Дорога оказалась вполне проезжей и слегка укатанной. Правда, только до околицы – дальше никто снег не убирал. Остановились, не доезжая деревни, на вычищенной площадке неподалеку от кладбища. Наверное, кого-то совсем недавно хоронили, уже после гибели иерея Викентия и после похорон Виктора Кирпичникова. Может быть, из двух семей, что жили здесь круглый год вместе с Виктором. Одна семья, помнится, была коренной, вторая приехала из города. Какой-то профессор, доктор химических наук, вышел на пенсию и поселился поближе к природе, чтобы поправить здоровье. Планировал только на лето, а остался насовсем. С обеими семьями Владимир Алексеевич был шапочно знаком, но за время своего короткого визита к брату коротких отношений ни с кем не завел. Ни времени не осталось, ни настроения. Так, несколько малозначащих разговоров, и все... Рябой от сброшенной на него печной золы сугроб рядом с домом был по краю утоптан множеством ног. И не валенками, в которых зимой в деревнях ходят практически все, а городской обувью. Впечатление было такое, что несколько человек не могли разойтись на узкой тропинке между двумя сугробами. Один из них был срезан большой деревянной лопатой, стоящей здесь же, около забора из штакетника; второй был более пологим, и потому наступали именно на него. Следы выглядели относительно свежими, недавние снегопады не занесли их. Владимир Алексеевич с Геннадием остановились, чтобы рассмотреть место. За забором залаяла собака. Пес был не слишком большим, но очень злобным; и окрасом, и экстерьером он напоминал бы кавказскую овчарку, если бы не размеры. А раз собака сидела во дворе и охраняла дом, у Владимира Алексеевича появилась надежда, что с матушкой все в порядке. Он подошел ближе к калитке, предоставив сыну возможность как следует разобраться со следами, и увидел на двери большой висячий замок. Ступени крыльца были лишь слегка припорошены снегом – так, словно бы порошу ветром с крыши нанесло. Значит, дома никого не было, и стучать в калитку было бесполезно. Если бы матушка вышла во двор по хозяйским делам, то не стала бы вешать замок. Собака все лаяла, гремела цепью, вертелась кругом на узком участке между калиткой и домом. Незнакомцы у забора сторожевому животному явно не нравились. – Покормить бы ее чем, – сказал Геннадий. – Голодная, наверное, псина. – Надо подкормить, – согласился Кирпичников-старший. – Попозже, после кладбища, съездим в магазин, купим что-нибудь. А пока с людьми поговорим. Вон, один из местных пожаловал, этот должен все знать. К ним уже спешил по узкой тропинке, сильно косолапя и поскальзываясь, Трофимыч – старик неопределенного возраста. Владимир Алексеевич знал только его отчество. Подойдя ближе, Трофимыч, сузив мутные подслеповатые глаза, окинул взглядом людей в военной форме. – Никак Владимир Алексеич пожаловал? – словно боясь обознаться, спросил он. – Он самый, Трофимыч, он самый. – Только сегодня о тебе думал. Как же, думаю, брата похоронить не приехал... И батюшку нашего отца Викентия не хоронил, и брата родного... – Я в командировке был, за границей. Мне даже не сообщили. Узнал, только когда вернулся. И сын мой вот тоже – не знал. Он на Кавказе в командировке был. Оттуда вызвали, да уже поздно. Познакомься, это – Геннадий. А это – Трофимыч, добрый человек, старейшина в этой деревне. – Нет, – не согласился Трофимыч. – Профессор меня почти на три месяца старше. Старейшина у нас он. Он и мудрый, ему положено так называться. – Так он же не местный, а ты здесь коренной... – Теперь и профессор у нас тоже местный. В Москву даже заглядывать не хочет, жена его моей бабе вчера жаловалась. Не любит Москву. Оно и понятно. Дураком нужно быть, чтобы такой воздух на московский променять... А он у нас не дурак. Дураки тоже, слышал я, профессорами становятся. А наш – сообразливый, с понятием... – А где матушка-то? Я хотел заглянуть, соболезнования высказать. – А увезли матушку. В больницу увезли, в «психушку», сказали. Даже связали – и в машину. В эту, как ее... В смирительную рубашку укутали. Большой такой мешок с рукавами. А я вот хожу, за домом присматриваю да собаку подкармливаю. Псина-то суровая, никого не подпустит, приходится с лопаты кормить. Через забор. Да ничего, я приспособился. – А что с матушкой-то случилось? – не понял Владимир Алексеевич. – Я же говорю, «Скорая помощь» приехала. Санитары связали ее и увезли. – Так... Чтобы в «психушку» человека отправить, причина нужна. Какие-то поступки неадекватные... И кто-то ведь эту «Скорую помощь» вызвал? – Я не вызывал, и профессор не вызывал. Моя баба с его бабой говорила – не вызывал. Должно, сама матушка позвонила, так я думаю. Больше некому. – А рабочие в храме? – спросил Кирпичников-старший. – Их как увезли, когда батюшку убили, после этого они только за вещами приехали – и сразу, в тот же вечер, по домам. Без хозяина что за работа? Тем более в храме. Это не баню построить. Они мужики-то хорошие, могли бы и без денег работать, и работали же, когда денег не было. Не рвачи какие-то. Но так ведь им сказать надо, что делать. Храм ить, можно такого наворотить... – Странная история с матушкой приключилась... – задумался Владимир Алексеевич. – Ну, ладно. Ты, Трофимыч, знаешь, где брата моего похоронили; проводи, покажи. И батюшку тоже... – Пойдем. Рядом они похоронены. Потом еще старуху привезли с другого берега, из города. Я что-то и не упомню ее. Родителев ейных помню, а ее самую, так нет. Пойдем, Геннадий... * * * Навестив две свежие, но уже изрядно засыпанные снегом могилы на кладбище, отец с сыном сильно расстроили Трофимыча, отказавшись от его предложения навестить профессора, который, как «бывший ученый-химик», научился делать потрясающий, на взгляд старика, самогон, распрощались со своим проводником и выехали от кладбища на дорогу – вернее, на то, что ею называлось. Но старенькая, видавшая все «Нива» со своей задачей справлялась, оправдывая гордое звание внедорожника. – Что делать будем? – спросил Геннадий, включая пониженную передачу. – Искать... Проверять... Для начала заедем в областную психоневрологическую больницу. В районах, насколько я знаю, таких больниц не бывает. Там есть неврологические отделения, но серьезных больных в них не держат. А если уж смирительная рубашка потребовалась, то матушку сразу отнесли к серьезным больным. Это все равно по дороге в Москву. – Знаешь, где она находится? – Я знаю только проезд через областной центр. Но язык, говорят, до Киева доведет, так что порасспросим людей... – А что нам скажут? – Узнаем, где матушка и что с ней случилось. У меня есть опасения, что в «психушке» мы ее не найдем. В районной больнице искать тем более нечего – но мы по пути и туда заглянем, чтобы не оставлять шансов пресловутому «а вдруг». – У меня есть точно такие же опасения. Но отрицательный результат – это тоже результат. – И даже более, может быть, важный, чем положительный. Совокупность косвенных улик может составить недостающую прямую улику. – Не понял, – признался Геннадий. – Наша задача, товарищ капитан, какая? – Какая, товарищ полковник? – Маму отыскать. – Это понятно. – Если мы будем уверены, что и матушку из деревни увезли неизвестно куда, то можно более обоснованно предположить, что это звенья одной цепи. – Едем, – упрямо стиснул зубы Кирпичников-младший. – А это кто? – Трудно сказать. Гости сюда редко наведываются... – Владимир Алексеевич даже слегка наклонился, всматриваясь вперед. «Нива» уже преодолела половину дороги до грунтованного шоссе районного масштаба, которое уже можно было с полным основанием называть дорогой, но навстречу ей шел, как крейсер по морю, большой внедорожник, не слишком смущающийся трудностями снежной трассы, причем двигался на значительной скорости. – «Ленд Крузер», – сказал Кирпичников-старший. – У моего генерала такой. И цвет такой же. – Нет, – не согласился Кирпичников-младший. – Это «Лексус». Знак отсюда не вижу, но у «Ленд Крузера» клиренс[2] фиксированный, а у «Лексуса» пневмоподвеска. Смотри, какой он высокий – явно на пневмоподвеске идет. – Значит, не генерал. И то я думаю, что здесь Виктору Евгеньевичу делать... Наверное, на площадке остановится. Примерно в середине дороги, рядом с поворотом, бульдозерист, убиравший снег, сделал небольшую площадку, чтобы машины имели возможность разъехаться. На нее-то и обратили внимание отец с сыном, когда ехали к деревне. Но большой внедорожник и не думал останавливаться. Его водитель гнал и гнал вперед, уверенный, что ему уступят дорогу, хотя «Ниве» свернуть было некуда. Это уже походило на преднамеренный конфликт. Геннадий остановился. – Кто-то очень наглый. – Что встал? Давай вперед, – приказал отец. Сын послушно включил передачу и опустил сцепление. Машины встретились, остановившись одна от другой не более чем в полутора метрах. Кирпичниковы вышли первыми. Обыкновенная водительская вежливость требовала от водителя «Лексуса» оценить ситуацию и остановиться на расчищенной площадке, чтобы пропустить «Ниву». Это нерегламентированное правило, и все водители стараются его соблюдать. Отец с сыном стояли и ждали, однако из большого внедорожника никто не выходил. – Мне это не нравится, – сказал Владимир Алексеевич. – Между машинами не заходи, пошли по бокам. Но едва они сделали по шагу, как все дверцы «Лексуса» распахнулись и на дорогу вышли четыре человека. Судя по манере держаться, они были очень уверены в себе. Все были среднего роста, но крепкие, выглядели спортивно. И без раздумий и сомнений двинулись навстречу офицерам. Владимир Алексеевич сразу обратил внимание на то, что только водитель был русским, остальные – кавказцы. Водитель, несмотря на зимнее время, носил на голове зеленую армейскую бандану, словно подчеркивая свой статус. Кавказцы были в спортивных шапочках. Судя по движениям, намерения экипажа «Лексуса» были явно агрессивными. Двойное преимущество в количестве могло сказаться на открытом пространстве, остававшемся между машинами. А рядом с двигателем «Лексуса», сбоку, был только узкий проход до высокого сугроба. Два человека встать рядом там не смогли бы. И потому, сразу верно оценив ситуацию, отец с сыном, не сговариваясь, одновременно торопливо сделали еще по паре шагов. Воспитанники одной боевой школы действовали и мыслили по схожей схеме. Их позиция была выгодна тем, что они не шагнули за ту линию, за которой начиналась теснота, а потому могли маневрировать, защищаться и наносить удары по полной программе. Владимир Алексеевич все же надеялся, что будут соблюдены хотя бы какие-то приличия, которые в подобной ситуации сводятся к разговору, пусть и ведущему к драке. Но сейчас на это и намека не было. Водитель, держа в руке газовый баллончик и пытаясь привлечь к нему основное внимание противников, сразу попытался нанести удар ногой, который полковник Кирпичников легко блокировал, а саму ногу тут же прижал к высокому капоту внедорожника, оставив соперника стоять враскорячку – идеальная поза для нанесения самого болезненного для мужчины удара. Церемониться и проявлять благодушие Владимир Алексеевич не стал и нанес выпад предельно коротко и резко, с выбросом накопившейся энергии. Водитель пытался было выставить руку, чтобы блокировать удар, но лишь сломал себе палец; раздавшийся хруст был тут же заглушен диким воем. Второй противник церемониться не стал, двумя руками отшвырнул водителя в сугроб и, выставив руки перед собой, бросился вперед. По его стойке Кирпичников-старший сразу определил борца-вольника, совершающего классический «проход в ноги». Отскакивать в этой ситуации бессмысленно – борец обладает цепкими руками и хоть за пятку, но ухватить успеет. К тому же бросок вперед – всегда более скоростное движение, чем отскакивание. И потому Владимир Алексеевич просто нанес встречный удар коленом в брегму[3]. Во всех спортивных единоборствах такой удар, естественно, запрещен, и потому спортсмены, даже специалисты по смешанным единоборствам, не приучены от него защищаться. Не сумел сделать этого и борец-вольник. Он как летел вперед, так и упал лицом в снег без движения. И полковник, наступив на него, двинулся дальше, чтобы обойти машину и оказаться за спиной у противников сына. Геннадий тоже сразу понял, что имеет дело с борцами. К нему они тоже могли подступиться только по одному, и, чтобы этим воспользоваться, нельзя было отступать. Даже первый был намного мощнее и шире в плечах, чем капитан, и ладони имел, как экскаваторные ковши. Чувствовалось, что у него мощные, сильные, тренированные руки. А позади нависал еще более крупный соперник. Первый сразу встал в борцовскую стойку, слегка наклонившись вперед и выставив руки перед собой, желая схватить или за руку, или, если удастся, за шею, а там, в зависимости от обстоятельств, притянуть к себе или оттолкнуть. Теснота прохода не давала возможности действовать корпусом. Но Геннадий сделал еще шаг навстречу, предпочтя пользоваться этим узким пространством и не выходить на открытое место. Он не стал заранее выставлять вперед руки, чтобы не дать противнику возможность сделать захват за рукав бушлата, но одновременно с шагом вперед резким ударом развел руки противника, протискиваясь между ними, и одновременно большими пальцами нанес резкий удар по глазам. Выдержать такой удар не сможет никто. Борец с ревом начал сгибаться, когда Геннадий врезал ему коленом в челюсть. Удар получился на встречном движении и потому оказался особенно мощным. Кавказец сразу потерял сознание, и локоть капитана Кирпичникова, совершив круговое вращение, бил уже по бесчувственному затылку. Но удар наносился автоматически, отработанным каскадом движений, и останавливать его было бесполезно. – Что, драться тебя в армии научили? – похохатывая, спросил второй противник. Этот был самый высокий и мощный из всех; он прекрасно осознавал свою силу и поэтому был абсолютно уверен в себе. – Мы все учились понемногу, – спокойно ответил Геннадий. – Ну-ну... Посмотрим, что ты сможешь сделать против чемпиона мира по панкратиону[4]. И он тоже попытался принять борцовскую стойку. – Сынок, – сказал из-за спины чемпиона мира подоспевший полковник Кирпичников. – Мы служим в таких частях, в которых драться не учат. Нас учат только убивать. Тебе следовало знать это до того, как ты собрался вступить в драку. На мгновение повисла пауза. Чемпион мира присел ниже. Он не ожидал, что окажется в окружении, и оттого слегка растерялся. Но ненадолго. Кавказец вдруг выпрыгнул с места, сразу взлетев на верх сугроба животом; съехал с него в обратную сторону, но быстро вскочил на ноги. Снег в поле оказался слишком глубоким даже для его длинных ног, но чемпион побежал, проваливаясь, падая и снова поднимаясь. Геннадий вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в снег перед собой. Это заставило чемпиона вдвое увеличить скорость, хотя, казалось, на глубоком снегу это сделать невозможно. – Эй, а как же говорят, что кавказцы друг друга не бросают? – крикнул ему в спину полковник. – Где твоя гордость, чемпион? – Еще как бросают, – усмехнулся Геннадий. – Сплошь и рядом с таким сталкиваться приходится. Там, на Кавказе...