— Только лишь умозрительно, Сара, — фыркнул доктор, отправляя книгу в общую кучу, а затем снова беря в руки первый томик. — Лишь одна-единственная краткая ремарка Шнайдера дает хоть какой-то просвет: «Она» — то есть наша мать — «говоря по существу, переносит весь свой эготизм на дитя». — Да, именно, — кивнула мисс Говард. — Представьте себя одной из этих неестественно взращенных матерей — она потеряла собственных детей и более не способна к деторождению: не ощутите ли вы тягу неким образом добыть себе другого — хотя бы для того, чтобы доказать: вы способны удовлетворительно выполнять функцию, определяемую обществом как основное женское предназначение? Лицо доктора утратило выражение, руки опустились, и он зашвырнул Шнайдера в одну кучу к Джеймсу. — И в правильном индивидуальном контексте, — произнес он, кивая, — эта тяга способна возрасти так, что она уничтожит естественные сдерживающие силы… Что ж — где были вы все эти два дня, мой оракул женской души? — Он подошел к мисс Говард и возложил руки ей на плечи. — Бог знает сколько часов и страниц бесплодных штудий ушло у меня на то, чтобы прийти к тому же самому заключению! — Доктор дошел до двери и крикнул в коридор: — Сайрус! Набери-ка мне ванну, если тебе не сложно, и приготовь свежую перемену платья! — После чего он вновь обернулся к мисс Говард. — Последний раз, когда мы работали вместе, Сара, мы изучали известные законы психологии. Но теперь предубеждения нашего общества вынудят нас писать новые, как я подозреваю. Вам надлежит тщательно все записывать и всегда быть под рукой, ибо ваша точка зрения — нужнее прочих. Поскольку мы сами не можем… В этот момент речь доктора была прервана легким посапыванием с дивана: мистер Мур спал сном младенца. — М-да, — вздохнул доктор. — Скажем так: некие другие точки зрения будут гораздо менее важны. Хотя пусть пока отдохнет — ибо если нам повезет, завтра ему придется выйти на улицы. Когда доктор принял ванну и переоделся в чистое, выяснилось, что единственный способ поднять мистера Мура на ноги — это предложение позднего ланча у Дельмонико, что на Мэдисон-сквер. Этому заведению доктор Крайцлер уделял теперь меньше времени ввиду того, что мистер Чарли Дельмонико, держа нос по ветру модных веяний и финансовых подвижек в северной части города, недавно открыл дополнительный ресторан на 44-й улице; и хотя он клялся доктору, что никогда и не думал прикрывать заведение на Мэдисон, тот все же полагал, что подобное решение есть лишь вопрос времени, но судьба этим местом распорядится по-своему. И потому в знак протеста старался по мере сил воздерживаться от визитов к Чарли (полностью игнорировать его было решительно не в силах доктора). Мы с Сайрусом прогулялись в их обществе до Мэдисон-сквер. Хотя на самом деле мы никогда не обедали в ресторане вместе с доктором — в те дни это было немыслимо, — нам нравилось туда ходить все равно, поскольку я свел дружбу с мистером Ранхофером, французом шеф-поваром и властителем кухни, благодаря чему обычно заполучал коробку-другую хорошей еды, которой мы могли насладиться и в парке. Мы проводили доктора и его гостей до главного входа, где Чарли Дельмонико лично встречал посетителей. Доктор Крайцлер протянул ему руку, которую мистер Дельмонико пожал, хотя доктор полушутливо произнес: — Я по-прежнему не разговариваю с тобой, Чарлз. Как только все оказались внутри, я оббежал угол — прямиком к служебному подъезду. Протолкавшись сквозь бригаду орущих мужиков, таскавших ящики с овощами и фруктами, обледеневшие коробы с рыбой и гигантские говяжьи да бараньи бока, я миновал темный тамбур и вскоре очутился на выложенной кирпичом кухне, где со сводов потолка свисали бесчисленные кастрюли и сковородки. До меня уже доносился голос мистера Ранхофера, эхом отзывавший от кафельных стен: — Нет, нет, нет! Свинья! Да я бы не скормил это животному! Ну почему, почему тебе так невозможно это запомнить? — Объектом его гнева был, как я вскоре обнаружил, юный поваренок, отвечавший за десерты: он, похоже, принимал все возмущение своего шефа близко к сердцу и был готов разрыдаться. Мистер Ранхофер — его огромное круглое тулово обернуто в белое, усы такого же цвета щетинились — попытался немного успокоиться, после чего приблизился к рабочему столу юноши. — Ну вот, смотри — я покажу тебе, но только один раз! Ожидая окончания урока, я принялся глазеть по сторонам: в необъятной кухне, как безумные, вкалывали двадцать или тридцать поваров, помощников поваров и помощников помощников поваров — они все вопили что было мочи, порой я даже не видел, кому. Плиты время от времени расцветали разноцветными языками пламени, и сотни запахов наводняли это место — одни вкусные, другие скорее странные — сливаясь вместе в один, уже неопределямый аромат. Все это заведение здорово отдавало дурдомом из тех, где я бывал с доктором, — вот только в элегантных залах наверху люди выкладывали серьезные деньги за то, что рождалось в этом дурдоме. В какой-то момент я уловил паузу и вцепился в фартук мистера Ранхофера. — Послушайте! Мистер Ранхофер! Он обернулся, и после быстрой улыбки нахмурился: — Пожалуйста… Стиви… уходи! Не сегодня, это безумие… безумие! — Ага, смахивает на оно самое, — ответил я. — Что стряслось-то? — Он убьет меня… этот Чарлз просто возьмет и убьет меня! Три частных ланча и следом обед на восемьдесят персон! Как, во имя господа всемогущего, может обычный человек с таким справиться? — А, ерунда, ты справишься, — отозвался я, вложив в интонацию всю уверенность, какую только смог. — Ты же всегда справляешься, верно? Вот именно поэтому ты и вожак в этой поварской стае. Это его зацепило. Он снова быстро улыбнулся и заорал кому-то: — Франц! Две коробки сюда — с крабами! Бегом! — И он принялся вытирать ручищи о передник, заламывая их и не переставая следить за тем, что происходило вокруг. Потом снова опустил взгляд: — Прошу тебя… Стиви… бери еду и ступай. Сегодня не лучший день для бесе… — Тут что-то отвлекло его: — Нет! Стоп! Не сметь, имбецил, как тебе вообще в голову пришло, что… — И он жирной молнией исчез. Я забрал коробки с едой у парня по имени Франц, который то и дело косился туда, где скрылся его босс, словно в любое мгновение мог получить свою порцию трепки. На обратном пути я стащил с полочки пару вилок и столько же салфеток, после чего трусцой поспешил обратно тем же коридором, куда теперь набилось больше грузчиков, чем прежде. Сайрус восседал на скамье в парке Мэдисон-сквер за длинной вереницей двуколок, карауливших седоков на Пятой авеню. Не снижая скорости, я промчался между экипажами, пробежал по газону, отмечавшему границу парка, и, подлетев наконец к скамье, с ходу вручил Сайрусу коробку, вилку и салфетку, после чего плюхнулся рядом на траву. Мы немного поболтали, похрустывая крабами — их в тот день приготовили, как я люблю: просто пожарили в масле, — и заели гарниром: итальянским салатом и рисом с бананами. Прекрасная еда — а еще лучше оттого, что бесплатная. Доев, я развалился на травке и побаловал себя сигареткой. — Сайрус, — сказал я, глазея на небо сквозь кроны и сучья деревьев, — как думаешь, сколько еще пройдет, пока доктор не вытурит миссис Лешко? — Не знаю, — ответил он, доедая. — Но бесконечно так продолжаться не сможет. — Ага, — согласился я и немного помедлил, прежде чем позволить сорваться с языка мысли, преследовавшей меня с прошлой ночи, когда я вгляделся у Пинки в лицо «Маленькой девы Акадии». — Сайрус? — Здесь я. — Как думаешь, а доктор может нанять Кэт? Ну, в смысле, прислугой. Повисла долгая пауза, ясно сказавшая мне все, что было у Сайруса на уме, но вскорости он выразил это словами: — Кэт должна захотеть работать, Стиви. У нее большие планы. Про себя. Сомнительно, что ее это заинтересует. — Да, наверное. Я просто подумал… — Знаю я, что ты подумал, — ответил гигант, изо всех сил стараясь мне посочувствовать. — Можешь спросить у доктора — вот только, как я уже сказал, вряд ли она захочет. Я не стал развивать тему и, проведя несколько минут в тишине, мы перешли к другому. Но мысль крепко засела у меня в башке, и я намеревался во чтобы то ни стало ее проверить. Когда доктор, мистер Мур и мисс Говард вышли из «Дельмонико», уже было начало пятого, и вид у них всех был при этом довольно несчастный. Доктор торопливо миновал нас с Сайрусом, сухо бросив на ходу: — Мы прогуляемся, — и все остальные потопали следом. Я умышленно не спешил, равно как Сайрус и мисс Говард, а мистер Мур не отставал от доктора, о чем-то с ним тихо беседуя. Ни Сайрус, ни я не стали допытываться, что же произошло; мисс Говард прочла вопрос у нас на физиономиях. — Это было ужасно, — сказал она. — Слухи о расследовании в Институте разошлись по всему городу. Даже старые друзья от него отвернулись. Такое чувство, будто нас там и не было. Благослови боже Чарли — без его стараний там было бы вовсе невыносимо. Мы шли вниз по Бродвею. То была предсказуемая реакция, как мне показалось, со стороны тех, кто величает себя «обществом», и хоть я знал, что доктор и дальше будет делать вид, будто происходящее никоим разом его не заботит, я также знал, что в глубине души он просто кипит от возмущения. А все потому, что, как и сказала мисс Говард, средь этой общественной стаи было несколько человек, коих доктор почитал за друзей, и видеть, как они ударились в грубость вместе с прочими… В общем, я даже был рад, что у нас нашлось время для пешей прогулки до штаб-квартиры. И я мог лишь надеяться, что мистеру Муру удастся перевести внимание доктора на наше общее дело к тому времени, когда мы дойдем. И ему фактически это удалось — во всяком случае, он сделал то, на что разумно было рассчитывать. Когда мы дошли до здания из желтого кирпича и обнаружили поджидавших нас там братьев Айзексонов, доктор заговорил с ними спокойно и деловито. Когда же мы поднялись на шестой этаж, разговор уже свернул на то, как нам следует представить гостям художественный сеанс. Мисс Говард, очевидно, успела предупредить сеньору Линарес, чтобы та не говорила о том, что же произошло в действительности, но сообщила нам, что «ничто» не сможет удовлетворить ненасытного любопытства миссис Кэди Стэнтон. Мисс Говард прикинула, что будет, если выдать портретируемую особу за старую приятельницу — или, опять же, родственницу — сеньоры, но это никак бы не объяснило шрамов и ушибов последней; а мисс Говард была уверена, что миссис Кэди Стэнтон непременно поинтересуется их происхождением, ибо мужья, избивающие жен, — та тема, на которую она читала проповеди уже несколько десятков лет. Вообще-то, сообщила нам мисс Говард, миссис Кэди Стэнтон неоднократно критиковали другие руководительницы женского движения, поскольку та вкладывала не меньше усилий в попытки изменить условия, вызывавшие насилие в семьях (пьянство и прочее), и облегчить женщинам выход из сложных ситуаций, смягчив разводное законодательство, нежели в отстаивание избирательного права для своих товарок. Должен заметить, я понимал ее стремления; большинству женщин в моем старом районе было наплевать с высокой колокольни на то, кто у нас президент, — все их силы уходили на то, чтобы пережить супружеские буйства. В общем, мисс Говард и мистер Мур все еще никак не могли сговориться, что наврать миссис Кэди Стэнтон, когда доктор вдруг заявил, что лучше всего прекратить вилять хвостом и рассказать леди правду — или, скорее, большую ее часть: незачем уточнять, кем именно является сеньора Линарес, равно как и распространяться о ее дочери. Вместо этого мы могли бы сообщить, что посреди Сентрал-парка на нее напала другая особа и ограбила ее; если миссис Кэди Стэнтон захочется подробностей, пусть разбирается сама. Мисс Говард поначалу не слишком понравилось это предложение, и она сдалась, лишь когда зажужжал электрический звонок, подсоединенный к кнопке в вестибюле здания: явилась сеньора Линарес. Когда мисс Говард спускалась встретить нашу первую гостью, по лицу ее было ясно: она убеждена, что миссис Кэди Стэнтон скорее всего это и сделает — «разберется сама». Выйдя из лифта, сеньора пребывала едва ли не в истерике: она была убеждена, что за ней следят — либо супруг, либо кто-то еще. Поэтому Сайруса незамедлительно услали вниз на разведку: не шныряет ли кто вокруг № 808. Сеньору это несколько успокоило, хоть и не то чтобы окончательно, поэтому она единственно могла выслушать инструкции доктора касательно того, что следует, а чего не следует говорить в присутствии других женщин. Когда снова зажужжал звонок, сеньора вновь ударилась было в панику, но ее остался успокаивать мистер Мур, а мисс Говард отправилась встречать многообещающую художницу и живую легенду. Глава 12 Пока лифт с лязгом тащился назад, никто из нас толком не представлял себе, чего следует ожидать. Мне казалось, что сейчас к нам фурией ворвется эдакая замшелая бой-баба с кислой миной. Сколь приятным же было мое изумление — да и всех остальных, судя по их лицам, — когда в дверях изящно появилась весьма респектабельная и при этом элегантно одетая леди: волосы ее были тщательно завиты и уложены, а изысканные кружева, обрамлявшие шею и грудь, венчала большая красивая камея. Сперва я решил, что это и есть художница: встречавшиеся мне воительницы за женские права не очень-то жаловали все эти финтифлюшки и драгоценности. Но тут я разглядел, что волосы ее седы, а кожа дрябла и морщиниста, стало быть, по возрасту она никак не могла оказаться подающим надежды художественным дарованием, о котором рассказывал Пинки. Глаза, тем не менее, у нее были молодые, выразительные — может, она и приходится кому-то бабушкой, но соответствующего обращения с собой не потерпит. Она несла с собой трость с медным набалдашником, однако держалась при этом подтянуто и гордо — ни дать ни взять знаменитый ветеран: то была миссис Элизабет Кэди Стэнтон, единственная на свете женщина, которой впоследствии достанет духу переписать Библию с женской точки зрения. Следом за ней в дверях показалась леди помоложе, которая могла бы показаться старшей сестрой нашей мисс Говард, настолько походили они друг на друга обликом, платьем и манерами. Черты лица мисс Сесилии Бо отличало скорее благородство, нежели красота, и внимание прежде всего приковывали ее светлые глаза. Одета она была в простую блузку на пуговицах, шею обвивала небольшая лента, а наряд довершала льняная накидка и скромная юбка. Сходство ее с мисс Говард, похоже, внешностью не ограничивалось — они уже болтали, словно две старые подруги: мисс Говард рассказывала мисс Бо о нашем визите к Пинки, та в ответ делилась таким же опытом. Вдобавок, как я узнал позже, в их прошлом также имелось достаточно общего: в частности, обе происходили из состоятельных семей (мисс Говард, как я уже упоминал, выросла в долине Гудзона, мисс Бо — в Филадельфии), которые весьма неодобрительно относились к необычному образу жизни юных леди. Дождавшись окончания всеобщего знакомства, я шмыгнул на свой подоконник и там уже вовсе рта не раскрывал. По лицу миссис Кэди Стэнтон, пока она разглядывала присутствующих, было видно, что она пытается разобраться в ситуации, но тщетно. Стоило мисс Бо приготовить свои художественные принадлежности и подвинуть кресло ближе к сеньоре, как мисс Говард выступила с заготовленным — или, как предпочел бы называть его доктор, неполным — разъяснением причин, побудивших нас обратиться к мисс Бо. Глаза миссис Кэди Стэнтон сузились, однако голос оставался вполне дружелюбен: — Вы сказали, Сара, что это была другая женщина? Это весьма необычно — и все из-за денег? В разговор вмешался мистер Мур, отвлекая ее собственным обаянием от скользкой темы: — В Нью-Йорке, миссис Кэди Стэнтон, практически все так или иначе происходит из-за денег — и, боюсь, мало что в этом городе можно с уверенностью считать действительно «необычным». Лицо миссис Кэди Стэнтон мгновенно сделалось гораздо прохладнее, и она обратила на мистера Мура суровый взор: — Разумеется, мистер… Мур, не так ли? Вообще-то я провела немало лет в Нью-Йорке, мистер Мур, и не всегда мне доставались приличные соседи. Так что сейчас, как мне кажется, я могу с уверенностью утверждать: нападение женщины на женщину в Сентрал-парке среди бела дня — отнюдь не частое событие. Быть может, кто-нибудь из полисменов здесь сможет это подтвердить? — И она мотнула головой на Айзексонов, которые, не зная, как им обходиться с этой дамой, все же не обрадовались такой этикетке. — О! — воскликнул Люциус, доставая носовой платок, чтобы утереть выступившую на лбу испарину. — Я вряд ли… это… — Не частое, — в итоге изрек Маркус — настолько уверенно, насколько вообще позволяли обстоятельства. — Но отнюдь не неслыханное, мэм. — Вот как? — не удовлетворилась таким ответом миссис Кэди Стэнтон. — Мне бы хотелось примеров. Во время этой небольшой пикировки мисс Говард отошла в угол вместе с мисс Бо и сеньорой Линарес — последняя принялась описывать художнице облик нападавшей. Видя, что разворачивающаяся дискуссия грозит оставить миссис Кэди Стэнтон в стороне от столь важного события, доктор позволил себе вмешаться в разговор: — Если у вас имеется свободный день-другой, миссис Кэди Стэнтон, я с радостью представлю вам любое количество случаев жестоких нападений, совершенных женщинами. Та развернулась к нему: — Женщинами на женщин? — недоверчиво переспросила она. — Женщинами на женщин, — подтвердил доктор с улыбкой, предупреждавшей, что он не шутит. — Дочерями на матерей, сестрами на сестер, соперницами, не поделившими объект страсти, друг на друга — и, разумеется, матерями на дочерей. — Он извлек портсигар. — Не возражаете, если я закурю? Быть может, составите мне компанию? — Нет. Благодарю вас. Но вы можете курить. — Поразглядывав доктора еще минуту, миссис Кэди Стэнтон воздела палец, как раз когда он закуривал. — А ведь я слышала о вас, доктор. Читала некоторые ваши работы. Вы посвятили себя криминальной и детской психологии. — Верно, — отозвался тот. — Но ведь не женской психологии, — продолжала миссис Кэди Стэнтон. — Скажите мне, доктор, отчего ни один из исследователей разума не избрал своим предметом женщину? — Забавно, что вы спрашиваете, — отозвался доктор. — Недавно я и сам задавался таким вопросом. — Так позвольте я вам отвечу на него. — И, развернувшись в кресле так, чтобы видеть лицо собеседника, миссис Кэди Стэнтон приступила к самой настоящей лекции. — Психологи не изучают женское поведение, поскольку подавляющее их большинство — мужчины; а предприми они такое исследование, неизбежно обнаружили бы, что в основе всего поведения, вами описанного, лежит грубое порабощение и жестокость мужчин по отношению к женщинам. — Здесь ее глаза вновь сузились, однако на сей раз по-доброму. — Вы угодили недавно в серьезную передрягу, доктор Крайцлер. И я знаю, почему. Вы пытаетесь объяснять действия преступников, опираясь на их… как это вы называете… их «индивидуальный контекст». Однако люди не нуждаются в объяснении. Они считают, что вы всего лишь предоставляете оправдание. — А как вы сами считаете, миссис Кэди Стэнтон? — спросил доктор, затягиваясь. — Я считаю, что ни одна женщина не является в этот мир с желанием делать что-либо иное, кроме того, что назначила ей природа — а именно, творить и взращивать. Духовным озарением, священной силой созидания наделена каждая женщина по праву родоначальницы человечества. И если эта сила извращена, то можете быть уверены — где-то здесь приложил руку мужчина. — Ваши слова звучат убедительно, — ответил доктор, — однако идеи, заложенные в них, я нахожу несколько… затруднительными. Разве женщины относятся к отдельному биологическому виду, неподвластному эмоциям, движущим другими людьми?