– П-потерял чертеж? Рыбников вам так сказал? – раздумчиво произнес следователь. – Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, – не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П-прощайте. Развернулся и вышел из квартиры. У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность еще серьезней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется! Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь – никого, только быстрые шаги по ступеням. Вернулась, стала телефонировать. – Пансион «Сен-Санс», – проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего веселую польку. – Мне срочно нужно Василия Александровича! – Их нету. – А скоро ли будет? – Они нам не докладываются. Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой. Выход был один: ехать туда и дожидаться. * * * Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью. – Вам кого? – спросил он подозрительно. Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развеселая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера? Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе – родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека. – Я не на праздник, – объяснила ему Лидина. – Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придет. – Пришел уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, – показал привратник на крылечко. – Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками! Она взбежала по ступенькам, шурша шелком. Торопливо позвонила, да еще и принялась стучать. В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука. Устав ждать, Лидина крикнула: – Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело! И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду. На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью. – Отчего у вас темно? – спросила она почему-то шепотом. – Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось? – Но свечи-то у вас есть? – спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом. – Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню! Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости. – Я для вас все сделаю! Я вас не оставлю! – воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки. Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким – о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона. – Боже, милый, милый, я же люблю вас… – пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. – Как же я… Вы самое дорогое, что у меня есть! Она протянула ему руки, лицо, все свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения. Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание – и попятился. – Уходите, – сказал он хрипло. – Немедленно уходите. Лидина не помнила, как выбежала на улицу. * * * Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом. Потом в дверь тихонько постучали. Одним прыжком он подскочил, рванул створку. На крыльце стояла графиня. – Извините за беспокойство, – сказала она, вглядываясь в полумрак. – У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише… Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове. – Почему вы так на меня смотрите? Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе. Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась. – Пойдем, – рванул ее за собой преобразившийся Рыбников. Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь. Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в нее губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти. Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества. – Если бы ты знал, если бы ты знал, – все повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела. Рыбников ее еле выпроводил. Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок – ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено. * * * А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, еще не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала. – Кончено… Жизнь кончена, – шептала она. – Я никому, никому не нужна… Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол прихожей был покрыт живым ковром из алых роз. Если б нос бедной Гликерии Романовны не заложило от рыданий, она ощутила бы дурманящий аромат еще на лестнице. Из темных глубин квартиры, сначала вкрадчиво, потом все мощней и мощней полились чарующие звуки. Волшебный голос запел серенаду графа Альмавивы: – «Скоро восток золото-ою ярко заблещет заре-ою…» Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули еще пуще.