– Из всех мне больше всего нравится этот козел-канадец, – сказал тот. – Первоклассный актер. – Майло, я не вижу его убийцей. Ему не понравилось, что его допрашивали, и он мог затаить на меня обиду. Однако обида – это еще далеко не ненависть, а тот, кто сделал эти выстрелы, жаждал крови. – Алекс, ты мне говорил, что он наркоман. А эти ребята частенько страдают манией преследования. Вспомнив слова Беверли про странное поведение Валькруа в последние дни, я повторил их Майло. – Ну вот, – сказал тот, – типичное безумие наширявшегося. – Наверное, такое возможно, и все-таки у меня большие сомнения. Я для Валькруа досадная мелочь. К тому же мне он показался трусом, который скорее юркнет в кусты, чем будет действовать. Всемирная любовь в духе хиппи. – То же самое можно было сказать и про Мэнсона[37]. Какая у него машина? – Без понятия. – Мы пробьем ее по базе данных, затем заберем этого типа для обстоятельного разговора. И с остальными также поговорим. Будем надеяться, в конечном счете все сведется к Моуди. По большому счету ненавидеть его было легко. Встав, Майло потянулся. – Спасибо тебе за все, Майло. – Да я ни черта не сделал, – отмахнулся он, – так что благодарить меня не за что. И скорее всего сам я не смогу этим заниматься. Мне придется отправиться в дорогу. – Куда? – В Вашингтон. Изнасилование с убийством. Саудиты пригласили одну из лучших фирм, чтобы создать себе хороший образ в глазах общественности. Вкладывают миллионы в рекламу, показывающую их простыми ребятами. А «подвиги» принца Вонючки снова выставят их врагами. Поэтому на нас сверху оказывают давление, требуя разрешить ему улизнуть из страны, чтобы избежать суда и огласки. Наш департамент не идет на это, потому что преступления были слишком уж мерзкие. Но арабы продолжают давить, а наши политиканы готовы лизать им задницу. – Майло с отвращением тряхнул головой. – На днях заявились два типа в серых костюмах из Госдепа и пригласили нас с Делом на обед. Три мартини и разные деликатесы на деньги налогоплательщиков, затем доверительная болтовня про энергетический кризис. Я дал им высказаться, после чего сунул им в нос фотографии девушки, убитой Вонючкой. Похоже, типы из Госдепа оказались слишком нежными. Их едва не вывернуло на цыпленка в винном соусе. В тот же день я вызвался отправиться в Вашингтон и продолжить обсуждение. – Хотелось бы на это посмотреть, – сказал я. – Ты и целая комната бюрократов. Когда вылетаешь? – Не знаю. Мне сообщат. Может, завтра, может, послезавтра. Впервые в своей нищей жизни полечу первым классом. – Он озабоченно посмотрел на меня. – По крайней мере Моуди вышел из игры. – Ну да, – вздохнул я. – Только хотелось бы, чтобы это случилось как-нибудь иначе. Я подумал об Эйприл и Рики, о том, каким ударом это для них станет. А если к тому же выяснится, что это Конли прикончил их папашу, трагедия многократно осложнится. От всего этого дела исходило грубое, примитивное зловоние, с которым придется иметь дело еще многим поколениям. Вернувшийся из кухни Харди доложил о результатах. – Все могло бы быть и хуже. Половина дома Деркина в дыму. У него и его жены ожоги второй степени и отравление дымом, но жить они будут. У Уорти в доме пожарная сигнализация, так что он заметил все вовремя. Он живет в Палисейдс, большой участок, много деревьев. Пара деревьев сгорела. Это также означало – много места, где спрятаться. Майло выразительно посмотрел на меня. Харди продолжал: – Дома́ судьи и Дашхоффа целы и невредимы, так что канистры в машине скорее всего предназначались для них. Я направил патрульные группы проверить места работы всех четверых. Ричард Моуди окончил свою растерзанную жизнь в пламени извращенной страсти. Присвистнув, Майло поделился со своим напарником теорией о том, что жертвой должен был стать Делавэр. Харди нашел ее достаточно правдоподобной, что нисколько не улучшило моего настроения. Поблагодарив меня за кофе, полицейские встали. Харди вышел на улицу, а Майло задержался. – Если хочешь, можешь оставаться здесь, – сказал он, – поскольку криминалисты будут работать в основном на улице. Но если хочешь перебраться куда-нибудь в другое место, все в порядке. – Это прозвучало скорее как совет, чем как разрешение. Ущелье было заполнено включенными мигалками, шагами и приглушенными голосами. Пока что здесь было безопасно, но полиция не останется здесь навсегда. – На пару дней я уеду. – Если хочешь пожить у меня, предложение по-прежнему в силе. Ближайшие два дня Рик дежурит, так что будет тихо. Я задумался. – Спасибо, но мне хочется побыть одному. Майло сказал, что все понимает, допил кофе и шагнул ко мне: – Я вижу блеск у тебя в глазах, приятель, и это меня беспокоит. – Все в порядке. – Пока что. Мне бы хотелось, чтобы так оставалось и впредь. – Майло, никаких причин для беспокойства нет. Честное слово. – Всему виной мальчишка, да? Ты не можешь о нем забыть? Я молчал. – Послушай, Алекс, если то, что произошло сегодня ночью, имеет какое-либо отношение к Своупам, у тебя еще больше причин выйти из игры. Я не предлагаю тебе подавить свои чувства, просто ты должен прикрыть себе задницу. – Он осторожно прикоснулся к моей сломанной челюсти. – В прошлый раз тебе повезло. Не испытывай судьбу. * * * Собрав вещи, я сел в машину и уже в пути решил, что поправляться лучше всего будет в гостинице «Бель-Эр». И прятаться. Она находилась всего в нескольких минутах от моего дома, тихая, укрытая за высоким забором и густым субтропическим кустарником. Обстановка – розовые наружные стены, сочно-зеленые интерьеры, качающиеся на ветру кокосовые пальмы и пруд с плавающими фламинго – всегда напоминал мне старый легендарный Голливуд: романтика, сладостные грезы и счастливые концы. Все то, чего сейчас осталось так мало. Я направился на запад по Сансет, повернул на север на Стоун-Каньон-роуд и, проехав мимо огромных поместий, обнесенных высокими заборами, очутился перед входом в гостиницу. В половину второго ночи на стоянке не было ни души; я поставил «Севиль» между «Ламборгини» и «Мазерати», где он смотрелся богатой вдовой в сопровождении двух жиголо. За стойкой администратора дежурил задумчивый швед, даже не взглянувший на меня, когда я расплатился вперед наличными и назвал свое имя как Карл Юнг. Затем я заметил, что он записал это как «Карел Янг». Сонный портье проводил меня в бунгало с видом на пруд, в подсветке казавшийся огромным аквамарином. Комната оказалась неброской и уютной, с большой мягкой кроватью и массивной темной мебелью сороковых годов. Забравшись под прохладную простыню, я вспомнил, когда был здесь в последний раз: в июле прошлого года, на двадцать восьмой день рождения Робин. Мы слушали Моцарта в Музыкальном центре, а за концертом последовал ужин в «Бель-Эр». В ресторане царили тишина и полумрак, мы сидели в отдельном кабинете у окна. Между устрицами и телятиной по внутреннему двору величественно прошла видная пожилая женщина в вечернем наряде. – Алекс, – прошептала Робин, – посмотри… Нет, этого не может быть… Но это действительно была она. Бетти Дэйвис[38]. Мы не могли даже мечтать о встрече с ней. Воспоминание о той идеальной ночи помогло приглушить мерзкое послевкусие от этой, совсем не идеальной. * * * Проспав до одиннадцати, я позвонил и заказал в номер свежую малину, омлет с травами, булочки с отрубями и кофе. Еда прибыла в фарфоре и на серебре и оказалась восхитительной. Прогнав из сознания образы смерти, я позавтракал с аппетитом и вскоре снова почувствовал себя человеком. Я еще поспал, проснулся и в два часа дня позвонил в полицию Западного Лос-Анджелеса. Майло улетел в Вашингтон, поэтому я поговорил с Делом Харди. Тот сообщил, что Конли вычеркнут из списка подозреваемых. Когда Моуди снесли полголовы, он находился в Согусе на ночных съемках нового телесериала. Я отнесся к этому известию спокойно, поскольку никогда не видел в Конли расчетливого убийцу. К тому же я уже убедил себя в том, что именно я должен был стать жертвой стрелка. Принятие на себя этой роли не добавило мне спокойствия, но, по крайней мере, я буду осторожен. В четыре часа дня я сходил поплавать, в основном ради физических упражнений, а не для удовольствия, после чего вернулся к себе в номер и попросил, чтобы мне принесли вечернюю газету и пиво. Грипп, похоже, отступил. Плюхнувшись в кресло, я открыл пиво и развернул газету. Сообщение о смерти Валькруа занимало всего два абзаца на двадцать восьмой странице и было озаглавлено «Врач погиб в автокатастрофе». Из него я узнал, какого типа, пусть не модели, была у канадца машина («компакт иностранного производства») до того, как недалеко от причала в Уилмингтоне врезалась в железобетонную опору. Валькруа скончался на месте, его родственники в Монреале уже извещены о трагедии. Уилмингтон находится на полпути от Лос-Анджелеса к Сан-Диего, если ехать прибрежным шоссе, – унылое скопление складских помещений и доков. Мне захотелось узнать, что делал там Валькруа и в какую сторону направлялся. Он уже бывал в Ла-Висте? Возвращался оттуда и попал в аварию? Мне вспомнились его хвастливые заверения Беверли о том, что у него припрятан козырь в отношении Своупов. Один за другим посыпались вопросы: авария произошла случайно, вследствие притупленной наркотиками реакции, или же Валькруа решил разыграть своего козыря и поэтому лишился жизни? И что это была за тайна, которую он считал своим спасением? Могла ли она раскрыть убийство Своупов? Или помочь установить местонахождение их детей? Я крутил это снова и снова до тех пор, пока у меня не разболелась голова, напряженно застыв на краю кресла, шаря наобум, словно слепой, оказавшийся в лабиринте. И только тогда, когда я сообразил, чего недостает, я смог сосредоточиться на том, что нужно сделать. Если бы я с самого начала посмотрел на дело с профессиональной точки зрения, как психолог, четкое понимание, возможно, пришло бы раньше. Я был обучен искусству психотерапии, заключающемуся в том, чтобы раскапывать прошлое с целью распутать настоящее и сделать его пригодным для жизни. В каком-то смысле это сродни работе следователя: красться, пригнувшись, по темным закоулкам подсознания. И начинается все с того, чтобы тщательно и подробно выяснить всю предысторию. Четыре человека умерли неестественной смертью. И если их смерть казалась беспорядочным набором не связанных между собой ужасов, то виной всему было отсутствие такой предыстории. То, что к прошлому отнеслись с недостаточным уважением. И такое положение дел требовалось срочно исправить. Это уже была не теоретическая задача. На кон были поставлены человеческие жизни. Я отказался подсчитывать вероятность того, что дети Своупов живы. На данный момент достаточно было того, что она выше нуля. Я мысленно представил себе, уже в сотый раз, мальчишку в пластиковой комнате, беспомощного, полностью зависящего от других, потенциально излечимого, но носящего в себе бомбу с часовым механизмом… Его нужно найти, иначе он умрет в страшных муках. Злясь на собственную беспомощность, я перешел от альтруизма к самосохранению. Майло настоятельно советовал мне соблюдать осторожность, но, возможно, опаснее всего сидеть на месте. Кто-то охотится на меня. Рано или поздно появится известие о том, что я остался в живых. Охотник вернется за своей добычей и теперь уже не будет торопиться, чтобы сделать все как надо. Я не хотел, не мог играть в это выжидание, жить жизнью осужденного на смертную казнь. Меня ждет работа. Исследования. Эксгумация.