Хоутен приказал Брэгдону принести личные вещи Рауля в большом бумажном пакете. В конце концов шериф согласился принять за онколога чек на шестьсот восемьдесят семь долларов в счет уплаты штрафов, и, пока он выписывал квитанции в трех экземплярах, я ходил из угла в угол, горя желанием поскорее тронуться в путь. Мое внимание привлекла карта округа. Отыскав Ла-Висту, я заметил проселочную дорогу, которая огибала город с востока, позволяя попасть в район из окрестных лесов, минуя оживленный центр. Если это действительно было так, укрыться от бдительного ока Хоутена было значительно проще, чем он думал. После некоторых колебаний я прямо спросил шерифа об этом. Тот, потеребив в руках листок копирки, продолжил писать. – Землю выкупила нефтяная компания, заставившая местные власти закрыть дорогу. Ходили разговоры о глубоких залежах, о ждущем за углом богатстве. – И как, месторождение оказалось богатым? – Нет. Абсолютно сухо. Помощник шерифа привел Рауля. Я рассказал о своей поездке в «Пристанище», добавив, что ничего там не нашел. Рауль выслушал меня с подавленным, побитым видом, не пытаясь возражать. Обрадовавшись его безучастности, шериф отнесся к нему с чрезмерной вежливостью, заполняя бумаги. Он спросил, как поступить с «Вольво», и Рауль, пожав плечами, попросил отремонтировать машину, он за все заплатит. Я вывел его из кабинета, и мы спустились по лестнице. * * * Всю дорогу домой Рауль молчал, сохранив спокойствие даже тогда, когда пухленькая пограничница остановила нас и попросила его предъявить документы. Рауль принял это бесчестие с молчаливой покорностью, чем растрогал меня. Два часа назад он излучал агрессию и рвался в бой. Я гадал, то ли его наконец свалил накопившийся стресс, то ли он подвержен циклическим резким сменам настроения, чего я прежде за ним не замечал. Я умирал от голода, но у Рауля был такой неопрятный вид, что идти с ним в ресторан было нельзя, поэтому я купил в палатке в Санта-Ане два гамбургера и кока-колу и остановился на обочине рядом с маленьким муниципальным парком. Я дал один гамбургер Раулю и съел второй, наблюдая за тем, как группа подростков играет в бейсбол, торопясь успеть закончить до наступления сумерек. Обернувшись, я увидел, что Рауль спит, а гамбургер так и лежит в обертке у него на коленях. Осторожно взяв гамбургер, я выбросил его в мусорный бак и завел двигатель. Рауль пошевелился, но не проснулся, и к тому времени как я выехал на шоссе, он уже мирно посапывал. Мы добрались до Лос-Анджелеса к семи часам вечера, когда транспортные потоки на развязках на подъезде к городу уже начали рассасываться. Я свернул на Лос-Фелис, и Рауль открыл глаза. – Где ты живешь? – Нет, отвези меня в клинику. – В таком виде тебе туда нельзя. – Я должен. Хелен меня ждет. – Ты ее только напугаешь своим видом. Хотя бы загляни домой и приведи себя в порядок. – У меня в кабинете есть во что переодеться. Алекс, пожалуйста! Вскинув руки, я направился к Западной педиатрической клинике. Поставив машину на служебной стоянке, я проводил Рауля до входа. – Спасибо, – пробормотал тот, глядя себе под ноги. – Береги себя. Возвращаясь к своей машине, я увидел Беверли Лукас, выходящую из клиники. Вид у нее был усталый и помятый, непомерно большая сумочка тянула ее к земле. – Алекс, я так рада тебя видеть! – Что стряслось? Беверли огляделась по сторонам, убеждаясь в том, что никто нас не услышит. – Это Оджи. Он донимает меня с тех самых пор, как твой друг его допрашивал. Во время обхода он все время издевался надо мной, но его остановил дежурный врач. – Ублюдок! Беверли покачала головой. – Хуже всего то, что я его понимаю. Мы с ним были… близки, пусть и недолго. И то, чем мы занимались в кровати, это наше дело. Я взял ее за плечи. – Ты поступила абсолютно правильно. Как только ты сможешь взглянуть на все со стороны, непредвзято, это станет очевидно. Не подпускай его к себе! Беверли вздрогнула от прозвучавшей в моем голосе резкости. – Я понимаю, что ты прав. С точки зрения здравого смысла. Но Оджи сломался, и мне больно это видеть. Я ничего не могу с собой поделать. Она заплакала. Из клиники вышли три медсестры и направились в нашу сторону. Я отвел Бев к лестнице, ведущей на второй этаж. – Что ты имеешь в виду: сломался? – Оджи ведет себя странно. Пьет и ширяется больше обычного. Он непременно на этом попадется. Сегодня утром он завел меня в конференц-зал, запер дверь и начал приставать. – Смутившись, она опустила взгляд. – Оджи сказал, что я лучшая из всех, кто у него был, и дал волю своим рукам. А когда я его остановила, он был обескуражен. Начал бушевать по поводу Мелендес-Линча, будто тот хочет сделать его козлом отпущения и свалить на него дело Своупов, чтобы выставить его из клиники. Потом Оджи засмеялся – это был ненормальный смех, Алекс, полный злобы. Он сказал, что у него припрятан козырь. И что Мелендес-Линч никогда от него не избавится. – Он не объяснил, что это такое? – Я у него спросила. Но Оджи просто рассмеялся и ушел. Алекс, мне страшно! Я сейчас как раз направлялась в общежитие для персонала. Чтобы убедиться в том, что с ним все в порядке. Я попытался ее отговорить, но Беверли была настроена решительно. У нее безграничные способности испытывать чувство вины. Наступит день, когда она для кого-то станет прекрасным ковриком для ног. Очевидно, Беверли хотела, чтобы я проводил ее до квартиры Валькруа, и, хоть я и устал, я согласился отправиться вместе с ней на тот случай, если что-то пойдет не так. К тому же, хоть это и маловероятно, вдруг у него действительно припрятан козырь и он выложит его на стол. Общежитие для персонала находилось через дорогу напротив клиники. Это было сугубо утилитарное здание, три этажа железобетона без изысков над подземной стоянкой. Некоторые окна оживляли горшки с цветами, стоящие на подоконниках или свисающие на плетеных шнурах. Однако несмотря на это здание выглядело тем, чем и являлось на самом деле: дешевой ночлежкой. У входа дежурил пожилой негр-охранник – в окрестностях участились случаи изнасилований, и обитатели общежития потребовали усилить меры безопасности. Мы предъявили пропуска в клинику, и он открыл дверь. Квартира Валькруа находилась на втором этаже. – Это та, что с красной дверью, – указала Беверли. Стены коридора и все остальные двери были выкрашены в бежевый цвет. Ярко-красная дверь квартиры Валькруа бросалась в глаза кровоточащей раной. – Маляр-любитель? Я провел рукой по дереву, неровному, в волдырях. К двери была приклеена страничка из комикса про наркоманов: люди с выпученными глазами глотали таблетки и видели красочные галлюцинации, их безудержные сексуальные фантазии были изображены во всех подробностях. – Ага. Беверли постучала в дверь, подождала, постучала снова. Ответа не последовало, и она прикусила губу. – Быть может, он просто отлучился, – предположил я. – Нет. Если Оджи не на вызове, он всегда остается дома. В наших отношениях это больше всего меня раздражало. Мы никуда не ходили. Я не стал напоминать о том, что она сама встретила Валькруа в ресторане в обществе Ноны Своуп. Несомненно, он принадлежал к тем мужчинам, чья прижимистость в том, чтобы отдавать, не уступала алчности в том, чтобы брать. Такой предпримет абсолютный минимум шагов, чтобы проникнуть женщине в чрево. И Беверли с ее заниженной самооценкой оказалась для него настоящим подарком. Так продолжалось до тех пор, пока она ему не надоела. – Алекс, мне тревожно. Я знаю, что Оджи дома. У него запросто может быть передоз. Все мои слова не смогли развеять ее беспокойство. В конце концов мы спустились вниз и убедили охранника воспользоваться запасным ключом. – Даже не знаю, как быть, – пробормотал негр, отпирая красную дверь. Квартира была превращена в хлев. На потертом ковре валялось грязное постельное белье. Кровать была не заправлена. В пепельнице на ночном столике скопилась гора окурков самокруток с марихуаной. Рядом лежал мундштук в виде пары обнаженных женских ножек. Медицинские справочники и комиксы про наркоманов мирно сосуществовали в бумажном буране, накрывшем пол в гостиной. Раковина на кухне превратилась в болото из грязной посуды, плавающей в мутной воде. Под потолком кружилась муха. В квартире никого не было. Беверли прошлась по комнатам, непроизвольно начиная наводить порядок. Охранник вопросительно посмотрел на нее. – Идем! – неожиданно резко заявил я. – Его здесь нет. Уходим. Охранник кашлянул. Застелив кровать, Беверли напоследок обвела взглядом вокруг и вышла. Когда мы оказались на улице, Беверли спросила, не следует ли позвонить в полицию. – Ради чего? – спросил я. – Взрослый мужчина покинул свою квартиру. Нас даже слушать не станут. И это будет правильно. Беверли была обескуражена. Очевидно, ей хотелось и дальше обсуждать эту тему, но я откланялся. Я устал, у меня болела голова, суставы ныли. Похоже, я что-то подхватил. К тому же мои запасы альтруизма полностью иссякли. Мы молча пересекли улицу и расстались. К тому времени как я добрался домой, чувствовал я себя уже просто отвратительно: меня знобило, голова раскалывалась от боли, я еле-еле двигался. Светлым пятном стало письмо от Робин с подтверждением того, что она на следующей неделе вылетает из Токио. У одного из руководителей японской фирмы был коттедж на Гавайях, и он предложил Робин им воспользоваться. Робин выражала надежду на то, что я встречу ее в Гонолулу, и рассчитывала на две недели солнца и безмятежного отдыха. Позвонив в почтовую службу, я отправил телеграмму с ответами «да» по всем пунктам.