Алекс устало кивнул. – О, и пока не забыл, меня попросили передать вам это. Роджер протянул ему записку, завернутую в кусок ткани. Не сказав больше ни слова, лакей отвернулся и пошел к выходу из амбара. Тут Алекс заметил, что ткань – это его платок, тот самый, который он отдал Элизе Скайлер сегодня на балу, тот самый, который она хранила за корсажем. Он пах ее духами, и Алекс наслаждался этим сладким ароматом, поднеся платок к носу, когда из него выпал клочок бумаги. В отблесках света от фонаря удаляющегося Роджера он разглядел несколько слов, написанных витиеватым женским почерком: Ждите меня на сеновале. После бала. Алекс впился взглядом в записку. Полуночная встреча? На сеновале? С Элизой Скайлер? Все ли он правильно прочел? Он окинул взглядом амбар, словно автор записки мог оказаться неподалеку, и в этот момент Роджер открыл дверь амбара и вышел. Затем дверь за ним захлопнулась, последние крохи света исчезли, и Алекс оказался в непроглядной темноте. Она сгустилась не только под крышей. Во всем амбаре было темно, как в чернильнице. К счастью, в поисках опоры он сразу положил руку на лестницу, иначе вряд ли нашел бы ее и пришлось бы спать рядом с тем животным, которое занимало ближайшее стойло. Пару раз промахнувшись, полковник в итоге все же нащупал ногой нижнюю ступеньку и начал медленно карабкаться вверх, каким-то чудом удерживаясь от падения. Все это время сердце выскакивало из его груди при мысли о том, что эта потрясающая девушка собирается прийти к нему. Алекс не догадывался, что лестница кончается, пока не свалился в удивительно мягкую и высокую копну чего-то, в чем он опознал, – точнее, надеялся, что опознал, – сено. Взволнованный возможностью увидеть Элизу снова и к тому же слишком уставший, молодой человек не слишком беспокоился о недопустимости размещения полковника и адъютанта генерала Вашингтона на ночлег в подобных условиях, а потому просто зарылся поглубже в сено и расслабился. Сладкий запах луга заполнил ноздри, а жар тела согрел его маленький кокон из соломы. Она может прийти совсем скоро. Бал уже окончен. Что он скажет ей? Так она все-таки поддалась его очарованию! И тот странный, испепеляющий взгляд, которым она наградила его после инцидента с Петерсоном, был призван скрыть растущую симпатию! Она поняла его истинные чувства! И теперь она идет сюда. Он ждал, борясь со сном. И снова ждал. Вскоре наступило утро. Проснувшись, Алекс обнаружил перед самым лицом самую яркую птицу из всех, что ему доводилось видеть. Это был петух со сверкающим синими, красными и золотыми перьями хвостом, и сейчас он наступал на чужака, хлопая крыльями и топорща гребень. Алексу едва удалось выбраться с сеновала, сохранив глаза в целости и сохранности. Более двух лет спустя 8. Новая встреча Пустынная проселочная дорога в Нью-Джерси Февраль 1780 года Испещренная колдобинами дорога промерзла, и это усугубляло без того медленное движение экипажа с деревянными колесами, в котором ехала Элиза. Каждый раз, когда кучер пытался объехать яму, карета подпрыгивала, а девушка ударялась головой о низкую крышу, при этом капор все сильнее и сильнее съезжал на бок. Она затянула ленты, наверное, в двадцатый раз. После шести часов подобных развлечений Элиза уже не трудилась прятать выбившиеся пряди волос. Вместо этого она отдернула тяжелую занавеску на окне и посмотрела на покрытые снегом поля, сияющие в лучах неяркого солнца поздней осени. Ее сиденье располагалось против хода движения, поэтому девушка могла видеть лишь те места, что уже проехала, а не те, в которые направлялась. Тут и там попадались фермы, окруженные сарайчиками, но их было немного и располагались они далеко друг от друга. Морристаун, штат Нью-Джерси, ее место назначения, был городом с несколькими тысячами жителей, но до сих пор им не встретилось никаких признаков приближения к нему. – Мисс Скайлер, пожалуйста! – воскликнула ее компаньонка, миссис Янсен, нервная женщина, которая, похоже, всегда была чем-то недовольна. – Вы выпустите все тепло! «Если бы мне это удалось», – подумала Элиза. В экипаже было жарко, как в натопленной печи. Но еще хуже жары был запах. За спиной у миссис Янсен лежал груз лампового масла и гравированной китовой кости, подарок генералу Вашингтону от мужа компаньонки, который занимался сбытом товаров китобойного промысла. Заключительным штрихом этой коллекции была бутылочка с любимыми духами женщины на основе китового жира – с приторным ароматом, который она просто обожала. Она втирала их в кожу, как другие женщины – душистое мыло. Элиза сделала глубокий вдох и опустила занавеску. Если не выбраться отсюда в скором времени, можно насквозь пропахнуть рыбьим жиром. И она со вздохом повернулась к своей компаньонке. – Сколько еще до Морристауна? Миссис Янсен закатила глаза и недовольно хмыкнула. Затем сунула руку под меховую полость, укрывавшую ее колени, и сделала вид, что вытаскивает воображаемую карту, а затем разворачивает ее с нарочитой внимательностью. – Посмотрим, посмотрим. Да, мы вот здесь, – заявила она, ткнув пальцем в воздух. – Отсюда ровно семнадцать миль и три фута. И с этими словами миссис Янсен поджала губы и убрала свою воображаемую карту. Элиза замолкла. В поездке на юг ее должна была сопровождать мать, но миссис Скайлер слегла с сильнейшим кашлем, путешествовать с которым было бы верхом неблагоразумия. Девушка хотела ехать одна, но мать и слышать не желала о том, что девица ее возраста может отправиться в путь без сопровождения. – На дорогах полно солдат, которые слишком долго были лишены облагораживающего женского влияния, – заявила она, лежа в постели, со всех сторон окруженная подушками и укутанная в одеяла. – Но, мама, – настаивала Элиза, – я могу сама о себе позаботиться. Миссис Скайлер непререкаемо махнула платком, положив конец дискуссии. – Я не желаю, чтобы моя дочь стала первой особой женского пола, встреченной ими за бог знает сколько времени. Элиза вовсе не была уверена, что присутствие миссис Янсен сможет защитить ее, но, если оно было необходимым условием путешествия, она решила, что сможет с ним смириться. Вероятно, мама думала, будто тошнотворный парфюм компаньонки послужит отличным оружием против назойливого внимания солдат. Девушка с трудом подавила смешок, ограничившись лишь легкой улыбкой. Пахучая миссис Янсен поплотнее закуталась в меховое одеяло. – Прошу прощения, мисс Скайлер. Вы сейчас что-то сказали? – Ох, ну да. Я просто хотела спросить, встречали ли вы мою тетю Гертруду? – Элиза прикрыла улыбку рукой. – Да, именно это. – Ту, что замужем за доктором Кокраном, личным врачом генерала Вашингтона? Она – сестра вашего отца, не так ли? Не могу сказать, что имела удовольствие познакомиться с ней, но слышала лишь самые лестные отзывы о ее нраве. Миссис Янсен, законченная сплетница, пробормотала себе под нос: – Только вообразите, в какие тайны она посвящена… да еще вокруг все эти солдаты, и не только… – Она выдающаяся женщина и пример для меня. Тетя Гертруда настояла, чтобы муж обучил ее сестринскому делу и она могла ему ассистировать, помогать выздоровлению наших храбрых защитников. На сморщенном лице миссис Янсен появилось благочестивое выражение. – Вот и я проводила целые дни у постелей больных солдат, утирая горячечную испарину с их лбов. «Скорее, вызывая у бедных больных удушье своим отвратительным парфюмом», – подумала Элиза. А вслух сказала: – Но тетушка Гертруда делает намного больше! Она промывает раны и накладывает швы на увечные конечности с той же легкостью, с какой штопает порванную рубашку. Мало того, ей случалось держать одну руку солдата, пока доктор Кокран отпиливал другую… – Мисс Скайлер, позвольте! – Миссис Янсен протестующе выставила вперед затянутую в перчатку руку. – Я считаю, что эта тема не подходит для беседы двух леди! Элиза изобразила извиняющуюся улыбку. Конечно, такие подробности звучали ужасно, но она полагала, что в этом есть нечто захватывающее. Довольно того, что женщинам запрещено было сражаться за свою свободу. Но запретить им знать о том, чем жертвуют защитники во имя этой свободы, было бы слишком несправедливо. Как можно помогать храбрейшим мужчинам страны, если об их нуждах ничего не известно? Экипаж тряхнуло на очередной колдобине, и бутылочка с духами миссис Янсен покатилась по полу. – И снова извиняюсь, леди, – проревел мистер Винсент с облучка. Кучер, из отставных солдат, служивших под началом генерала Скайлера, теперь стал доверенным человеком его семьи. – Дорога здесь не самая лучшая. Элиза наклонилась и быстро подняла бутылек, испачкав руки его содержимым. Но к тому времени, как миссис Янсен удалось закрыть крышку и понадежнее спрятать бутылочку под сиденьем, свежая волна отвратительного запаха наполнила экипаж. Изо всех сил желая оказаться наконец-то вне его стен, Элиза все же решила вспомнить о светлой стороне. – Ну, по крайней мере, этой зимой, пока армия расквартирована в Морристауне, сражений не будет. Тетя Гертруда вместе с мужем будут прививать местное население от оспы. Я считаю, что это героический труд. – Вариоляция![7] – насмешливо фыркнула миссис Янсен. – Объясните мне, почему это люди думают, что, если заразить человека оспой, может выйти что-то кроме эпидемии. – Для прививки используется более слабая форма. – Элиза произносила слова медленно и внятно, словно говоря с ребенком. – Заражение через царапину намного безопаснее. Посмотрите, как много наших солдат остались здоровы. Миссис Янсен в очередной раз хмыкнула. – Если бы Господь хотел, чтобы его творения могли побороть оспу, он бы создал нас такими. Элиза хотела было возразить, что, если бы Господь не хотел, дабы его творения придумывали что-то новое, возможно, он бы создал их менее изобретательными, но прикусила язычок. Это небольшое богохульство вполне могло отправить миссис Янсен в обморок, а мысль о том, что придется приводить ее в чувство, обмахивая веером – и поднимая в воздух все новые волны гадкого запаха, – была просто невыносима. Поэтому Элиза не стала продолжать беседу, решив вместо этого посмотреть наружу сквозь щелочку в плотных занавесках. Тетушка Гертруда написала семье два месяца назад, сообщив о планах доктора Кокрана продолжить прививать солдат, пока армия генерала Вашингтона зимует в Морристауне. Она называла это «делом первостепенной важности», поскольку военные госпитали были забиты под завязку и солдаты лежали в переполненных палатах, что создавало идеальную почву для распространения болезни. «Прививки, – писала она, преисполненная надежды, – могли бы спасти сотни – если не тысячи – жизней». Элизе отчаянно хотелось стать частью этого великого дела. Девушка тут же написала письмо тетушке, в котором просила разрешить помогать с прививками. Если уж ей нельзя сражаться, она, по крайней мере, могла бы приложить все усилия для того, чтобы те, кто участвует в боях, были обеспечены всем необходимым. Конечно, в районе Олбани квартировались намного меньше солдат, чем на юге штата, но их присутствие было необходимо для защиты города. Отчасти благодаря стараниям Элизы батальоны, находящиеся неподалеку, были одеты в удобную, новую форму, питались кашей с мясом и размещались в самых удобных особняках из тех, которые были отобраны у британских подданных. Похоже, прививки – это последнее из добрых дел, что были под силу Элизе. Она умоляла мать позволить ей отправиться на юг. Само собой, в сопровождении верного Винсента. Миссис Скайлер сперва наотрез отказала, заявив, что это слишком опасно, но Элиза продолжала упрашивать. Она напомнила матери о том, что сам генерал Вашингтон, со всем своим штабом и многотысячной армией, проводит зиму в Морристауне. Вряд ли на всем материке можно было найти более безопасное место. Упоминание о генерале Вашингтоне не помогло Элизе убедить мать. Суд над генералом Скайлером прошел совсем недавно, и, хотя его действия в битве при Тикондероге были признаны полностью оправданными, она считала, что трибунал вообще не должен был иметь место. И пусть генерал Вашингтон лично написал генералу Скайлеру письмо, поздравив с полной реабилитацией, это ничуть не смягчило миссис Скайлер. Она слыла уравновешенной женщиной, не склонной к вспышкам гнева, но уж если кому-то удавалось навлечь его на себя, прощение заслужить было не так-то просто. И, припомнив кое-что, миссис Скайлер предостерегла Элизу: – Полагаю, что этот гадкий полковник Гамильтон тоже будет там. Полковник Гамильтон был в рядах обвинителей во время трибунала. Он учился на юриста, пока не началась война, и, хотя бросил учебу, чтобы служить делу революции, был достаточно компетентен и в вопросах закона, и в военных делах, чтобы осуществлять взаимодействие между судом и штабом генерала Вашингтона. Это была огромная честь для юноши, но выступать на стороне обвинения, вероятно, оказалось для него очень непросто, учитывая веру в невиновность генерала и отношение ко всей семье Скайлер. Он даже написал об этом отцу Элизы, но тот настоял на его присутствии. Если генерал Вашингтон сам не собирался присутствовать на этом фарсе, генерал Скайлер хотел, чтобы присутствовал кто-то из ближайшего окружения главнокомандующего, чтобы тот был полностью осведомлен о происходящем и еще более устыдился того, что поддался на политические провокации конгресса.