– Знаю, дочка. Мне просто хочется убедиться, что с ним у тебя все будет нормально. Я ожидала возмущенного: «С чего бы у меня может быть не все нормально?» – но вместо этого, когда Джони проходила мимо меня к двери, я уловила странное выражение в ее брошенном на меня искоса взгляде. – Мам, у меня все нормально. «У нее все нормально, у меня все нормально. У всех все нормально. Но “нормально” начинается с “но” и кончается им же…» Заходящее солнце забирало с собой все многообразие красок, оставив вечеру голубоватый монохромный оттенок. Джони стояла в дверях, вглядываясь в сумеречный пейзаж. Я рискнула сократить разрыв между нами и положила руки ей на плечи. Джони не воспротивилась, не отстранилась. – Я люблю тебя, ты же знаешь. – Знаю. Я тоже тебя люблю. – Мне хочется, чтобы ты была счастлива. Хочется, чтобы ты была в безопасности. Только и всего. – Знаю. – Ты всегда можешь прийти ко мне. Если что-то случится. Что угодно… Ее плечи поднялись и поникли, она тяжело вздохнула. Опустила голову. И повторила сквозь слезы: – Я знаю, мам… – Что с тобой? – практически прошептала я. – Ничего, – решительно произнесла Джони, явно кляня про себя предательские слезы. – Ладно, – сказала я и добавила осторожно: – Раньше ты всем делилась со мной. – Ага, когда мне было десять лет. – Ты и сейчас можешь. – В детстве я говорила тебе, – Джони шмыгнула носом и смахнула слезы, – что не хочу становиться взрослой. – Да, помню. – А ты ответила, что маленькая девочка будет жить во мне всегда. Что люди подобны деревьям. И если срубить дерево, то становятся видны годичные кольца его роста: все прошлое всегда с нами. Она повернулась и взглянула прямо на меня. Я стояла в темноте коридора, а в ее глазах сейчас отразился яркий свет кухни и столовой. – Знаешь, мам, я перестала ощущать в себе ту маленькую девочку, – сказала Джони, – уже давно перестала ее ощущать. А потом – звучит банально, и тем не менее – появился Майкл, и я почувствовала, что могу снова выпустить ее. Могу опять быть собой. Вспомнить детскую непосредственность. – И вовсе это не банально. – По моему лицу тоже потекли слезы. – Да ладно… Она шагнула к двери, но я схватила ее за руку. Возможно, схватила слишком сильно, потому что Джони опустила удивленный взгляд на мою руку, и я отпустила ее. – Ты же собиралась сказать что-то еще. Вот сейчас. Что? Милая, просто поделись со мной. Ладно? Я больше не могу это выносить. – Почему, собственно, не можешь? Я чуть не выпалила свои подозрения. Они вертелись на кончике языка. А почему бы мне и не поделиться ими с ней? Она же моя дочь. Моя плоть и кровь… Но я не могла. Дело не во мне и не в Джони. Если те, кто ищет помощи психотерапевта, не могут положиться на его умение держать язык за зубами, то ничего хорошего не получится. Джони все еще пристально взирала на меня. – Да я не имела в виду ничего особенного. Но у тебя есть этот парень… а ты стоишь здесь со мной чем-то расстроенная… – Я только что все тебе объяснила. Мам, тебе больше не нужно наставлять меня на путь истинный. Вот в чем все дело. Я нашла того, с кем мне хорошо. С кем я могу быть самой собой. – Тогда я рада за тебя. – Нет, ты не рада. Я знаю тебя. Ты думаешь, что он просто очередной неудачный вариант. Думаешь, что я еще слишком молода. Что мне следует подождать, как вам с папой. Вы ведь сначала получили образование, начали строить карьеру… – Едва-едва… – Что я просто бросаюсь во все, очертя голову, тороплю события… Джони умолкла, снова выглянув в дверной проем. Темная фигура Майкла вырисовывалась в сумерках ближе к гаражу, чем к дому, до нас доносилось его тихое бормотание да шуршание ног по дорожке. – Ты не доверяешь мне из-за моего прошлого поведения. Думаешь, что я слишком непостоянна и неуравновешенна, – добавила дочь. – Джони… – Позволь уж мне договорить. Ты думаешь, что я непостоянна, но это даже не главное. Ты беспокоишься. Ты беспокоишься, думая, что мой плохой выбор станет свидетельством твоего плохого выбора. Всей этой хренотени нам с Шоном с избытком хватало с детства. – Эй, – произнесла я резким шепотом, – а теперь ты послушай. – Но Джони обожгла меня взглядом, и я поняла, что все испортила. Я опять схватила ее за руку и опять вяло отпустила ее. – Нам лучше спокойно вернуться в дом, – бросила Джони. Развернувшись на каблуке, она быстро направилась обратно в столовую. – Джо… – начала я, но умолкла. Внезапно я разозлилась. Я не ожидала такого. Да, у меня есть дети, и я осознавала, что всегда будут трудные моменты и с ними придется разбираться, даже когда они станут взрослыми. Но такого я уж точно не предвидела, и это сводило меня с ума и вбивало клин между нами. Есть только один способ разрешить все это непонимание. Резко открыв сетчатую дверь, я в сгущающихся сумерках направилась на поиски Майкла. Глава 26 ДОКТОР ЭМИЛИ ЛИНДМАН ЗАМЕТКИ ПО СЕССИИ 17 МАЯ СЕАНС 2 «Наш второй сеанс с Томом продолжался один час. Он по-прежнему молчалив и сдержан. Прошло более полугода с тех пор, как убили его отца, но мальчик продолжает носить эти воспоминания как своего рода саван. Выражение глаз делает его старше: слишком много видел для своего возраста. Плечи его словно придавлены тяжким грузом, и походка отличается напряженностью. Его поведение дает похожие подсказки, свидетельствуя о тяжком бремени, о подавленности психики. Тело реагирует на механические перегрузки – типа травмы спины – воспалением. Мозг работает аналогично, только “воспалением” от травмы является замутненное восприятие событий. Сознание затуманивается, с явным облегчением оставляя ясными одни и скрывая другие воспоминания. Если я спрашиваю Тома о родственниках, он, ничего не уточняя, упоминает о тете и дяде, с которыми сейчас живет. Не вдаваясь в детали, выдает только основные сведения. Они добры, они заботятся о нем, у него есть кузина. Когда я мягко подталкиваю его к прошлому, то есть к тому, когда и почему он стал жить с ними, он отвечает отрывисто и поверхностно: “Потому что пришлось”. Такая неразговорчивость и тот факт, что он давал противоречивые показания полиции, нормальна для пережившего травму человека. Том больше чем свидетель – он жертва. Убийца забрал жизнь отца, одновременно лишив Тома детства. Невинности. Я до сих пор не убеждена, что у Томаса Бишопа может быть какое-либо клиническое расстройство, кроме “тумана”, как я его называю, созданного для защиты мальчика от более тяжкой травмы, от более острой боли. Мне нужно помочь ему рассеять этот туман. Найти скрытые детали событий, произошедших двадцать седьмого октября. Но процесс не может начаться без его содействия. Без его желания. Он должен открыться своему горю, и тогда я смогу укрепить наши доверительные отношения». * * * Майкл улыбнулся, заметив, что я направилась к нему. Когда я подошла достаточно близко, его улыбка исчезла; должно быть, он разглядел встревоженное выражение моего лица. Подняв палец, сказал в трубку: – Ладно, спасибо за сообщение и все остальное. Мне пора. Скоро еще свяжемся. Договорились. Я не сочла важным то, что, похоже, ради меня он произнес свой монолог явно более громко, чем требовалось, и несколько наигранно. Подойдя к Майклу, остановилась и сказала: – Мне кажется, я тебя уже давно знаю. По-моему, пятнадцать лет назад ты посещал мои сеансы. Мои слова прозвучали скорее как признание, чем обвинение. Я внимательно наблюдала за его реакцией, хотя сумерки затрудняли мою задачу. Я ждала ответной реакции.