеевич Лось. Пришли поблагодарить вас за хлеб, за соль. Выслушав человеческую речь, Аэлита подняла голову, – ее лицо стало спокойнее, зрачки – меньше. Она молча вытянула руку, обернула узенькую кисть руки ладонью кверху, и так держала ее некоторое время. Лосю и Гусеву стало казаться, что на ладони ее появился бледно-зеленый, беловатый шар. Аэлита быстро перевернула ладонь и пошла вдоль книжных полок в глубину библиотеки. Гости последовали за ней. Теперь Лось рассмотрел, что Аэлита была ему по плечо, тонкая и легкая, как девочка. Подол ее широкого платья летел по зеркальной мозаике. Оборачиваясь, она улыбалась, – но глаза оставались взволнованными, холодноватыми. Она указала на кожаную скамью, стоявшую в полукруглом расширении комнаты. Лось и Гусев сели. Сейчас же Аэлита присела напротив них у читального столика, положила на него локти и стала мягко и пристально глядеть на гостей. Так они молчали небольшое время. Понемногу Лось начал чувствовать покой и сладость, – сидеть вот так и созерцать эту чудесную, странную девушку. Гусев вздохнул, сказал вполголоса: – Хорошая барышня, очень приятная барышня. Тогда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, – так чудесен был ее голос. Строка за строкою повторяла она какие-то слова. Вздрагивала, поднималась у нее верхняя губа, смыкались пепельные ресницы. Лицо озарялось прелестью и радостью. Она снова протянула перед собою руку, ладонью вверх. Почти тотчас же Лось и Гусев увидели в углублении ее ладони бело-зеленоватый, туманный шарик, с большое яблоко величиной. Внутри своей сферы он весь двигался и переливался. Теперь оба гостя и Аэлита внимательно глядели на это облачное, опаловое яблоко. Вдруг струи в нем остановились, проступили темные пятна. Вглядевшись, Лось вскрикнул: на ладони Аэлиты лежал земной шар. – Талцетл, – сказала она, указывая на него пальцем. Шар медленно начал крутиться. Проплыли очертания Америки, Тихоокеанский берег Азии. Гусев заволновался: – Это – мы, мы – русские, это – наше, – сказал он, тыча ногтем в Сибирь. Извилистой тенью проплыла гряда Урала, ниточка нижнего течения Волги. Очертились берега Белого моря. – Здесь, – сказал Лось и указал на Финский залив. Аэлита удивленно подняла на него глаза. Вращение шара остановилось. Лось сосредоточился, в памяти возник кусок географической карты, – и сейчас же, словно отпечаток его воображения, появились на поверхности туманного шара – черная клякса, расходящиеся от нее ниточки железных дорог, надпись на зеленоватом поле – «Петербург» и с боку – большая красная буква начала слова «Россия». Аэлита всмотрелась и заслонила шар, – он теперь просвечивал сквозь ее пальцы. Взглянув на Лося, она покачала головой: – Оцео хо суа, – сказала она, и он понял: – «Сосредоточьтесь и вспоминайте». Тогда он стал вспоминать очертание Петербурга, – гранитную набережную, студеные, синие волны Невы, ныряющую в них лодочку с каким-то чахоточным чиновником, повиснувшие в тумане длинные арки Николаевского моста, густые дымы заводов, дымы и тучи тусклого заката, мокрую улицу, вывеску мелочной лавочки – «чай, сахар, кофе», старенького извозчика на углу. Аэлита, подперев подбородок, тихо глядела на шар. В нем проплывали воспоминания Лося, то отчетливые, то словно сдвинутые, стертые. Выдвинулась колоннада и тусклый купол Исаакиевского собора, и уже на месте его поступала гранитная лестница у воды, полукруг скамьи, печально сидящая какая-то барышня с зонтиком, а над нею – два сфинкса в тиарах. Поплыли колонки цифр, рисунок чертежа, появился пылающий горн, угрюмый Хохлов, раздувающий угли. Долго глядела Аэлита на странную жизнь, проходящую перед ней в туманных струях шара. Но вот изображения начали путаться: в них настойчиво вторгались какие-то, совсем иного очертания, картины, – полосы дыма, зарево, скачущие лошади, какие-то бегущие, падающие люди. Вот, заслоняя все, выплыло бородатое, залитое кровью, страшное лицо. Гусев шумно вздохнул. Аэлита с тревогой обернулась к нему и сейчас же перевернула ладонь. Шар исчез. Аэлита сидела несколько минут, облокотившись, закрыв рукою глаза. Встала, взяла с полки один из цилиндров, вынула из него костяной валик и вложила в читальный, с экраном, столик. Затем, она потянула за шнур, и верхние окна в библиотеке задернулись синими шторами. Она придвинула столик к скамье и повернула включатель. Зеркало экрана осветилось, сверху вниз поплыли по нему фигурки марсиан, животных, дома, деревья, утварь. Аэлита называла каждую фигурку именем. Когда фигурки двигались и совмещались – она называла глагол. Иногда изображения перемежались цветными, как в поющей книге, знаками и раздавалась, едва уловимая, музыкальная фраза, – Аэлита называла понятие. Она говорила тихим голосом. Не спеша плыли изображения предметов этой странной азбуки. В тишине, в голубоватом сумраке библиотеки, глядели на Лося пепельные глаза, голос Аэлиты сильными и мягкими чарами проникал в сознание. Кружилась голова. Лось чувствовал, – мозг его яснеет, будто поднимается туманная пелена, и новые слова и понятия отпечатлеваются в памяти. Так продолжалось долго. Аэлита провела рукой по лбу, вздохнула и погасила экран. Лось и Гусев сидели, как в тумане. – Идите и лягте спать, – сказала Аэлита гостям на том языке, звуки которого были еще странными, но смысл уже сквозил во мгле сознания. На лестнице Прошло семь дней. Когда впоследствии Лось вспоминал это время, – оно представлялось ему синим сумраком, удивительным покоем, где наяву проходили вереницы чудесных сновидений. Лось и Гусев просыпались рано поутру. После ванной и легкой еды шли в библиотеку. Внимательные, ласковые глаза Аэлиты встречали их на пороге. Она говорила почти уже понятные слова. Было чувство невыразимого покоя в тишине и полумраке этой комнаты, в тихих словах Аэлиты, – влага ее глаз переливалась, глаза раздвигались в сферу, и там шли сновидения. Бежали тени по экрану. Слова, вне воли, проникали в сознание. Совершалось чудо: слова, сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия, – понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя – Аэлита – оно волновало его двойным чувством: печалью первого слога АЭ, что означало – «видимый в последний раз», и ощущением серебристого света – ЛИТА, что означало свет звезды. Так язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание, и оно тяжелело. Семь дней продолжалось это обогащение. Уроки были – утром и после заката – до полуночи. Наконец, Аэлита, видимо, утомилась. На восьмой день гостей не пришли будить и они спали до вечера. Когда Лось поднялся с постели, – в окно были видны длинные тени от деревьев. Хрустальным, однообразным голосом посвистывала какая-то птичка. Кружилась слегка голова. Было чувство переполненности неизлитой радостью. Лось быстро оделся и, не будя Гусева, пошел в библиотеку, но на стук никто не ответил. Тогда Лось вышел на двор, первый раз за эти семь дней. Поляна полого опускалась к роще, к красноватым и низким постройкам. Туда, с унылым поревыванием, шло стадо неуклюжих, длинношерстых животных, – хаши, – полумедведей, полукоров. Косое солнце золотило кудрявую траву, – весь луг пылал влажным золотом. Пролетели на озеро изумрудные журавли. Вдали выступил, залитый закатом, снежный конус горной вершины. Здесь тоже был покой, чудесная печаль уходящего в мире и золоте дня. Лось пошел к озеру по знакомой дорожке. Те же стояли с обеих сторон плакучие, лазурные деревья, те же увидел он развалины за пятнистыми стволами, тот же был воздух – тонкий, холодеющий. Но Лосю казалось, что только сейчас он увидел эту чудесную природу, – раскрылись глаза и уши, он узнал имена вещей. Пылающими пятнами сквозило озеро сквозь ветви. Но, когда Лось подошел к воде, – солнце уже закатилось, огненные перья заката, языки легкого пламени побежали, охватили полнеба таким неистовым золотом, что сердце на минуту стало. Быстро, быстро огонь покрывался пеплом, небо очищалось, темнело, и вот уже зажглись звезды. Странный рисунок созвездий отразился в воде. В излучине озера, у лестницы, возвышались черными очертаниями два каменных гиганта, сторожа тысячелетий, – сидели, обращенные лицами к созвездиям. Лось подошел к лестнице. Глаза еще не привыкли к быстро наступившей темноте. Он облокотился о подножие статуи и вдыхал сыроватую влагу озера, – горьковатый запах болотных цветов. Отражения звезд расплывались, – над водою закурился тончайший туман. А созвездия горели все ярче, и теперь ясно были видны заснувшие ветви, поблескивающие камушки и улыбающееся во сне лицо сидящего Магацитла. Лось глядел и стоял так долго, покуда не затекла рука, лежавшая на камне. Тогда он отошел от статуи, и сейчас же увидел внизу, на лестнице, Аэлиту. Она сидела, опустив локти на колени, подперев подбородок. – Аиу ту ира хасхе, Аэлита, – проговорил Лось, с изумлением прислушиваясь к странным звукам своих слов. Он выговорил их, как на морозе, с трудом. Его желание, – могу ли я быть с вами, Аэлита? – само претворилось в эти чужие звуки. Аэлита медленно обернула голову, сказала: – Да, – и снова опустила подбородок в стиснутые кисти рук. Лось сел рядом на ступень. Волосы Аэлиты были покрыты черным колпачком, – капюшоном плаща. Лицо хорошо различимо в свете звезд, но глаз не видно, – лишь большие тени в глазных впадинах. Холодноватым голосом, спокойно, она спросила: – Вы были счастливы там, на Земле? Лось ответил не сразу, – всматривался: ее лицо было неподвижно, рот печально сложен. – Да, – ответил он, и почувствовал холодок в сердце, – да, я был счастлив. – В чем счастье у вас на Земле? Лось опять всмотрелся. Опустил голову. – Должно быть, в том счастье у нас на Земле, чтобы забыть самого себя. Тот счастлив, в ком – полнота, согласие, радость и жажда жить для того, кто дает эту полноту, согласие, радость. Теперь Аэлита обернулась к нему. Стали видны ее огромные глаза, с изумлением глядящие на этого беловолосого великана, человека.