— И несмотря на это ты оставляла свои вещи у него в квартире, чтобы отвадить других девушек? — Я тебе говорила пропускать мимо ушей, что тебе там твой дядя плетет. Ифемелу слушала завороженно. Мать Обинзе, ее прекрасное лицо, ее ученость, белый фартук в кухне — ничего общего ни с одной известной Ифемелу матерью. По сравнению с ней ее отец — неуч, со всеми его чересчур громоздкими словами, а мама — мелкая провинциалка. — Руки можешь помыть над раковиной, — сказала ей мама Обинзе. — Кажется, вода еще есть. Все сели за обеденный стол, поели гарри с супом, Ифемелу изо всех сил старалась, следуя заветам тети Уджу, «быть собой», хотя все еще не понимала, что это «собой» означает. Она казалась себе недостойной, не способной проникнуться вместе с Обинзе и его матерью духом этого дома. — Суп очень славный, ма, — сказала она вежливо. — О, это Обинзе готовил, — сказала мама. — Он тебе говорил, что умеет готовить? — Да, но я не думала, что он способен сварить суп, ма, — отозвалась Ифемелу. Обинзе ухмылялся. — А ты дома готовишь? — спросила мама. Ифемелу хотела соврать, сказать, что готовит и любит это занятие, но вспомнила слова тети Уджу. — Нет, ма, — выговорила она. — Мне не нравится готовить. Я бы «Индоми»[57] ела круглосуточно. Мама рассмеялась, словно очарованная прямотой Ифемелу, и, когда смеялась, походила на Обинзе, только лицом помягче. Ифемелу ела поданное медленно, размышляя, как желала бы остаться тут с ними, в этом их обаянии, навеки. * * * По выходным, когда мать Обинзе пекла, в их квартире пахло ванилью. На пироге поблескивали кусочки манго, маленькие бурые кексы полнились изюмом. Ифемелу разводила масло и чистила фрукты. У нее дома мама не пекла, а духовку обжили тараканы. — Обинзе только что сказал «задок», ма. Он сказал, оно лежит в задке вашей машины, — сказала Ифемелу. В их американо-британских стычках она всегда была на стороне его мамы. — Задок — это у тапочек, а не у автомобиля, мой дорогой сын, — отозвалась его мама. Когда Обинзе произносил «коришневый» с «ш», его мама обращалась к Ифемелу: «Ифемелунамма, прошу тебя, передай моему сыну, что я не говорю по-американски. Пусть он, пожалуйста, скажет все то же самое по-английски». После обеда они смотрели фильмы в видеозаписи. Садились в гостиной, вперялись в экран, и Обинзе говорил: — Мамуля, челу,[58] дай послушать, — когда его мама время от времени комментировала убедительность той или иной сцены, или предвосхищала события, или рассуждала вслух, в парике кто-нибудь или нет. Как-то в воскресенье посреди кино мама ушла в аптеку — за лекарством от аллергии. — Я забыла, что они сегодня закрываются рано, — сказала она. Не успел завестись ее двигатель — с глухим ревом, — как Ифемелу с Обинзе ринулись к нему в спальню и рухнули на кровать, целуясь и ласкаясь, закатывая одежду, сдвигая ее, стаскивая наполовину. Теплая кожа. Дверь и форточка открыты, оба чутко прислушивались, не возвращается ли мамина машина. Заслышав ее, оба в считанные секунды оправились, вернулись в гостиную, нажали на «воспр.» видеомагнитофона. Мама Обинзе вошла и глянула на экран. — Когда я уезжала, была та же сцена, — сказала она тихо. Пала ледяная тишина, даже по фильму. А затем в окно вплыли вопли торговки фасолью. — Ифемелунамма, идем со мной, — произнесла мама, направляясь в глубь квартиры. Обинзе привстал, но Ифемелу остановила его. — Не надо, она позвала меня. Его мама пригласила ее к себе в спальню, попросила присесть на кровать. — Если между тобой и Обинзе что-то произойдет, ответственность на вас обоих. Но природа несправедлива к женщинам. Дело делается двоими, а если возникают последствия — бремя только на одном. Понимаешь? — Да. — Ифемелу упорно отводила взгляд, вперяла его в черно-белый линолеум. — Вы с Обинзе занимались чем-то серьезным? — Нет. — Я тоже была молода. Я знаю, каково это — влюбиться в юности. Хочу дать тебе совет. Я осознаю, что в конце концов ты поступишь, как сочтешь нужным. Мой совет: погоди. Можно любить, не занимаясь любовью. Это прекрасный способ явить свои чувства, но с ним приходит ответственность, громадная ответственность, и торопиться незачем. Советую тебе подождать, пока вы по крайней мере не поступите в университет, подождать, пока не станешь самой себе хозяйкой чуть побольше. Понимаешь? — Да, — сказала Ифемелу. Она не понимала, что означает «быть самой себе хозяйкой». — Я знаю, что ты умная девочка. У женщин здравого смысла больше, чем у мужчин, и тебе придется быть здравомыслящей. Убеди его. Вы оба должны договориться, что подождете, что спешки нету. Мама Обинзе умолкла, и Ифемелу задумалась, договорила ли она. Тишина звенела у нее в голове. — Спасибо, ма, — сказала Ифемелу. — А когда решите начать, я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Хочу знать, что ты ответственная. Ифемелу кивнула. Она сидела на кровати матери Обинзе, в спальне у этой женщины, кивая и соглашаясь доложить ей, когда она начнет заниматься сексом с ее сыном. Но стыда в ней при этом не было. Вероятно, все дело в тоне мамы, в том, какой он ровный, какой нормальный. — Спасибо, ма, — повторила Ифемелу, поглядев наконец маме в лицо — открытое, ничем не отличавшееся от того, каким оно было обычно. — Я приду. Она вернулась в гостиную. Обинзе вроде бы нервничал, сидел на краю журнального столика. — Прости, пожалуйста. Я с ней поговорю, когда ты уйдешь. Пусть со мной беседует, если надо. — Она сказала, чтоб я больше никогда сюда не являлась. Что я веду ее сына по кривой дорожке. Обинзе сморгнул. — Что? Ифемелу рассмеялась. Позднее изложила ему, о чем они говорили с его матерью, и он покачал головой. — Мы должны ей доложить, когда начнем? Это еще что за чепуха? Она, может, и презервативы нам покупать будет? Чего она вообще? — Да кто тебе сказал, что мы когда-нибудь что-нибудь начнем? Глава 6 На неделе тетя Уджу спешила домой — ополоснуться в душе и ждать Генерала, а по выходным слонялась в ночнушке, читала, готовила или смотрела телевизор, потому что Генерал уезжал в Абуджу к жене и детям. Она избегала солнечных лучей и натиралась кремами из изящных флаконов, чтоб кожа у нее, и так-то от природы светлая, сделалась еще светлее, здоровее и блестела. Иногда, когда она раздавала указания своему шоферу Соле, или садовнику Бабе Цветику, или двум своим домработницам — уборщице Иньянг и кухарке Чикодили, — Ифемелу вспоминала тетю Уджу, деревенскую девушку, привезенную в Лагос много лет назад, на которую мать Ифемелу безобидно жаловалась, что та, дескать, слишком дремучая, все время стены трогает, — на ногах, что ли, эти деревенские люди стоять не могут, не повозив ладонями по стенке? Ифемелу размышляла, воспринимает ли себя тетя Уджу глазами той девочки, какой когда-то была. Вероятно, нет. Тетя Уджу обосновалась в своей новой жизни с легкостью, сам Генерал впитал ее в себя даже больше, чем ее новообретенное богатство. Ифемелу, впервые посетив тетин дом в «Дельфине», не хотела уезжать оттуда. Ванная заворожила ее: кран с горячей водой, напор струи в душе, розовый кафель. Занавески в спальне из грубого шелка, и Ифемелу сказала тете Уджу: — А, а, зряшная трата ткани — на занавески! Давай из них платье сошьем. В гостиной стеклянные двери разъезжались и закрывались бесшумно. Даже в кухне кондиционер. Ифемелу хотела здесь жить. Друзья бы обалдели: она вообразила, как они сидят в маленькой комнате по соседству с гостиной, которую тетя Уджу называла «телекомнатой», и смотрят программы по спутниковому каналу. И она попросила родителей отпустить ее к тете Уджу пожить в будни. — От нее до школы ближе, не придется ездить на двух автобусах. Я бы уезжала в понедельник и возвращалась в пятницу, — сказала Ифемелу. — Я бы тете Уджу по дому помогала. — Насколько я понимаю, у тети Уджу достаточно помощников, — проговорил отец. — Хорошая мысль, — сказала мама отцу. — Там ей будет удобно учиться, по крайней мере каждый день свет есть. Не придется домашние задания делать при керосине. — Пусть навещает Уджу после школы и по выходным. Но жить там она не будет, — сказал отец. Мама примолкла, оторопев от его решительности. — Ладно, — сказала она, бросив на Ифемелу беспомощный взгляд. Дулась Ифемелу долго. Отец часто баловал ее, потакая в ее капризах, но в этот раз он не обращал внимания на ее обиду, ее нарочитую молчанку за обеденным столом. Делал вид, что не заметил, когда тетя Уджу привезла им новый телевизор. Сидел на потрепанном диване, читал потрепанную книгу, пока шофер втаскивал бурую коробку «Сони». Мама Ифемелу запела церковную песню — «Господь подарил мне победу, вознесу его еще выше», ее часто пели при сборе денег после службы. — Генерал привез больше, чем мне в доме нужно. Этот некуда было ставить, — пояснила тетя Уджу, не обращаясь ни к кому в отдельности, пытаясь отмахнуться от благодарностей. Мама открыла коробку, бережно вытащила пенопластовые прокладки. — Наш старый-то уже ничего и не показывает, — сказала она, хотя все знали, что вполне еще показывает. — Ты посмотри, какой он тоненький! — добавила она. — Ты глянь! Отец оторвался от книги. — Да, верно, — сказал он и опустил взгляд. * * *