– Идем домой, я замерзла, – произнесла она наконец, поднимаясь с лавки. – Тебе нужно, чтобы я с тобой поехала фамилию менять? – Да. – Можем завтра… Инна молча обняла дочь за плечи и повела в подъезд, чувствуя, что тоже очень замерзла, и теперь им обеим не помешает знаменитый мамин чай из липы, чтобы не разболеться. Клиника Аделины Драгун произвела на нее впечатление с первых минут – огромная территория, три больших здания, все продумано, грамотно, удобно. Коллеги тоже понравились, все вели себя дружелюбно, объясняли, подсказывали на первых порах. Сперва она работала с небольшой нагрузкой, привыкала, присматривалась, да и к ней тоже присматривались, оценивали навыки и умение отреагировать на любую ситуацию. Вскоре после того, как Драгун предложила ей подписать контракт, ее взял в свою бригаду Матвей Мажаров, и Инна стала его постоянным анестезиологом. Как объяснил ей, посмеиваясь, главный анестезиолог Сергей, она попала в высшую лигу, и это значило только одно – ее навыки и знания находятся на самом высоком по меркам клиники уровне. Это очень ободрило Инну, придало ей уверенности. Все в жизни немного успокоилось, обрело какой-то смысл, и, если бы не внезапно вышедшая из-под контроля дочь, Инна могла бы считать себя счастливой. Она наконец-то занималась своим делом и была свободна в том смысле, что не приходилось вздрагивать от звука открывающейся двери. Все закончилось ровно в тот момент, когда ей пришло сообщение с фотографией, открыв которую, Инна помертвела – на ней был второй хирург ее московской клиники, точнее – его тело, вяло повисшее в петле. Закрыв сообщение, Инна поняла, что и в родном городе ее найдут – раз уж нашли номер телефона. Она его сменила на следующий день, но через полгода его пришлось менять снова – в очередном сообщении с неизвестного номера оказалась фотография сестры-анестезистки, лежавшей в ванне с перерезанными венами. Нужно было снова бежать, но куда? Инна в отчаянии перебирала варианты, но ни один не казался надежным. Жаль было дочь, только начавшую учиться, жаль сына, пошедшего в школу и в спортивную секцию. В конце концов, было жаль уходить из клиники, где она, наконец-то, нашла свое место. «Осталась операционная сестра Соня и я, – думала Инна ночами, лежа без сна в кровати и глядя в потолок. – Кого убьют следующей? И кто это делает? Почему наша бригада? Неужели дело в той операции Алены Сурковой? Мне казалось, что этот Рустам просто нагнетает ситуацию, чтобы убедить Влада провести операцию как можно быстрее, потому что хотел оказаться за границей и не затягивать этот процесс. Что же пошло не так?» Она пробовала искать информацию в интернете, не особенно надеясь на успех, потому что и имя, и фамилия Алены могли оказаться выдуманными. Единственное, что ей удалось найти, это небольшая заметка на каком-то московском портале, в которой говорилось об исчезновении жены депутата Сурикова Аланы. Всего две измененные буквы… Может быть, в этом и крылась разгадка того, что сейчас происходило вокруг нее, Инны? Аделина Невзоров позвонил мне через два дня и сказал, что Михаила Зайцева, того самого клиента с обожженным лицом, задержали на вокзале, когда он собирался сесть в поезд. Антон Залевский, давая показания, точно описал его внешность. Мне было только непонятно, где они познакомились – бывший военный и ученый-химик. Все оказалось просто. Михаил подрабатывал, где придется, в том числе и в гараже института, в котором трудился Антон. Там и познакомились, когда Залевский попросил посмотреть двигатель в машине. Спустя время Зайцев куда-то пропал, и Антон, конечно, думать о нем забыл, а встретил случайно, уже сбежав из тюрьмы. Этот побег стоил ему огромных денег, и в первый момент, увидев знакомое изуродованное лицо, Залевский испугался, что Зайцев его сдаст. Но все оказалось как нельзя лучше – Зайцев и сам не был заинтересован во встречах с сотрудниками правоохранительных органов. После ухода из гаража института Михаил встретил старого армейского приятеля, который работал теперь у депутата Сурикова. Он и помог Михаилу устроиться водителем. Суриков сперва морщился, видя изуродованное лицо Михаила, но потом постепенно оценил молчаливого, исполнительного Зайцева и начал доверять ему кое-какие поручения. Терять одинокому Михаилу было нечего, и он брался за любую работу, даже не совсем законную – покровитель твердо обещал, что поможет «в случае чего».20a3f9 А потом жена Сурикова, красавица Алана, закрутила роман с каким-то бизнесменом по имени Рустам и сбежала. Зайцев выследил для шефа и Рустама, и Алану, сменившую внешность. Алана успела сбежать и где-то затеряться, но разозленный Суриков не остановился. Он вызвал к себе Михаила и сделал ему предложение, от которого Зайцев, пораскинув мозгами, решил не отказываться. За свою просьбу Суриков пообещал такую сумму денег, что Михаилу хватило бы и на операцию, и на новые документы, и на спокойную жизнь где-нибудь за границей – чтоб наверняка. Он ошибся только в первом случае, когда облил доктора Локтева серной кислотой. Поняв, что такие методы быстро выведут на него сотрудников полиции, Зайцев сменил тактику и начал инсценировать самоубийства, и все бы ничего, если бы не досадная случайность. В клинику пластической хирургии он приехал за Инной Калмыковой, но наткнулся на еще одну заказанную ему медичку. Михаил сперва растерялся, но потом обрадовался – за один заход убрать последних, и все, можно уезжать после операции. В том, что подозрение на него не падет, он был уверен. Встретив Антона Залевского, Зайцев сперва, как и сам Антон, был напуган этой встречей, но потом рассудил, что Залевский может пригодиться чем-нибудь. А уж когда узнал, что его последняя «подопечная» Инна Калмыкова – бывшая жена Антона, понял, что это судьба. Потому просьбу нарвать с клумбы в клинике цветов Михаил воспринял как шутку, но исполнил. – Зачем тебе эти цветы? – просовывая букет сквозь прутья изгороди, спросил он, и Залевский улыбнулся: – Это любимые цветы моей супруги. Зайцев решил, что ненависть Антона к жене пойдет ему на пользу, можно будет обставить все так, что это Антон ее убил. Однако все пошло не по плану – Залевский украл своего сына из лагеря. Михаил услышал об этом краем уха в клинике и понял, что пора бежать. Залевский мог его выдать, нужно было срочно скрываться. Но он не успел. Невзоров рассказал мне об этом, добавив, что теперь дело об убийстве в моей клинике будет закрыто, виновный задержан. Я выдохнула с облегчением. Мы сидели в моем кабинете, пили кофе и вдруг Матвей спросил: – Послушай… а ведь мне не дает покоя то письмо, помнишь? – Какое? – я отставила чашку на столик. – Ну то, что пришло из московской клиники, про Инну Калмыкову? Может, его стоит отдать Невзорову? – Это зачем еще? – Вдруг она все-таки что-то еще от нас скрыла? Я опустила взгляд в чашку, долго вглядывалась в желтовато-коричневый ободок, оставшийся на ее краях. В памяти всплыл разговор с Семеном, состоявшийся там, в лесу, где нашли сына Калмыковой – разговор о чужой вине и чужой ноше. И тут у меня все сошлось, как в последний момент складываются разрозненные кусочки мозаики, которые до того никак не подходили один к другому. Но ты делаешь какое-то движение рукой – и бац! – они вдруг ложатся именно так, как должны были. – А с чего мы решили, что письмо было о Калмыковой? – спросила я, подняв глаза на мужа. – Ну а о ком еще? – Нет, погоди… там ведь даже половую принадлежность из текста не вычленишь! – я вскочила с дивана и кинулась к столу. – Да где же оно? – раскидывая бумаги, я искала тот самый листок и нашла. – Вот! Смотри – тут везде «доктор» – а это может быть кто угодно. – И ты думаешь, что это… – Я не хочу так думать, но, судя по словам Семена, так и есть. Автор этой анонимки – профессор Кайзельгауз, как ни прискорбно. Стиль ему знаком – наверняка не одного коллегу угробил в свое время такими письмами. – Погоди, – нахмурился муж. – Семен тебе об этом сказал? – Ой, Матвей, ну не об этом, конечно же! Он рассказал мне о том, как ему пришлось взять на себя вину за ошибку отца, и его по-тихому попросили из клиники, не став раздувать скандал. Отец сказал, что через пару месяцев – полгода, когда все уляжется, он возьмет его обратно, но Семен решил иначе, и профессор обозлился. Сам-то он уже давно нормально не оперировал, все сын, вот и… В общем, остался Борис Исаевич без рук в прямом смысле слова, вот и решил хоть так нагадить. Я поморщилась, а Матвей, вздохнув, произнес: – Н-да… ну и мерзавец все-таки наш проректор… Собственного сына так подставить… – Когда у тебя ничего, кроме регалий, не осталось, приходится выкручиваться. К счастью, у Семена хватило духа противостоять. Из него отличный хирург получится – без отцовского давления. Эпилог Сына Инны Калмыковой врачам удалось спасти. Сама Инна взяла отпуск и по совету Иващенко уехала с мальчиком в санаторий, где работал психотерапевтом старинный приятель Ивана. Он и помог Инне немного прийти в себя и начать работать с постоянным чувством вины, преследовавшим ее всю жизнь. Алина Калмыкова все-таки бросила медицинский институт и подала документы в академию художеств, пообещав матери, что ее закончит непременно. Она ушла из дома и стала жить в общежитии, подрабатывая официанткой в баре «Железный конь». Семен Кайзельгауз прошел испытательный срок и получил постоянный контракт. В свободное время он по-прежнему гоняет на мотоцикле в компании своих байкеров. С Алиной они поддерживают дружеские отношения, она по-прежнему зовет его «воспитателем колонии для малолетних». Антону Залевскому добавили срок за побег. За похищение ребенка он наказания не понес. Михаила Зайцева осудили на пожизненное за несколько убийств, депутат Суриков был лишен неприкосновенности и тоже получил срок. Его жена Алана на суд приехать отказалась. Профессор Кайзельгауз вынужден был отказаться от должности и уйти на пенсию, так как выяснилось, что он давно не может оперировать. С сыном он перестал общаться. Аделина Драгун по-прежнему работает в клинике вместе с мужем Матвеем. Именно ему была предложена должность Кайзельгауза, но Мажаров отказался, выбрав работу и лекции на курсах повышения квалификации. Аделина наконец заставила себя прочесть до конца личный дневник своей матери и обнаружила там в самом конце фразу «Моя дочь не моя копия. Моя дочь оказалась лучшим моим достижением в жизни. Если бы я ничего и не сделала в медицине, то всегда остается Аделина». Это было то признание, к которому Аделина бессознательно стремилась все годы.