Прежде чем Чейз покинул комнату, вошел здоровяк Фокс. — Прошу прощения, сэр, — сказал Фокс. — Я видел тут на столе «Радио таймс», просто хочу взглянуть. Он склонился над газетой, послюнил гигантский палец и перевернул страницу. — Вот оно, сэр! — неожиданно вскричал Чейз. — Вот что я пытался вспомнить. Вот что он всегда делал. — Но что? — Лизал пальцы, сэр. У него была такая привычка, — сказал Чейз. — Он всегда это делал, когда садился к радио. Я слышал, как мистер Хислоп рассказывал доктору, что это его чуть с ума не свело. Хозяин ни к чему не прикасался, предварительно не полизав пальцы. — Замечательно, — сказал Аллейн. — Минут через десять попросите, пожалуйста, мистера Хислопа зайти ко мне. Спасибо, Чейз, больше я вас не задерживаю. — Знаете, сэр, — сказал Фокс после того, как Чейз ушел, — если это правда и мои соображения верны, значит, дело еще хуже, чем мы думали. — Гениально, Фокс. И что же вы этим хотите сказать? — Если бакелитовые ручки заменили на металлические и к ним через дырочки присоединили провода, а он прикоснулся к ним мокрыми пальцами, значит, удар был еще сильнее. — Верно. И он всегда брался за ручки обеими руками. Фокс! — Да, сэр? — Сходите еще раз к Тонксам. Вы ведь не оставили их без присмотра? — Там сейчас Бэйли, копается в выключателях. Он нашел общий электрический щит под лестницей, и там, похоже, недавно чинили перегоревшую пробку. В тумбочке внизу лежат куски провода такой же марки, как на радио и обогревателе. — Да. А можно соединить проводом радиатор с радио? — Черт возьми, вы правы! — воскликнул Фокс. — Точно, так и было, шеф. Толстый провод отрезали от радиатора и пустили внутрь. Горел камин, поэтому он не стал включать радиатор и ничего не заметил. — Такое, конечно, возможно, но у нас нет доказательств. Фокс, ступайте обратно к безутешным Тонксам и расспросите их хорошенько, не было ли у Септимуса каких-нибудь привычек, когда он садился за радио. Фокс в дверях столкнулся с маленьким мистером Хислопом и оставил его наедине с Аллейном. «Филлипа была права, — отметил про себя инспектор, — когда сказала, что Ричард Хислоп — человек непримечательный». Он был из тех людей, которые не поддаются описанию. Серые глаза, тускло-коричневые волосы; очень бледный, очень невысокий и очень неприметный, и все же вчера вечером между ними пробежала искра любви. «Романтик, но подозрительный», — решил Аллейн. — Прошу, присаживайтесь, — сказал он. — Я бы хотел, если не возражаете, чтобы вы рассказали мне о том, что произошло вчера вечером между вами и мистером Тонксом. — Что произошло? — Да. Вы все вместе обедали в восемь, насколько я понимаю. После этого вы с мистером Тонксом пришли сюда? — Да. — Чем вы занимались? — Он продиктовал несколько писем. — Ничего необычного вы не заметили? — Нет. — Почему вы поссорились? — Поссорились? — Спокойный голос чуть дрогнул. — Мы не ссорились, мистер Аллейн. — Возможно, я неправильно выразился. Из-за чего вы расстроились? — Вам Филлипа рассказала? — Да, и поступила очень разумно. Так что случилось, мистер Хислоп? — Помимо того, о чем она вам рассказала? Мистеру Тонксу трудно было угодить. Я часто его раздражал. Так произошло и вчера. — Что именно произошло? — Да какая-то мелочь. Он закричал на меня. Я испугался, начал нервничать, путаться с бумагами и делать ошибки. Мне стало плохо, и потом я… не выдержал и сломался. Я всегда его раздражал. Одним своим видом, своими привычками… — А у него самого были неприятные привычки? — У него? Боже, миллион! — Какие именно? — Ну, ничего конкретного я вспомнить не могу. Но это ведь уже неважно, верно? — Что-нибудь связанное с радио, например? Секретарь немного помолчал. — Нет. — Вчера вечером, после обеда, радио работало? — Недолго. После той… встречи в зале я его уже не слышал. Кажется. Я не помню. — Что вы делали после того, как мисс Филлипа с отцом ушла наверх? — Последовал за ними и какое-то время слушал их разговор через дверь. — Секретарь сильно побледнел и отошел на шаг от стола. — А потом? — Я услышал, что кто-то приближается. Я вспомнил, что доктор Мэдоус просил меня позвонить ему, если что-нибудь опять случится. Я вернулся сюда и позвонил ему. Он сказал, чтобы я шел в свою комнату и слушал. Если бы ссора не затихла, я позвонил бы ему, а если бы все уладилось, я должен был оставаться у себя. Наши комнаты находятся рядом. — Вы так и сделали? Он кивнул. — Вы слышали, что мистер Тонкс говорил ей? — Да… Я многое слышал. — Что именно? — Он оскорблял ее. Миссис Тонкс тоже там была. Я как раз хотел позвонить доктору Мэдоусу, когда она и мистер Тонкс покинули комнату и прошли по коридору. Я остался у себя. — После этого с мисс Филлипой вы не разговаривали? — Мы поговорили через стену, и она попросила меня не звонить доктору Мэдоусу, а оставаться в своей комнате. Чуть позже, может быть, минут через двадцать — я не помню точно, — я услышал, как он вернулся и пошел вниз. Я снова перекинулся парой слов с Филлипой. Она умоляла меня ничего не делать и сказала, что утром сама поговорит с доктором Мэдоусом. Поэтому я подождал еще немного и лег спать. — И заснули? — Господи, нет! — Вы после этого слышали радио? — Да. По крайней мере, электрический щелчок. — Вы в радио разбираетесь? — Нет. Только в общих чертах. Ничего особенного. — А как вы получили это место, мистер Хислоп? — По объявлению. — Вы говорите, что не помните, чтобы у мистера Тонкса были какие-нибудь особенные привычки при работе с радио. Вы уверены в этом? — Да. — И о вашем разговоре в его кабинете перед тем, как вы вышли в коридор, вы больше ничего не можете рассказать? — Нет. — Хорошо. Передайте, пожалуйста, миссис Тонкс, что я хотел бы с ней поговорить. — Конечно, — сказал Хислоп и ушел. Когда появилась жена Септимуса, на ней совсем не было лица. Аллейн усадил ее и стал спрашивать о том, чем она занималась вчера вечером. Она сказала, что, почувствовав себя плохо, решила обедать у себя в комнате. Сразу после этого она легла в постель, но услышала, как Септимус кричал на Филлипу, и пошла в комнату дочери. Септимус обвинял мистера Хислопа и Филлипу в «ужасных вещах». Дойдя до этого, миссис Тонкс тихо заплакала. Аллейн тактично подождал, пока она справится с чувствами, и через какое-то время узнал, что Септимус, войдя в ее комнату, продолжил говорить «ужасные вещи».