«Забудь меня. Я отсижу свой срок и выйду». И он бы его отсидел, благословляя одну память о ней, но что-то пошло не так. Сначала ему сообщили, что полицейские власти Вадуца хотят пересмотреть его срок и предлагают ему пойти на сделку со следствием. Вопрос заключался лишь в том, сдаст ли он Зверя? На следующий день один из заключенных на прогулке ударил его заточкой. Кто это был, охранникам выяснить не удалось. Но отлежав пару недель в медблоке, Радек решил, что нападение — случайность. Потом ему в «пайку» подмешали крысиный яд. И если бы не «лепила» (тюремный врач), то Радек досиживал бы свой срок уже на том свете. Пока он раздумывал, как ему быть, нападения на него участились. И тут Кох передал ему записку от бунтующей Лиз, нашинкованную восклицательными знаками, как булавочная подушка: «Не глупи! Ты отлично знаешь, кто тебя заказал! ОН боится. И если ты останешься в «Орбе», то ОН убьет тебя, как убил Джоветича». Размочив ее записку в воде и стерев ее в порошок, как всегда это делал, Радек поудобнее уселся на табуретке и поднял на Коха глаза: — Сколько она обещала тебе за мой побег? — Полмиллиона. «Окей, у меня есть эта сумма». — И как же она организовать его собирается? — Ну, я не знаком с деталями, — Альфред замялся. — Просто она никому не верит. Но она обещала мне эти деньги, и я готов играть с вами в вашу игру! — решительно добавил он. Но вот его глаза... Ах, это вечное зеркало душ человеческих. Потому что как бы лжец не владел собой, но у человека, задавшего ему вопрос, будет ровно десять секунд, чтобы прочитать в зрачках вруна предельно честный ответ на него. Поглядев, как надзиратель отвел глаза в сторону, Радек прищурился: «Да ты же сдашь и ее, и меня, если тебе дадут больше». А с другой стороны... Радек вздохнул. Умирать ему не хотелось. Да и Лиз, в общем, не дура, и все это время ухитрялась держать руку на пульсе. — Ладно, передай ей: «Окей». — И все? — поморгал Альфред. — Она поймет. «Она раньше меня догадалась о том, что в «Орбе» есть человек Чудотворца». Забавно, но еще до отсидки в тюрьме Радека интересовали истории самых громких побегов. Но успешными он считал только те «рывки», где заключенным действительно удавалось сбежать и раствориться. В этих байках фигурировали и запертые в туалете охранники (очень смешно!), и подкоп чуть ли не ложкой под стену «Крестов», когда «сидельцы» уходили на волю по старым трубам центрального отопления. Но его личный хит-парад возглавляла история про вертолет, угнанный вместе с пилотом с Каннского курорта. Тогда подельники заключенного заставили геликоптер сесть на крышу тюрьмы, после чего с него была сброшена веревочная лестница, и преступник, взобравшись по ней и сев в вертолет, умотал на волю. Кстати, Радек пытался выведать у Лиз, что она вообще собирается делать, как-то помочь ей или что-то ей посоветовать. Но во всех случаях получал от нее стандартный ответ: «Все, тихо! Доверься мне». Короче, сиди — и не рыпайся. Но то, что в итоге провернула она, ему даже в голову прийти не могло. «А может быть, у меня в отличие от нее никогда не хватало воображения?» — Радек вздохнул, вспомнив, как за день до «рывка» Кох тихо предупредил его: — Скорей всего, завтра вечером. Еще Элене сказала, чтобы завтра, начиная с четырех тридцати ты не подходил к окну, но потом тебе придется разбить стекло. Как, сумеешь? — И это все? — Радек изумленно потаращился на решетку на окнах (вообще-то стальная), потом перевел взгляд на табурет. Стальные ножки, прочный каркас — такие, чтобы заключенный не смог их сломать. «Но в принципе, подходит по весу». — Да, это все. Ах да, вот еще что... — Кох помялся. — В общем, не хотел тебе говорить, но завтра в районе пяти я должен буду организовать... скажем так, миниатюрный конфликт между охранниками и заключенными третьего блока. Радек тут же мысленно прикинул схему «Орбе». «Подъезд» с «сидельцами», которых считали опасными, находился как раз в третьем корпусе, то есть в крыле, противоположном тому, где была одиночка «более спокойного» Радека. «То есть Лиз собирается к пяти стянуть туда основные силы охраны?» — Я понял тебя. — Радек кивнул. — Ну и прекрасно. Да, имей в виду, что завтра мы с тобой не увидимся. Не хочу, чтобы мои визиты к тебе связали с твоим побегом. — Кох, не прощаясь, закрыл за собой дверь. Звякнул запор. И с этой минуты нервы Радека превратились в туго натянутые канаты. Впрочем, ночью он плохо спал. Впервые за долгое время ему снилась мать, которая все куда-то его звала и что-то ему обещала. В конце концов Радек забил на попытки заснуть и просто лежал, заложив руки за голову, смотрел в потолок, мысленно рисовал себе Лиз и прислушивался к себе, ощущая, как в нем что-то такое готовится. Будто бы завтра, а может быть, через несколько дней он вплотную подойдет к той черте, переступить которую у него не хватило когда-то сил. Но в этот раз в его прошлом навсегда будет поставлена точка. «Четыре двадцать. Еще десять минут, и...» Чувствуя, что нервничает, Радек сел за стол, машинально повертел в руках карандаш и придвинул к себе лист бумаги. Уголь уверенно заскользил по листку. Штрих. Акцент. Светотень. Присмотревшись к тому, ЧТО он рисует, Радек чертыхнулся сквозь зубы. «Идиот — я!» Размахнувшись, он со всей злостью швырнул углем в стену камеры. То, что он сделал (этот рисунок), он не должен был совершить ни при каких обстоятельствах. Он ЕЁ рисовал. И если бы вдруг к нему сейчас заглянул в камеру надзиратель или охранник, он бы точно подставил ее. Но черт, как же ему хотелось хоть раз доверить бумаге то, что он нес в своем сердце годами. И тем не менее, портрет Лиз нужно было немедленно уничтожить. Вскочив, Радек оглянулся в поисках кружки с водой — и услышал за дверью камеры топот ног и лающие команды охраны: — В центральный блок!.. Живо! Сейчас! У нас нападение. Взгляд, брошенный им на часы. «Четыре сорок. Вот и все. Началось». Он не успел смыть рисунок водой. Но и просто порвать его было нельзя. И Радек сделал то единственное, что еще было возможно.