служанками, как только представится случай, ваше великолепие.— Прекрати величать меня «вашим великолепием», — поморщился алий.— Как прикажете, господин, — пожала я плечами. Какая мне разница, как именовать высокородного гостя? Лишь бы не обиделся! — Как тогда мне вас называть?— Зови меня Ирранкэ, — сказал он. — Полного моего имени тебе все равно не выговорить.— Как прикажете, господин Ирранкэ, — спокойно произнесла я. — Могу ли я задать вам один вопрос?Он едва заметно приподнял брови, и я спросила:— Эта вещь, что вы ищете… Это из-за нее вас вчера пытались отравить?— Отравить? — В голосе алия слышалось неподдельное изумление, и я поняла — он в самом деле ничего не помнит из произошедшего вчера! — О чем это ты?— Вчера я повстречала вас в коридоре, господин Ирранкэ, я уже говорила, — пояснила я. — Сперва мне показалось, что вы просто пьяны, но потом я догадалась, что с вами не все в порядке. Не спрашивайте о подробностях, пожив с мое в этом замке, такие вещи начинаешь понимать с полувзгляда. Судя по всему, это была обыкновенная отрава для крыс. Вероятно, ее подмешали в розовое вино, оно достаточно терпкое и душистое для того, чтобы перебить привкус и запах яда.— Замечательно, — фыркнул алий. Глаза его потемнели, словно небо заволокло грозовыми тучами, и сделались почти черными. — Хорошо. Я благодарен за предупреждение. Когда допросишь тех, кто мог стащить… эту вещь, найди меня. Мы задержимся здесь еще на несколько дней.С этими словами алий покинул мою комнату, чему я была несказанно рада. Тяжело все же с ними разговаривать, особенно если не ограничиваться «да, господин» и «будет сделано, господин»…Ничего не поделаешь: выкраивая по несколько минут, уже к вечеру я сумела переговорить со всеми тремя служанками. Как и следовало предполагать, ничего ценного я от них узнать не смогла. Правда, одна из них так долго мялась перед тем, как ответить, что я уж было обрадовалась, но… Выяснилось лишь, что нахальная горничная не устояла перед соблазном и прикарманила несколько серебряных монет, непредусмотрительно оставленных бабушкой Бертой на столике у зеркала. Воровка клялась именем Создателя, что больше ничего не тронула, и я вынуждена была поверить ей на слово.Впрочем, навряд ли я сумела бы отличить наглое вранье от правды, я всего лишь ключница, а не герцогский дознаватель! Конечно, должность моя такова, что разбираться в людях необходимо, но… опыта у меня, как ни крути, пока маловато. Вот бабушка — та вмиг бы поняла, врет горничная или говорит правду!Другие две служанки, немолодые и вполне порядочные женщины, заметно удивились моим расспросам, однако и они уверяли, что ничего не брали…И что мне оставалось делать? И что я могла предпринять, по большому-то счету? Оставалось только пойти и доложить как есть, а дальше его великолепие пускай сам разбирается…И только я всерьез собралась отправиться искать алия, как ко мне припожаловала гостья. Была это моя матушка, и в любой другой день я бы очень ей обрадовалась, но сегодня ее рассказы о деревенском житье-бытье пролетали у меня мимо ушей.Вдобавок возникла у меня интересная мысль: почему это его великолепие так уверен, что таинственная вещица пропала именно после смерти бабушки? Если вещь была так важна, вряд ли бабушка держала ее на виду или носила с собой. Скорее всего, она припрятала доверенную ей ценность как следует… Но я заглянула в наш тайничок: ничего там не было, кроме нескольких монет, прибереженных на черный день. Но, может быть, кто-то еще знал о тайнике? Знал — и прибрал ту вещицу к рукам, рассчитывая на то, что бабушка не каждый день заглядывает туда?Я взглянула на матушку, одетую в лучшее платье. Она всегда наряжалась, когда шла навестить меня, — гордилась, что дочь служит в замке, да не судомойкой или горничной, а ключницей! — вот и старалась не ударить лицом в грязь. Я прекрасно помнила эту темно-синюю ткань, слишком дорогую для простой крестьянки, равно как и скандал, разразившийся из-за нее в замке пару лет назад.Дело было так: одна из придворных дам заказала себе отрез прекрасной материи, рассчитывая пошить платье для конных прогулок, но оказалось, что другая модница ее опередила. Расстроенная красавица велела случившейся поблизости бабушке выкинуть отрез с глаз долой, но, конечно, та и не подумала выполнить приказ: не в ее привычках было разбрасываться хорошими вещами. Ткань эта пролежала в сундуке до тех пор, пока окончательно не вышла из моды (а произошло это очень скоро), и тогда бабушка отдала ее матери. Да-да, так и было! Бабушка как-то раз затеяла разбирать вещи перед зимними праздниками и нашла этот отрез, думала еще, что с ним делать: мне что-нибудь сшить или себе… А потом к нам заглянула мама, ей он и достался, отличный подарок, не стоивший бабушке, по сути, и медной монетки!Что и говорить, она была прижимиста, а матушка радовалась любой мелочи. Хорошая же материя — вовсе не мелочь! Там не только матушке на платье хватило: она ведь не носила пышные юбки со множеством складок и шлейфом, как придворные дамы, поэтому еще и моим сестренкам на обновки осталось. То-то соседки завидовали…И тут меня посетила кощунственная мысль: а уж не она ли?.. Думать так было стыдно, но… житье-бытье в герцогском замке приучило меня думать о людях не слишком хорошо. Слишком часто я видела, как любящие родственники рыдали на похоронах ими же отравленных мужей и жен, дядьев и кузин, а потом сцеплялись за наследство не на жизнь, а на смерть, куда там бойцовым псам!Ведь матушка была здесь незадолго до бабушкиной смерти? Была… И ведь она могла даже не подозревать о ценности той вещи! Несмотря на возраст и уйму детишек, в некоторых вещах она — сущий ребенок.— Матушка, — сказала я, перебив рассказ о проказах самого младшего своего братишки. — А ты помнишь, когда в последний раз видела бабушку?— Так на похоронах, — удивленно ответила она.— Нет, я имею в виду, еще живой, — пояснила я.— Ну… — задумалась она. — А вот прямо перед тем, как померла она… Ну да. Тогда она мне денег немного дала да младшеньким гостинцев собрала, как обычно делала… Точно, точно, а на следующий день и не стало ее…— А когда ты была здесь, — начала я, чувствуя неожиданный азарт. — Ты… Матушка, не подумай, что я обвиняю тебя, но… Ты не брала ничего из нашей комнаты? Безделушку какую-нибудь?По внезапному румянцу, залившему ее лицо, я поняла, что попала в точку. Врать она не умела совершенно, а когда пробовала, ее тут же выдавали бегающие глаза и пламенеющие щеки, а то и уши.Наверно, потому и в замке ее бабушка не оставила: чтобы тут служить, нужно быть себе на уме, держать язык за зубами и, если уж по собственной косорукости что-нибудь натворила, уметь извернуться так, чтобы избежать наказания. Скажем, горничные в глаза врали хозяйкам, что это кошка прыгнула на туалетный столик, уронила флакон с духами, рассыпала коробочку пудры и закатила в какую-то щель баночку с помадой, пряча при том те самые коробочки и баночки в кармане фартука.Духи так просто не приберешь, запах выдаст, а вот всякие мелочи наподобие красок да шпилек — запросто. Ну и, конечно, приметные вещи точно не брали, а ворованными белилами и пудрой пользовались потихоньку, когда на свидания бегали. А то и продавали это горожанкам, знала я и таких девиц…— Ой… — сказала матушка, комкая накрахмаленный передник. — Да я ж… я ж не нарочно… Так как-то само собой вышло… Разве ж я стала бы?..Из ее путаного рассказа я сумела понять следующее: в тот день, когда матушка пришла к бабушке, та очень торопилась по делу и велела ей подождать. Дожидаясь, матушка разглядывала комнату, дивилась на зеркало, какие не у всяких господ имеются, и вдруг заметила на подзеркальном столике какую-то вещичку. Я же говорю — кое в чем она сущий ребенок и, увидев что-нибудь блестящее, ни за что не удержится, чтобы не схватить ее и не рассмотреть поближе. Так оно и вышло… Но стоило матушке взять ту штучку в руки и начать разглядывать, поражаясь тонкой работе, как вернулась бабушка.Матушка ее всегда побаивалась, к тому же знала, что та не любит, когда без спроса берут ее вещи, потому и спрятала безделушку в карман, рассудив, что потихоньку положит ее на место, как только бабушка отвернется. Но случая так и не представилось, признаться честно, мама побоялась, так и ушла, унося с собой явно дорогую и красивую вещь.Мучилась она при этом несказанно, поскольку чужого в жизни не брала… Хотела на следующий день заглянуть еще разок и отдать вещичку мне, чтобы я тайком положила на место, да закрутилась по хозяйству… И вдруг ей сообщили, что бабушка-то умерла. Тут уж вовсе не до блестящих безделушек стало.— Так она все еще у тебя? — не веря своей удаче, спросила я.— У меня, у меня, — кивнула она. — Припрятала я ее как следует, чтобы маленькие случайно не нашли, а то заиграют. Выбросить жалко, красивая, да и выглядит дорого, продать — так не моя ж она, да и спросят, откуда взяла? По-хорошему, давно надо было тебе отдать, да только… — Она замялась. — Вот уж в руки возьму, соберусь с собой захватить, как к тебе пойду… ан не могу! Не пускает что-то… Вот ведь! Отродясь жадиной не была, никогда к барахлу не привязывалась, а тут…— Вот что, — перебила я. — Я-то про эту вещичку и вовсе знать не знала. А тут пришел ко мне один знатный господин, да и говорит, мол, вещь эта была твоей бабке на сохранение дана, так что изволь вернуть! А я ни сном ни духом!.. Хорошо, догадалась тебя спросить.— Дорогая, да? — спросила матушка, и я тут же поняла, что просто так она мне ту безделицу не отдаст. — А господин-то богатый, поди?— Очень богатый, — поспешила я заверить, подумав, что вряд ли алий откажется заплатить за столь необходимую ему вещь. — И грозный! Дал мне сроку три дня, чтобы эту штучку отыскать. Если найду, обещал наградить, а не найду — наказать. Так что… ты уж принеси ее, сделай милость, а я всю награду тебе отдам. Мне-то она не очень и нужна, а у тебя младшие, небось, опять изо всех одежек повырастали? Зима ведь скоро! И лошадь новую вы давно купить собираетесь…— Ох, и верно… — вздохнула матушка.Я знала, чем ее пронять: братья и сестры мои и впрямь росли, как сорная трава, и денег в доме вечно не хватало, и то — такую ораву одеть, обуть, накормить, в учение пристроить!— Сегодня уж не успею обернуться, — добавила она, — мне еще скотину надо обиходить, да по дому дел выше крыши… Завтра с утра непременно принесу, а ты уж постарайся, дочка, чтобы тот господин хорошенько заплатил. А то они, господа эти, обещать горазды, а как до дела дойдет, так живо в кусты!Она явно намекала на моего отца, которого так и не позабыла за столько лет: говорила, только на меня взглянет, а он уж перед глазами стоит — статный красавец, только подмигнет, а у глупых девиц уж сердце колотится и коленки подгибаются! Вот и подогнулись… Только замуж выйти за него не удалось, я уж рассказывала.Я заверила ее, что сделаю все как надо, проводила до ворот, а сама отправилась искать алия. Дело шло к вечеру, скоро господа снова примутся веселиться, и в этой кутерьме отыскать его великолепие будет затруднительно.Мне повезло: алий обнаружился на одной из галерей замка, выходящих в парк. Вид у него был одновременно неприступный и невыносимо скучающий. Наши придворные прелестницы — уж я-то видела! — извелись, не зная, как подступиться к гостю, который на них и не глядел.Мне что, я не придворная дама, разводить всякие реверансы мне не с руки, поэтому я просто подошла потихоньку и окликнула:— Господин Ирранкэ…— А, это ты. — Алий смерил меня ледяным взглядом своих невозможных глаз. — Удалось что-то узнать?— Да, господин Ирранкэ, — ответила я спокойно. — Я нашла человека, присвоившего эту вашу вещь.Говоря это, я искренне надеялась, что матушка моя тогда унесла с собой не серебряную пудреницу и не золоченую шпильку для волос.— И где же она? — Голос у алия был по-прежнему спокойным, но я видела — он весь подобрался, как охотничья собака, почуявшая дичь, и чуть не дрожал от нетерпения.— Дело в том, господин Ирранкэ, — сказала я, — что человек этот задаром расставаться с вашей вещью не желает. Он обещал принести ее завтра поутру, но взамен рассчитывает получить вознаграждение.— Ясно, — неожиданно улыбнулся алий. Улыбка его совершенно не красила, скорее даже наоборот. — Сколько?— Он надеется на вашу щедрость, господин Ирранкэ, — дипломатично ответила я.С него сталось бы отблагодарить вора десятком плетей, вот что пришло мне на ум, и отдавать такую награду матушке, равно как и забирать ее себе, мне вовсе не хотелось!— Надеюсь, ты не сказала ему, кто я такой? — осведомился он. — Иначе жалкой полусотней золотых я не отделаюсь.Полусотней золотых?! Жалкой?! У меня волосы на голове зашевелились! Да на такие деньжищи вся моя семья сможет жить много лет, ни в чем себе не отказывая! А если распорядиться ими с умом…— Разумеется, нет, господин Ирранкэ, — ответила я, стараясь унять дрожь в голосе и прекратить считать мешки шерсти с не то что не остриженной, а еще и не купленной овцы. — Я назвала вас просто знатным господином.— Хорошо, — сказал он. — Ты получишь деньги. Но если вздумаешь меня обмануть…Я опустила глаза. Все прекрасно знали, что пытаться надуть алия не стоит. Не потому, что это невозможно, очень даже возможно, но только обманщику стоит приготовиться к тому, что жизнь его с этого момента превратится в пытку. Потому что местью обманщику ни один алий, будь он хоть самим их князем, не погнушается, прирежет своими руками, и хорошо, если сразу, а не запытает… По части пыток алии мастера, это всем известно.Глава 3Деньги я и впрямь получила тем же вечером: увесистый кожаный мешочек принес слуга его великолепия. Многие не верят, что алии тоже бывают в услужении, но не могут же все они родиться знатными? Конечно, их слуги перед людьми тоже нос дерут будь здоров, да не только перед челядью, а и перед господами, но этот не показался мне особенно чванливым. Разговоров мы с ним не разговаривали, он просто отдал деньги из рук в руки и тут же испарился. Ну, с таким господином, как его великолепие, мешкать не стоит…Всю ночь я проворочалась с боку на бок, а уже утром, когда причесывалась перед зеркалом, твердо решила, что всех денег матушке не отдам. Они с отчимом к таким деньжищам непривычны — или спустят на ненужную ерунду, или, чего доброго, ограбят их! Иные и за медную монетку зарежут, что уж о сотне золотых говорить? А у матушки язык за зубами не удержится, это уж точно, похвастает неожиданно привалившим богатством… А даже если и смолчит, все равно заметно будет — в деревне народ глазастый, вмиг приметят обновки, покупки… Ту же лошадь за пазухой не утаишь! Ну а там… слово за слово, матушка и сболтнет, откуда на них такое счастье свалилось, а как знать, кто может это услышать? Ключница, значит, из замка матери сотню золотых дала? А у нее такие деньжищи откуда? Украла или кто-то за что-то отблагодарил? Этак слух может дойти и до того, кто охотился за господином Ирранкэ! И вдруг он концы увяжет да и заявится ко мне выспрашивать, что у меня за дела с алиями?Нет уж, довольно будет матушке и пяти золотых для начала, а остальное получит по мере надобности. Про такие деньги еще можно сказать, что скопили немного, я кое-что дала, а может, наследство от дальнего родственника досталось — отчим не местный, его семью тут никто не знает, можно придумать какого-нибудь дядюшку-бобыля, облагодетельствовавшего племянников.Себе-то я эту награду не оставлю, мне своего заработка хватает… Но именно что хватает, выкроить из него лишку удается с трудом: не такое уж у меня большое жалованье, как многие думают. Конечно, я все равно помогала деньгами семье, но то были сущие крохи. Опять же, и о себе думать нужно: случись что, оказаться без медяка в кармане и врагу не пожелаешь, а на господскую милость лучше не рассчитывать — сегодня ты у них любимая служанка, а назавтра они о тебе и думать забыли!Ну ничего, теперь лучше дела пойдут…Матушка не обманула, заявилась еще до рассвета, отдала мне нечто, завернутое в мягкую тряпочку, взамен получила кошелек с монетами (я озаботилась разменять золото на серебро с медью, а то ведь и на этом ее обмануть могут!), пересчитала и ахнула:— И впрямь богатый господин попался! Теперь-то уж точно лошадь купим, а может, и телочку еще одну…— Лучше тот лужок за ручьем возьмите, — посоветовала я. — Я слышала, на будущий год там запруду будут строить, так у вас его втридорога выкупят. Не продешевите только! Я узнаю, сколько за него сейчас просят, если по-честному, и вам скажу, так что не торопитесь.Она закивала, расцеловала меня и была такова, только подол платья мелькнул, того самого, синего…Теперь бы не оказалось только, что вещь — совсем не та, что нужна его великолепию!Я развернула тряпочку, чтобы получше рассмотреть безделушку: странная это была вещица, вроде бы из серебра, только больно уж тяжелая… А работа до того тонкая, что просто не верится! Людям такого не сделать, это уж точно.И, главное, никак не разобрать, что это такое и для чего оно нужно? Сперва поглядела — на дамскую брошку похоже: с одного конца полураспустившийся цветок наподобие розы, внутри бутона — то ли птичка, то ли бабочка, такая крохотная, что ее в зрительное стекло надо рассматривать, как ювелиры делают! Но и так, если хорошенько приглядеться на свету, видно, что у этой птички-бабочки каждое перышко видно (а может, чешуйку?) и черные глазки-камушки размером с маковое зернышко блестят. А с другого конца «стебелька» — острие, вроде как у стрелы, только зазубренное (хотя вроде бы и такие бывают, я слыхала, нарочно, чтобы из раны так просто не выдернуть). Но уж больно зазубрины странные, неровные какие-то…Чуть иначе повернула — и не заколка это никакая, а, скорее, ключ. Стержень змейка обвивает, и это у нее на голове то ли крылышки пристроены, то ли веточка плюща, на которой сидит птичка. А бородка узкая, прихотливо вырезанная, и даже представить трудно: какой же это мастер мог сделать замок, для которого этот ключ подойдет? Есть умельцы, конечно, которые и для крохотных шкатулочек делают замочки, но такой тонкой работы я никогда не видала!Я долго вертела эту безделушку в руках, но так и не поняла, зачем она нужна… и как на самом деле выглядит. Да мне и не нужно понимать, если уж на то пошло! Я снова завернула вещицу в тряпочку, спрятала в карман и отправилась искать его великолепие.Алий снова стоял на галерее, будто нарочно поджидал (может, и поджидал), а увидев меня, ни о чем не спросил, но посмотрел так, что стало ясно: его разбирает нешуточное любопытство, вот только к нему примешивалась и нешуточная тревога, и даже страх почему-то. Хотя разве алии чего-то боятся? Вот странно…— Господин, — сказала я, поприветствовав его великолепие и вовремя сообразив, что знать его имя, а уж тем более произносить вслух там, где это могут услышать, мне не положено. — Я нашла то, что вы искали.«Надеюсь, это именно оно», — добавила я про себя.— Не вздумай достать это при всех, — негромко произнес он, глядя в сторону. — Слишком много любопытных вокруг.Что верно, то верно, в замке соглядатаев полным-полно, и не известно еще, кому они служат.— Придешь ночью на старую галерею. В два часа пополуночи, — сказал он и удалился.«Дивно придумано, — только и вздохнула я. — В два часа пополуночи… А спать-то мне когда прикажете, ваше великолепие? Я уж и не помню, когда в последний раз высыпалась! В детстве разве что, когда болела…»Но разве с алием поспоришь? Придется идти… И хорошо, если я не останусь там, на этой галерее. Как знать, может, заполучив эту вещь, он прикажет от меня избавиться?— Чего это от тебя его великолепие хотел? — любопытно спросила Трикки, одна из горничных герцогини, симпатичная кудрявая девица моих лет.— Сказал, в комнатах душно и постельное белье сырое, — ответила я. — И что было через слуг не передать? Нет ведь, не побрезговал, высказал лично!— Поди пойми этих приверед, — покачала она головой. — Их светлости не жалуются, а этим все не так: то вино кислое, то хлеб не пропечен, то дичь костлявая, а теперь постели им не угодили! Интересно, как это они у себя живут? Небось на перинах из лебяжьего пуха спят и шелковыми одеялами накрываются! А пьют, не иначе, росу и цветочной пыльцой закусывают…— Да кто же знает, — вздохнула я. — Кто у них в гостях бывал? Послы разве что, да и тех, говорят, дальше порога не пускали и уж в княжеский замок на ночлег не приглашали.— А интересно… — Похоже, Трикки хотелось почесать языком, а я пока никуда не торопилась, вот и задержалась.Вдруг скажет что-нибудь интересное? У нее ушки на макушке, а поскольку она всегда вертится подле герцогини, то слышит много любопытного!— Что тебе интересно?— Ну… какие они… — Трикки принялась выразительно накручивать блестящую каштановую прядь на палец. — Да где там! Вон, позавчера один баронессе Илене от ворот поворот дал, да так грубо! Она даже заплакала, можешь себе представить?— Неужели? — удивилась я.Баронесса Илена числилась первой красавицей: она лишь в прошлом году прибыла ко двору, но уже снискала расположение герцога. Герцогине, разумеется, это было весьма не по нраву, и я знала, что юной баронессе недолго осталось порхать, словно бабочка: ее светлость лично озаботилась поиском супруга для бойкой девицы, желательно, такого, чтобы держал жену в отдаленном поместье.Увы, борьба герцогини за внимание мужа была бесконечной и заведомо проигрышной: она, хоть была знатна и принесла ему немалое приданое, не говоря уж о важных политических и торговых связях, не могла похвалиться красотой. О нет, дурнушкой ее никто бы не назвал, но герцог наш предпочитал дам стройных и легких что сложением, что нравом, а ее светлость была несколько… тяжеловесна. Рослая, статная, монументальная даже, с горделивым профилем и царственной осанкой, она прекрасно смотрелась на парадных портретах и легко родила герцогу наследника и четырех дочерей. Вот только воспитана ее светлость была в строгости и не любила увеселений, от которых не мог отказаться ее муж, и уж тем более не одобряла его увлечения юными красавицами. Увы, о супружеской верности герцог рассуждал, как о сказочном звере единороге: возможно, он и существует, но кто из ныне живущих видел его воочию?Возможно, именно потому ее светлость благосклонно относилась ко мне, что мы были чем-то схожи: я думала о своих обязанностях, а не о симпатичных придворных, как большинство горничных и служанок, и меня не в чем было упрекнуть.— …а он выставил ее за дверь в одной кружевной сорочке, — закончила Трикки, а я поняла, что прослушала всю душераздирающую историю о злосчастной баронессе Илене, обиженной жестокосердным алием. — И, разумеется, она занемогла от простуды!— Бедняжка, — сказала я, хотя полагала, что баронесса отлеживается в своих покоях вовсе не из-за простуды, а лишь потому, что эта история уже стала достоянием всего замка. Ей просто хотелось подождать, пока сплетни о ее приключении немного поутихнут, чтобы не стать всеобщим посмешищем. — Надеюсь, она скоро поправится.— Да уж, небось, не при смерти, — фыркнула Трикки. — Ладненько, отдохнула маленько, теперь побегу, не то ее светлость мне задаст!Я посмотрела ей вслед и вздохнула: я помнила Трикки еще маленькой, она тоже была