— Я в курсе. — («Как и в курсе того, почему ты пытаешься заработать как можно больше.») — Никс сказал, что ты изо всех сил пытаешься обеспечить ребенка. Короткая пауза, и в черных глазах Апостола прямо-таки ярость мелькнула: — Вот так? А Никс случайно тебе не сказал, что он знает о том, где живет мой ребенок и в какую он школу ходит? Думаешь, это твой Ресль у Никса в заложниках? Нет, Лиз, это мой сын у него в заложниках. Но если твой Ресль — это взрослый мужик, то мой сын — ребенок. И взять и подставить его, тебя — и себя заодно из-за того, что я не вовремя устроил с тобой переписку? А ну-ка, ответить мне, что было бы, если бы Ли попросил у меня телефон и увидел наш с тобой чат, а? И давай-ка начистоту. Твой Ресль мог вообще не появляться в квартире. Но он поднялся туда и поднялся один. Он вошел, и мы его «приняли». В этой истории все должно было быть максимально правдоподобным, и все. Ничего личного. Чтобы не закричать или, хлеще того, не ударить его, Лиза вонзила ногти в кору: — Но ты мог хотя бы сделать так, чтобы Ли его не избил? — Кого, кого избил Ли? Его?! — Станкевич в ответ с иронией уставился на нее. — А ты в курсе, что это твой Ресль, вообще-то, первым залепил Ли в ухо прямого? А когда ошалевший от подобного Ли — впрочем, мы все там тогда замерли — вцепился в твоего Ресля, тот еще и в челюсть ему засадил. И все это с левой руки. Случайно, не твоя школа? — С левой? — она изумлённо моргнула, пропустив про «школу» мимо ушей. — А почему с левой? И тут она вспомнила... Исаев как-то насплетничал ей, что в детстве учил Алекса драться. Потом на смену пришел баком, но это уже без Исаева и под наблюдением тренера, где основной арсенал приемов — это захваты и удары на бешеной скорости в жизненно важные органы противника. Но Алекс правша, а Исаев — левша. Отсюда и навыки, видимо... «Господи боже, — побледнела она. — Теперь понятно, почему Ли, озверев, его чуть не убил». — Так что не надо, не прибедняйся, — тем временем вклинился в ее мысли Апостол. И опять эта непонятная улыбка Джоконды. — А вообще, вы с Алексом молодцы. — Почему это мы молодцы? — вздохнула она, гоняя в голове все тот же вопрос: с чего бы эта улыбка? — Неважно. Будем считать, что это то сложное, в котором ты разбираешься. И, опять же, возвращаясь к твоей претензии, что я как-то подставил тебя ... — улыбка погасла, будто ее и не было. — Не надо, не передергивай, Лиз. Как только у меня появилась возможность, я сразу же тебе написал. Больше того, я сейчас здесь и помогаю тебе. Ты попросила — и я отозвал своих людей от дома, где живет Терентьева. Ты попросила, и мои сейчас занимаются тем, что готовят тебе периметр. И как только они сообщат, что все окей, ты пойдешь к этому дому. Но пойдешь ты туда одна. И вот тут ей стало совсем интересно. — Слушай, Йозеф, мы не особо обсуждали это с тобой, но почему ты все-таки в это ввязался? Станкевич посмотрел куда-то поверх ее головы: — Ты про мою сестру слышала? — Про Аню? Кивок. — Если про то, что у нее был роман с Никсом, то да. Покосившись на нее, Станкевич опустился на корточки: — Роман, говоришь? Да, Лиз, это был настоящий роман. Но только по мнению моей сестры. А итогом романа стало то, что Никс отправил ее в тюрьму «посидеть там ради общего блага». А в тюрьме у Ани обнаружили рак, и она это скрыла. Запретила говорить это адвокату, через которого я был вынужден общаться с сестрой, опять же, по приказу Никса, а еще потому, что я не хотел подставлять под раздачу сына. А еще через месяц Аня запретила и адвоката к себе пускать. Естественно, я попробовал выяснить, в чем причина. Ну, и вышел на Анину надзирательницу. Деньги, деньги... да, опять эти проклятые деньги! Но я выкупил информацию о том, что у Ани рак, что рак запущен, и теперь это неоперабельно. В последний раз, когда я попытался связаться с сестрой на тему того, что я хочу вытащить ее из тюрьмы, она велела мне передать, что из тюрьмы не выйдет. И что ей легче принять, что у нее рак, чем то, что она не нужна Никсу. Вот что он сделал с ней. Я ответил тебе, почему я здесь? Считай, что это Никсу за Аню. Станкевич поднялся. А она вздрогнула и опустила голову. Человек, чуть не сломавший ее, перевернул сознание другой женщины и продолжал сеять на земле зло. Одно только зло... — Йозеф, прости. — Не извиняйся. Дело не в тебе, а в Никсе. «Хотя и в тебе тоже», — мог бы добавить он. Но в нагрудном кармане куртки уже засветился синим дисплей, и Станкевич опустил в карман пальцы. Поднес стекло телефона к глазам. «Мы закончили рокировку. («То есть сейчас рядом с каждым человеком Ли находится кто-то из моих, — пронеслось у Станкевича в голове, пока он продолжал читать сообщение от своего Звеньевого.) Чудотворец и Ли по-прежнему в доме. Судя по артикуляции Чудотворца, тот пытается заставить Ресля открыть сейф». Йозеф спрятал телефон в нагрудный карман и перевел взгляд на застывшую рядом с ним женщину: — А теперь, Лиз, дай мне обещание. Дай мне слово, клятву, что хочешь, что ни я, ни мой сын, ни фамилии моих людей не будут фигурировать в твоем списке. Ты знаешь, что у нас руки не по локоть в крови. Да, защищаясь, мы убивали. Но мы не убийцы. Она подняла голову, поймала пристальный взгляд черных глаз. Почему-то в первый раз за все время ощутила, что в воздухе ощутимо похолодало. И что дождь начал усиливаться. — Пообещай мне это, и ты пойдешь туда, — нажал на нее Станкевич. А она медлила, размышляя о том, что он в чем-то прав. Просто есть разные способы наказания. И если Станкевич готов с этим жить, то не ей его судить. — Хорошо. Но если я только узнаю, что вы опять занялись грязным делом... — тихо начала она. — Ты никогда не узнаешь об этом, — перебил он ее. — Денег, что ты заплатила, хватит и мне, и моим людям открыть какой-нибудь небольшой, но прибыльный бизнес в Европе. К тому же меня уже задолбала Чехия. Не моя страна, не моя культура и не мой язык. А у меня есть сын и жена. И я хочу жить нормально! Все, закончили разговор. Иди. — Станкевич наклонился, из-за дерева поднял приставленный к стволу сосны длинный изогнутый черный футляр и передал его ей. — Иди и делай то, что должна. И да поможет тебе Бог. Она в последний раз посмотрела ему в глаза. Затем обошла его, достала из висевшего на его плече рюкзака балаклаву. Натянув ее на мокрые волосы, она молча кивнула Станкевичу («прощай»), закинула футляр на плечо и, цепляясь за ветки, сбежала вниз, ловко балансируя на скользкой почве.