Он услышал, как Джоди, сидящая за партой аккурат позади, издала один из тех раздраженных вздохов, значащих что-то типа «о-пожалуйста-Калеб-не-навлекай-на-нас-еще-большие-несчастья». Эти вздохи были отточены до совершенства. Джоди лучше, чем кто-либо другой, знала, как он боялся этого курса, но все равно считала, что Калеб справится, возлагала на него слишком много надежд, и он не понимал, с чего вдруг. Джо была причиной, по которой Калеб записался на курс Йоквера по философии в первую очередь. При обычных обстоятельствах одного факта начала занятий в восемь утра было достаточно, чтобы отпугнуть Калеба от курса, но в последнее время они с Джоди проводили так мало времени вместе, что парень решил записаться в любом случае. А еще время было удобным, чтобы ночевать у Джоди в комнате, – пусть совместные ночевки и не всегда проходили так, как он надеялся. Дружеский огонек, заплясавший в глазах Йоквера на прошлой неделе, когда Калеб бросил заявление об уходе на профессорский стол, показал, сколь большое удовольствие доставил студент преподавателю, обличив свою неприязнь к нему и к его предмету. Температура воздуха между ними будто резко упала в тот момент – Калебу почти казалось, что он видит клубы пара у себя изо рта. Молча скомкав листок, профессор Йоквер швырнул его в корзину для мусора и вернулся к вычеркиванию больших фрагментов из «Сумерек богов» Ницше. Десять дней назад Йоквер читал лекцию о том, что такой вещи, как движение, не существует. В качестве примера он привел стрелу, сказав, что в каждый промежуток времени она остается неподвижной, затвердевая в пространстве, занимаемом в данный конкретный момент. Чем-то подобным, наверное, можно было удивить детей, прогуливавших уроки физики в школе. Йок подкрепил тираду еще одним убийственным примером, кружась перед классом с воплями: «Я неподвижен!» – если пересказывать, вроде и забавно, а на деле смотрелось очень тупо и даже как-то уродливо. Позже Калеб настучал декану, обладателю докторских степеней по физике, химии и (подумать только) теологии, о выходках Йока. Парень молил, чтобы декан закрыл глаза на правила принятия заявлений от учащихся и освободил его от этой пытки. Но декан лишь бросил на Калеба долгий взгляд, говорящий: «Даже не пытайся свалить ответственность за собственные промахи на меня, взрослого занятого человека». Ни словом не обмолвился – такому и взгляда хватало. Но ведь и у Йока есть хорошие стороны, в конце концов. Вот сейчас он улыбается, забавно шевелит бровями, разыгрывает очередное шоу. – Вы, значит, не извиняетесь? Ну, другого от вас и не ждал, молодой человек… но скажите мне, почему тогда… «У любого есть свой предел, о’кей? Так что хватит…» – Значит, говорите… «…рвать меня на лоскутья…» – …что вы не извиняетесь… «…старый ты стремный черт!» – …Кальвин? Да, вот до чего дошло. Этот издевательский, насквозь водевильный акцент, с которым Йоквер назвал его Кальвином – с абсолютно хулиганской интонацией, с такой зовет тебя полным именем школьный задира, держа коробку с завтраком над головой, чтобы зарядить под дых, когда пытаешься дотянуться. Акцент чуть не стал последней каплей. Калеб – так его звали, никакой не Кальвин, так что дешевая подколка улетела в молоко… но дело даже не в этом. Неужели ситуация настолько вышла из-под контроля? Неужто Йок взялся всерьез крутить Калебу нервы или это у него шарики за ролики помаленьку закатываются? – Я подумал, так… – Калеб чувствовал, как сбивается его дыхание, – так… будет вежливо… намекнуть вам, чтобы вы от меня отвязались. Он закрыл пустую тетрадь. Так, ну что там у нас по плану – «неуд»? Все что угодно, лишь бы убраться отсюда к чертовой матери. Сняв очки театральным жестом, как Кларк Кент в момент невзгоды – река выходит из берегов, школьный автобус без тормозов скользит по горной дороге, словно вот-вот сорвет рубашку и обнажит синеву лайкры с алой литерой S, – Йоквер помассировал переносицу и лихорадочно почесал морщинку между глазами. Конский хвост перекинулся сперва через левое плечо, а затем – через правое, когда профессор покачал головой и громко закудахтал. – Видимо, вы считаете, что уже знаете все ответы, и поэтому не желаете вникать в истинную суть моего курса. Итак, Кальвин, почему бы вам не рассказать мне и всей группе, что на самом деле творится у вас в голове? Калеб улыбнулся, и брови Йока слегка опустились. Улыбаться было куда приятнее. Что-то жидкое и кипящее внутри вдруг затвердело. Он больше не чувствовал биения пульса на запястьях, но голова все еще немного болела. Откинув волосы со лба, Калеб сказал: – Если бы я хотел посмотреть на клоуна – пошел бы в цирк. – Вот как?.. – Да, каких-то там десять долларов – и мне покажут потешного карлика, умеющего жонглировать велосипедными шинами, и даже предложат в подарок маленькую лазерную указку, чтобы пируэты чертить в темноте. Ну и еще – пудели танцующие, знаете же… все веселее, чем ваши попытки объяснить скорость. Джоди, подавив смешок, прошептала: – О, Калеб… Кто-то из парней откликнулся неопределенным мычанием – звук такой, будто церковный хор вышел на разогрев. Господи, как школьники из младших классов – неужели этим людям до сих пор доставляет удовольствие зрелище чьей-то публичной выволочки? «Ну-ка в угол, негодный вы мальчишка!» – неужто всем настолько скучно, что даже такое в кайф? Ну да, само собой. Всегда так было, всегда так будет. – Я думаю, что социально приемлемый термин в наше время – это «маленькие люди», а не «карлики», Калеб. – Я уже три недели посещаю ваши занятия, и вы до сих пор ни на секунду не сменили свое амплуа уличного факира, чтобы обсудить что-нибудь действительно важное. Какие-нибудь этические, моральные или социальные дилеммы, а также такие сложные вопросы, как загробная жизнь, расизм, цензура, порнография, аборты или… – Он подыскивал что-то подходящее, и все сошлось в одной длинной вспышке образов, о которых в отдельности почти никогда не думал. – …проституция, джихадизм, инцест, Руби-Ридж[4], гедонизм, войны или те умники, что хотят устроить для больных СПИДом концлагерь в пустыне. – Калеб сглотнул слюну, собравшуюся во рту, – гуще сиропа. – Новые законы о социальном обеспечении… теракт в Оклахоме… и са… самоубийства. – М-хм. На ум пришли и другие словечки, но тирада уже подошла к концу, и снова перед глазами замаячил образ сестры, протягивающей к нему окровавленные руки. – Вы громите Ницше, оскорбляете Камю, принижаете Сартра и… Йок на мгновение вытянул губы в дудочку, дав Калебу прекрасную подсказку. – …и плюетесь в Бертрана Рассела и Сократа. – Калеб знал, что до последнего, самого болезненного удара не хватает лишь малости. Да! Давай! Аккурат по мягонькому! – И еще вы совершенно точно пялились на грудь моей девушки. Джоди застонала, будто ее пырнули ножом, а Йоквер перевел взгляд точнехонько на ее грудь, и его улыбка расширилась до совсем уж некрасивых пределов: уголки губ почти доползли до мочек ушей. Калеб задумался, сможет ли когда-нибудь выкинуть эту сцену из головы. Парень футбольной комплекции в рубашке без воротника спросил у Кандиды: – Джихадизм – это кто? Она пожала плечами и бросила на Калеба напряженный взгляд, в котором сквозило нечто ободряющее, безумное и донельзя чувственное. Профессор Йоквер хихикнул, изображая панику, дергая себя за волосы с открытым ртом, затем жестом попросил поддать еще жару: «Так держать, Кальвин». Его лицо стало чересчур красным, а где-то в мутных глазах мерцало дьявольское зарево. – Но, помимо всего этого, ты не позволил мне уйти с курса по собственному желанию, сукин ты сын, и я больше не собираюсь тратить ни секунды своей жизни в этом аду. – Значит, – спросил Йок, – где-то вас ожидает ад получше? – Возможно, – ответил Калеб. – А еще у тебя какая-то дрисня на галстуке. Я ухожу отсюда, короче. Всем хорошо провести время. Он схватил пальто, выбежал за дверь и спустился на два лестничных пролета, и только потом красная пелена чуть спала с глаз, а следом пришло осознание серьезности совершенного поступка. Возможно, Джоди придется за него отдуваться. Если дисциплинарное взыскание наложит запрет на посещение занятий, Калеб не сумеет закончить последнюю часть своей работы – просто не будет возможности. Уголки рта, казалось, вот-вот треснут от напряженного рыка, удерживаемого где-то в гортани. В холле, обливаясь с ног до головы испариной, Калеб смотрел на лица других профессоров, которые проводили занятия с открытыми дверями – и чьи голоса, переполняющие коридоры, будто бы даже имели смысл. Акустика на кафедре была отменная, каждое слово эхом отдавалось в груди. Калеб немного успокоился и вышел на улицу, где его обдало утренней прохладой – от февральского ветерка по коже пошли мурашки. Пришлось сделать лицо попроще – потребовалось осязаемое усилие, чтобы сдержать волну злости и разочарования, ведь Джоди не вышла следом. Часы на башенке пробили половину девятого. Значит, сегодня Калеб был живым всего лишь сорок пять минут. Чертова этика. Боженька праведный, этика точно доведет его до ручки. 2 На ум пришла фраза из учебника по психологии о китайских пытках водой: «Сердце жертвы, сидящей в удобном кресле, разрывалось, предвосхищая падение очередной капельки». Звучало не слишком научно, если подумать, но факт оставался фактом. Вернувшись в гостиную общежития, Калеб лег на диван и попытался смотреть утренние новости. Кинескоп до сих пор не отошел от того случая, когда Рокки, охранник, припечатал местного дилера марихуаны головой о верхнюю панель, и картинка каждые несколько секунд неспешно выцветала до полного мрака. Калеб поймал себя на том, что предвкушает каждый новый «цикл выцветания»: колени дрожали, как у спринтера, готового рвануть вперед, ноздри болезненно широко раздувались. – Хос-спаде, – прошипел он, кладя потрепанную подушку на колени. – Этим утром чайник нехило так свистит, да? Время текло неуклюже, боком, будто сороконожка, ползущая вдоль шеи. День уже обещал быть длинным. Спортивный диктор закончил обозревать матчи недели: – Слово предоставляется нашей неподражаемой Мэри Гриссом, ведущей прогноза погоды! Сверкнули зубы в коронках. Мэри Гриссом расправила плиссированную юбку на бедрах и поднесла руку к карте. – Спасибо, Фил. Не казните меня за плохие прогнозы – я всего лишь глашатай. Итак, дорогие телезрители, остаток сегодняшнего дня и весь завтрашний день пройдут не лучшим образом. Снегопад сменится ледяным дождем завтра к полуночи… – Разделенная пополам колеблющейся линией, которая медленно перекатывалась через фигуру телеведущей, точно преданный любовник, Мэри продолжала указывать на изогнутые синие стрелки ползущего холодного фронта. Закрыв лицо подушкой, Калеб попытался прислушаться. Остальная часть общежития уже принялась готовиться к завтраку и началу занятий в девять тридцать. Фены, смывы в душевых кабинах, трубы сортиров и стереосистемы, настроенные на университетскую радиостанцию ХЛОП, глушили звук телевизора. Планы сводить Джоди на зимнюю ярмарку сегодня вечером казались сорванными в полете. В последнее время им с девушкой нормально побыть вместе никак не удавалось. – Ура-ура-ура, – пробормотал Калеб. – Славно поживает моя и без того богатая на потрясения личная жизнь. Явилась пара девиц с третьего этажа, озарив Калеба сочувственно-милыми ухмылками. Ладно, значит, он снова болтал сам с собой. Вошло уже в привычку. Что ж, она даже добавляла Калебу обаяния. По крайней мере, иногда. – Болезнь Альцгеймера, дамы, – пояснил Калеб. – Начинается как раз под сдачу выпускной диссертации. В шерстяных халатах и пушистых тапочках, девушки проплелись мимо парня, посмеявшись над ним, переключили канал, сели и начали смотреть «Семейку Брейди». Кажется, их даже не особо раздражала «плавающая» картинка. С первых секунд Калеб понял, что крутят эпизод, где Синди теряет куклу Китти-Котомку, удивительно похожую на миссис Бисли из «Семейного дела» – разве что без бабушкинских очков, которые юная Баффи одержимо таскала у себя на поясе. Калеб не мог вспомнить настоящее имя актрисы, исполнившей роль Баффи. Брат, Джонни Уайтакер, снялся в «Томе Сойере», «Зигмунде и морских чудовищах», а затем вступил в Корпус мира – чтобы не повторить плачевную судьбу многих детей-актеров. «Баффи» покончила с собой. «Передозировка наркотиков», – вспомнил Калеб. Иногда просто ничего хорошего на ум не идет, в какую сторону ни повернись – хоть бы и в сторону «Семейки Брейди». В коридоре где-то в радиаторе лязгала льющаяся вода, по верхотурам окон тек конденсат. Калеб уставился на покрытые инеем кусты снаружи. На занятиях его только и тянуло, что вернуться сюда и позаниматься чем-нибудь в свое удовольствие, но сейчас не хотелось ни читать, ни спать, ни стирать (а уж стирку-то затеять точно стоило). Одни стайки студентов маршировали вверх по склону к корпусам биологии и физики, другие пересекали лужайки, направляясь на гуманитарные факультеты в Кэмден-холле или в тренажерный зал. Калеб не мог взять в толк, как кто-то в принципе может бежать тренироваться с самого утра, хотя Вилли часто так делал. Где-то поблизости зазвонил телефон. Может, пойти и поболтать с Лягухой Фредом? Калеб посмотрел на часы. Стекло над циферблатом тоже отчего-то запотело.