Бикмурзин, сегодня — свободен! Встань и иди! Да хоть в баню! А вас, товарищи Евлогин, Багдашов, Заброда, Шарий, попрошу остаться. Маленькое, но ответственное поручение. Извольте соответствовать. За штат никто ещё не выведен. Хотя настроение у всех дембельское, запасные аэродромы подготовлены. Кулон Кузьмы. Не сегодня завтра… Вы мне это прекратите! Про завтра будет видно завтра. Сегодня же — день открытых дверей на журфаке. Васильевский остров, Кадетская (нет, тогда ещё Съездовская) линия. Пятница — исход сессии. Всех на волю, всех на волю! Славно поработали, славно отдохнём! Каникулы! Ан — суббота. У деканата — объявление: все студенты третьего курса приглашаются. Ну, как приглашаются? Принудиловка по умолчанию. Смотрины. Весь верхний этаж отдан под. И — конвейер. Столики-столики-столики. За каждым — вроде полномочные представители. Новых изданий в ту пору (середина девяностых) народилось, как котят. Всяк хозяин норовит угадать с будущим рабом. Третий курс — очник созрел. Уже умеет, но ещё не избалован. Надо брать, на перспективу. Запуск по десять-пятнадцать студентов. Собеседование. Нам нужны новые кадры, мы открылись, мы расширяемся. Чем увлекаетесь, что вам интересно? О чём мечтаете? Какими себя видите через несколько лет? Вот вам анкета. Спасибо, мы с вами свяжемся. Следующие десять-пятнадцать. Следующие. Следующие. Весь курс. Смотрим человеческий материал, оцениваем. Ассистент рядом с гипотетическим хозяином — не представляясь. Доброжелательный, умноглазый, молчаливый. Понятно, да? Если надо объяснять, то не надо объяснять. Кадры нужны, нужны кадры. Все анкетные данные — вот. Мы с вами свяжемся. А кто такие мы — разговор иной, потом, если захочешь. Рутинная процедура. Весь курс, конечно, в коридорах не топчется, похохатывая. Да просто не поместятся. И курить на факультете запрещено категорически, даже в сортире, тем более в сортире. * * * Всей оравой — в Румянцевском садике, угол Университетской набережной, два шага до журфака. Спугнув здешних завсегдатаев-черносотенцев. Обсев скамейки у фонтана (да, фонтан ещё был, не демонтировали) перед обелиском «РУМЯНЦОВА ПОБѢДАМЪ». Тут сообща и дыми лошадиными дозами, гомони, фрондируй в голос: — А там кто-нибудь из «Плейбоя» будет? Я бы завербовался. — Ага, «Плейбой»! «Таймс»! «Шпигель»! Скажи спасибо, если тебя хоть «Смена» подберёт! — «Смена» полный отстой! Не та уже! — Так им и скажи, если спросят: ах, уйдите, противные! я не продаюсь! — Все продаются! — Смотря за сколько. — Ну, твоя-то цена — пятачок за пучок. Если бы я «шпору» в среду не кинула, ты бы совсем! — Я тебя тоже люблю и ценю. За «шпору» — вообще страстно! — Вот кого с руками-ногами оторвут, это Лилиточку нашу! Со «шпорами», без шпор! — С её руками-ногами — оторву-ут! Лиль, джин-тоник хлебнёшь? — Нет. — Обижа-аешь! — Нет — Тогда почему? — Муж не разрешает. — О! А кто у нас муж? — Хочешь, познакомлю? — Э-э, не-ет. Спасибо, нет. Знамо, кто у Данияловой муж! Пошутить нельзя? Нельзя! — Ребяты, а про «Талисман» кто-нибудь что-нибудь слышал, знает? — Да сдаётся мне, пока одни понты! — Не скажи. Вроде у них всё по-взрослому. — Поживём — увидим. — Если доживём. — Это — да! Бодрячки на нервишках. Солнце всходит и заходит — кушать хочется всегда. Пристроиться бы! Хоть на договор! О том, чтобы в штат, мечтай до вручения диплома. В СМИ недоучек не привечают. На договор — куда ни шло. И пойдёшь — при всём уморительном фрондировании. Пойдё-о-ошь! Та же газетная практика, публикации — кровь из носу. Иначе — отчисление, жёстко. По-волчьи выть… Забавно их всех слушать, если прислушаться. Костя Шарий с Тарасиком забавлялись тут же поодаль, на скамеечке. В шахматы играем, в шахматы. Ветерок освежает, травка зеленеет, бодрячки чирикают. Право, пользительней, чем в аудитории париться, как Аврумычу с Максом. На пальцах кинули — кому куда. О! Вот и «отстрелявшиеся» студентики в Румянцевский со Съездовской потянулись разрозненно. — Вторая смена! Вторая смена! Ещё человек десять запустят. Да не торопитесь, там они пока пытают. — А никто и не торопится! Очень надо! Очень. Надо. — Ну, как там? Как там? — Да никак! Морды, как морды. Но улыбаются. Так надо понимать, мы им больше нужны, чем они нам. Легко говорить, уже «отстрелявшись»! — Но взяли? Предложили хоть? — От «Плейбоя» там есть кто?! — Да отзынь ты со своим «Плейбоем»! Задолбал! Не, без балды, как там? — Вербуют помаленьку, вербуют. Иносказательно «вербуют» или как? Или так. И так, и так. Вслух не произносится, но подразумевается. Не без лёгкой бравады: врёшь, не возьмёшь! Боязливо. Сейчас не тридцать седьмой год, да! Ведь да? Ведь потом никак не отразится — на карьере, на бытовых заморочках, на всём… Ведь да? То есть… Ведь нет, не отразится? Такие все бодрячки на нервишках. * * * — Можно? — Нужно! Входите, присаживайтесь. Просто как дети! На моськах написано: зна-аем, знае-ем ваши штучки! Да какие ж такие штучки, молодёжь! Предлагаем поработать вместе. Престижно, высокооплачиваемо, на благо Родине. Что в этой триаде смущает? Престижно? Высокооплачиваемо? Или… на благо Родине? М? Ваше право в любой момент отказаться. Было бы предложено. Ведь не каждому предложено, только избранным. Нет желания стать избранным? Так и будешь день за днём гнать строку в каком-нибудь «Талисмане» за денежку, пока не испишешься? Да ради бога! Рано или поздно подсидят, и — по сокращению штатов. Однако если ты избранный, то какой-нибудь «Талисман» не уволит ни при каких условиях. Будет дано понять: такое условие! Своих не бросаем. А глаза добрые-добрые! Вот самое то повториться! От природы отнюдь не дура. Настолько умна, что иной раз играет дуру просто виртуозно. Самое то — в ту субботу, при собеседовании. Она к Граничу («Талисман») попала. Гранич, как всякий начинающий импотент, из молодых да ранний, выпучил всё, что имел. Распавлинился до неприличия: перспективы, такие перспективы! Талисман — нечто магическое, приносит удачу и счастье владельцу оного. Золотая цепка на шее. Костюм за двести баксов, бывш. за три тыщи, с распродажи на Пятой авеню. «Роллекс»-China. Дорого, но дёшево. Понты. Дамочка с кафедры промеж прилавировала: наша Лилечка — гордость курса! вы её ещё не знаете, вы её ещё узнаете! Ассистент рядом с Граничем — только доброжелательность, только она! А ведь округление бёдер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твоё — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твоих — как два козлёнка, двойни серны.