Он всегда так разговаривал. Мы тогда прожили вместе уже две недели, и я успел привыкнуть к этому. Он хотел, чтобы я съездил в Андж. Знаю, вы спросите, почему он сам не поехал. Но если бы он сам разъезжал по деревням, у него не было бы времени на то, чтобы думать. Другое дело, когда он сидел в кресле у камина. Тут уж его мысль ничто не могло остановить, если вы понимаете, о чем я. Итак, на следующий день я сел на поезд и отправился в Андж. Когда я сошел с поезда, передо мной открылись великолепные Северные Холмы, спокойные и величественные, как музыка. — Это вон там, верно? — спросил я носильщика. — Да, — сказал он, — наверх, по вот этой дороге. И не забудьте повернуть направо, когда дойдете до старого тиса, это большое дерево, так что вы его не пропустите, а потом… — И он подробно рассказал мне, как идти. И в деревне все были такими, приветливыми, добрыми, готовыми помочь. Понимаете, просто для Анджа, если так можно сказать, настал звездный час. Об Андже узнали все. Если бы вы послали туда письмо, не указав ни графства, ни области, оно все равно дошло бы по назначению. Местные жители были этому рады. Осмелюсь предположить, если бы вы попытались разыскать Андж теперь… Ну а тогда они просто, как говорится, ковали железо, пока горячо. Ну так вот. Передо мной был огромный холм, поднимавшийся к солнцу, как песня. Вряд ли вас заинтересует рассказ о весне, о цветущем боярышнике, о том, в какой цвет окрашивалось все вокруг в конце дня, о поющих птицах, но я тогда, помню, подумал: «Это место просто создано для любви». Но потом, когда я вспомнил о том, что он убил здесь ту девушку… Я, как вы знаете, человек маленький, но когда я представил себе, как она гуляла по этим холмам, слушала пение птиц, я сказал себе: «Если он ее убил, я буду не я, если не отправлю этого человека на виселицу». Вскоре я дошел до дома и стал ходить вдоль забора, заглядывая в сад. Впрочем, особых результатов мои поиски не принесли, я не обнаружил ничего такого, чего до меня не нашла полиция. Но мне не давали покоя поленья, сложенные в кучи на самом видном месте. Я долго размышлял, облокотившись на забор, вдыхая запах боярышника и глядя на поленницы и небольшой аккуратный дом в другой стороне сада. Мне в голову приходили самые разные соображения, пока я не остановился на самом лучшем: я решил, что от меня будет гораздо больше пользы, если я не буду торчать здесь перед забором в ожидании озарения, а просто вернусь с фактами в Лондон и предоставлю думать Линли с его Оксфордами-Кембриджами. Забыл вам сказать, что утром я заехал в Скотланд-Ярд. Правда, рассказывать тут особо нечего. Они спросили меня, что мне нужно, и, поскольку какого-то определенного ответа на этот вопрос у меня не было, от них я мало что узнал. Но здесь, в Андже, все пошло иначе. Анджийцы были сама любезность. Как я уже говорил, они тогда не могли нарадоваться свалившейся на них славе. Констебль позволил мне войти в дом, взяв с меня слово, что я не буду ни к чему прикасаться, и разрешил осмотреть сад изнутри. Там я увидел пни десяти лиственниц и заметил одну интересную вещь. Не то чтобы это как-то пригодилось, но Линли потом похвалил меня за наблюдательность. Я и правда старался. Короче говоря, я заметил, что деревья были срублены как попало. И из этого я заключил, что человек, который этим занимался, ничего не смыслил в рубке деревьев. Констебль назвал это дедукцией. Тогда я добавил, что деревья рубили тупым топором, и это заставило констебля задуматься, хотя на этот раз он вслух не согласился со мной. Я уже говорил, что Стигер после исчезновения Нэнси выходил из дому только для того, чтобы рубить деревья? Кажется, говорил. Как бы то ни было, это чистая правда. Они следили за ним днем и ночью, попеременно. Констебль сам мне это рассказал. Это, конечно, здорово сузило рамки расследования. Единственное, что мне в этом не нравилось, так это то, что все эти сведения собрали простые полицейские, а не Линли, а в том, что он мог бы это сделать, я не сомневался. Так в этой истории появилась бы какая-то романтика. К тому же они вообще ничего бы не узнали, если бы по всей деревне не разнеслась весть о том, что Стигер — вегетарианец и отоваривается исключительно в лавке зеленщика. И вполне вероятно, что даже это стало известно только потому, что на него затаил обиду мясник. Просто удивительно, к чему могут привести мелочи! Лично я считаю, что лучше не отличаться от других. Впрочем, я, кажется, отошел от темы. Я бы хотел, чтобы так всегда было, хотел бы забыть обо всем этом, но я не могу. Итак, я собрал всю возможную информацию, ниточки, я бы сказал, только нити эти никуда не вели. Например, я установил все, что он когда-либо покупал в деревне. Я даже мог бы вам сказать, какую соль он предпочитал — чистую, без фосфатов, которые иногда добавляют для товарного вида. Кроме того, он покупал много льда у торговца рыбой и много овощей, как я уже говорил, у зеленщика, заведение которого называлось «Мерджин и сыновья». А еще я поговорил с констеблем. Его звали Слаггер. Я поинтересовался у него, почему они не обыскали дом сразу после того, как исчезла девушка. — Мы не имеем на это права, — сказал он. — И, кроме того, поначалу у нас подозрений не возникло. Подозрений насчет девушки. Мы просто присматривались к нему из-за того, что он вегетарианец. После того, как ее последний раз видели, он прожил здесь еще целых две недели. Ну а потом мы, конечно, зашли в гости. — И что вы увидели там, когда вошли? — спросил я Слаггера. — Только большой напильник, нож и топор, которым он ее, наверное, и разделал, — сказал констебль. — Но топор ему был нужен, чтобы рубить деревья, — уточнил я. — Да, — неохотно согласился он. — А для чего он их срубил? — продолжил я. — Ну, мое начальство, конечно, имеет мнение на этот счет, — сказал он, — но они не распространяются об этом. Видите, им действительно не давали покоя эти дрова. — Но расчленял ли он ее вообще? — Он же сказал, что она уехала в Южную Америку, — ответил Слаггер. Многое из того, что он мне рассказывал, я уже забыл. Помню, он сказал, что Стигер перед отъездом перемыл дома всю посуду. Со всеми этими сведениями я на закате сел в поезд и вернулся к Линли. Я бы рассказал вам о позднем весеннем вечере, таком спокойном и прекрасном, о том, как он опустился на тот мрачный дом и окутал его со всех сторон необычайным великолепием, как будто благословляя, но знаю, что вам интереснее читать про убийство. Вернувшись в Лондон, я все рассказал Линли. Правда, многое казалось мне недостойным упоминания, но что я мог поделать? Как только я собирался о чем-то умолчать, он это чувствовал и задавал вопросы. — Вы можете не рассказать чего-то важного, — говорил он. — Даже какой-нибудь гвоздик, выметенный служанкой при уборке, может стать основанием для смертного приговора. Все это, конечно, так, но, если быть последовательным, почему каждый раз, когда я упоминал о моем «Нам-намо» (из-за которого по большому счету вся эта каша и заварилась, потому что, если бы не я, Линли бы вообще про эту историю не узнал) и указывал на то, что Стигер купил две его бутылки, он отвечал, что нам нужно не забивать голову мелочами, а думать о главном? И не было ничего удивительного в том, что я про соус все время вспоминал, потому что в Андже я продал почти полсотни бутылок. Убийство всегда заставляет мозги работать быстрее, и две бутылки Стигера дали мне возможность, которую не использовать мог бы только дурак. Но для Линли это, понятное дело, ничего не значило. Увидеть мысли человека невозможно, нельзя и заглянуть и в его мозг, поэтому никто и никогда не сможет описать, как происходит самая удивительная вещь в мире. Но я думаю, что в тот вечер, когда я разговаривал с Линли перед ужином и продолжал рассказывать за ужином, когда потом мы сидели у нашего камина и курили, — все это время мысли Линли были сосредоточены на одном неразрешимом вопросе. И вопрос заключался не в том, каким образом Стигер смог избавиться от тела, а в том, для чего он каждый день две недели подряд выходил из дома рубить деревья и даже (как я недавно выяснил) заплатил хозяину дома двадцать пять фунтов за разрешение. Вот что тяготило Линли. А что касается того, как Стигер спрятал тело, здесь полиция перекрыла уже все пути. Сказать, что он похоронил его? Но полиция установила, что земля на территории дома не была вскопана нигде. Сказать, что он его куда-то унес? Они ответят, что он не выходил за пределы сада. Сказать, что он его сжег? На это они возразят, что не чувствовали запах горелого мяса, когда дым из дымохода опускался на землю; а когда не опускался, они сами поднимались на деревья. Я прекрасно знал Линли, и мне не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: в его изощренном мозге происходит что-то важное. Я тогда решил, что, возможно, он близок к разгадке, и еще, когда я подумал о том, что полиция постоянно опережает его и я ничего не могу с этим поделать, мне стало его жаль. Пару раз он спросил меня, не заходил ли кто-нибудь в дом. Не выносилось ли оттуда что-нибудь? Но достоверных ответов на эти вопросы у меня не было. Потом я, кажется, сделал какое-то неуместное предположение или, возможно, опять упомянул о «Нам-намо», и он прервал меня, довольно резко. — А что сделали бы вы, Смизерс? — сказал он. — Что бы вы сами предприняли? — Если бы убил несчастную Нэнси Элт? — удивился такому вопросу я. — Да. — Я даже не могу представить, что сотворил такое! — сказал я. Он вздохнул, почему-то сочувственно. — Наверное, мне никогда не стать сыщиком, — сказал я, и он лишь покачал головой. Потом он, как мне показалось, целый час, насупившись, смотрел на огонь. Затем снова покачал головой, и после этого мы пошли спать. Следующий день я буду помнить до конца жизни. Я, как обычно, до самого вечера был на работе, продавая «Нам-намо», и ужинать мы сели около девяти. Квартиры в тех домах не предназначены для приготовления горячей пищи, и ужин у нас был холодным. Линли начал с салата. Я до сих пор помню, как это было, каждую секунду. Я тогда все еще находился под впечатлением своих коммерческих успехов в Андже. «Только дурак, — думал я, — не смог бы продать там „Нам-намо“, но почти пятьдесят бутылок (если быть точным, сорок восемь) для такой маленькой деревни — это совсем не мало в любом случае». Так что я снова об этом разговорился, но потом, совершенно неожиданно, я понял, что Линли совершенно не интересуется «Нам-намо». Я резко замолчал. И знаете, что он сделал? Это было весьма любезно с его стороны. Наверное, он сразу понял, почему я прекратил разговор, потому что протянул руку и сказал: — Вы не могли бы передать ваш «Нам-намо»? Хочу приправить салат. Меня это так тронуло, что я чуть было не сделал этого, но вовремя остановился. Наш соус — только для мяса и острых закусок. Об этом написано на этикетке. Поэтому я ему так и сказал: — Он подходит только к мясу и острым закускам. — Хотя я не знал, что такое «острые закуски», потому что есть мне их не приходилось. Никогда раньше я не видел, чтобы человек так менялся в лице. Тут так и хочется написать: «Он как будто увидел привидение», но на самом деле он выглядел не так. Он выглядел так, как выглядит человек, который увидел нечто такое, чего до него не видел никто, нечто совершенно невероятное. А потом он произнес изменившимся голосом, более спокойным, мягким и тихим: — Значит, к овощам не подходит, говорите? — Совершенно, — ответил я. И тут он издал горловой звук, немного похожий на всхлип. Я и не знал, что он был таким чувствительным. Конечно, я не догадывался, что с ним происходит. Я думал, что такие образованные люди, как он, учась в своих Итонах и Харроу, должны избавляться от подобного. В глазах у него не было слез, но что-то буквально давило на него. А потом он начал говорить, делая долгие паузы между словами: — Человек, наверное, может по ошибке приправить «Нам-намо» овощи. — Только раз, — ответил я. Что я еще мог сказать? И он повторил мои слова таким тоном, будто они предвещали конец света, и так значительно, что они приобрели какой-то особенный жуткий смысл. Он медленно покачал головой и замер, как будто ушел в себя. — А почему вы спрашиваете? — спросил я через какое-то время. — Смизерс, — тихо промолвил он. — Да, — ответил я. — Смизерс, — повторил он. — Да? — Послушайте, Смизерс, — сказал он, — вы должны позвонить в Андж зеленщику и спросить у него вот что… — Что? — Купил ли Стигер те две бутылки соуса в один день, на что я надеюсь, или в разные… Он не мог так поступить. Я подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, но продолжения не последовало, поэтому я отправился выполнять его просьбу. Удалось мне это не сразу (время-то было уже позднее, девять часов) и только с помощью полиции. Мне сказали, что вторую бутылку он купил через шесть дней после первой, о чем я и сообщил Линли. Когда я вошел в комнату, он посмотрел на меня с огромной надеждой, но по его глазам я понял, что принес не тот ответ, который он ожидал. Если человек не болен, он не будет принимать все так близко к сердцу. Поэтому, раз он сидел молча, я сам обратился к нему: — Вам нужно выпить хорошего бренди и пораньше лечь спать. Он ответил: — Нет. Мне нужно поговорить с кем-нибудь из Скотланд-Ярда. Позвоните им. Скажите, пусть приедут сюда немедленно. Но я возразил: — Я не могу в такое время вызывать инспектора. Глаза его так и вспыхнули. — Тогда скажите им, что они никогда не найдут Нэнси Элт, и попросите прислать кого-нибудь сюда. Я расскажу ему почему. — А потом он добавил, но, по-моему, только для меня: — Им придется постоянно следить за Стигером, чтобы взять его за что-нибудь другое. Вы не поверите, но инспектор пришел. Инспектор Алтон. Пока мы дожидались, я попробовал разговорить Линли. Должен признать, меня снедало любопытство. Но еще, видя, каким тяжелым взглядом он смотрит в камин, я хотел оторвать Линли от его мрачных мыслей. Я спросил у него, в чем дело, но он не желал отвечать. — Убийство само по себе ужасно, — только и сказал он. — И оттого, что убийца заметает следы, оно становится еще ужаснее. Он не желал отвечать. — Есть такие вещи, о которых лучше не знать. Как же он был прав! Я бы хотел никогда не слышать об этой истории. Да я ее практически и не слышал. Просто я догадался обо всем, когда случайно услышал его последние слова, сказанные инспектору Алтону. И на этом вам, пожалуй, стоит закончить чтение моего рассказа, чтобы вы тоже не догадались обо всем. Сделайте это, даже если вы любите детективные истории с убийством. Подумайте, наверняка вам больше хочется почитать что-нибудь захватывающее и романтичное, а не рассказ о настоящем жестоком убийстве. Что ж, как угодно. Когда вошел инспектор Алтон, Линли, не произнеся ни слова, пожал ему руку и жестом пригласил пройти в спальню. Они удалились туда вместе и разговаривали приглушенными голосами. Я не разобрал ни единого слова. Когда они входили в ту комнату, инспектор выглядел здоровым, полным сил человеком. Выйдя оттуда, они молча прошли через гостиную в прихожую, и только тогда я услышал какие-то их слова. Молчание нарушил инспектор.