Священник вскочил и настороженно прислушался, и в тот же миг в комнату снова ворвался сэр Уилсон Сеймур, белый, как стена. — Что это за человек в проулке? — крикнул он. — Где мой кинжал? Отец Браун и слова не успел вымолвить, а Сеймур уже принялся обыскивать комнату в поисках кинжала. Но прежде чем он успел найти это или какое-либо другое оружие, с улицы донесся частый топот и в дверь просунулось квадратное лицо Катлера. В руке он сжимал пучок ландышей, выглядевших совершенно нелепо. — Это что такое? — загремел он. — Что это за образина там в проулке? Это ваши фокусы? — Мои фокусы? — зашипел его соперник и, бледнея еще сильнее, шагнул к нему. Все это заняло не больше нескольких секунд, но отцу Брауну хватило этого времени, чтобы выбежать из гримерной на улицу, бросить взгляд вдоль улочки и быстрым шагом направиться к тому, что он увидел. Остальные двое тотчас прекратили ссору и устремились за ним следом. — Вы что делаете? — крикнул Катлер на ходу. — Вы кто такой? — Моя фамилия Браун, — с грустью в голосе произнес священник после того, как склонился над чем-то лежащим на земле и снова выпрямился. — Мисс Рим просила меня прийти, и я пришел, как только смог. Но, как оказалось, слишком поздно. Трое мужчин посмотрели вниз, и в тот миг по крайней мере для одного из них жизнь кончилась. Вечерний свет золотой дорожкой струился по узкому проулку, и посреди этой дорожки в сверкающем синевой и зеленью сценическом наряде, устремив мертвое лицо к небу, лежала бездыханная Аврора Рим. Платье ее было порвано, как будто в борьбе, правое плечо обнажилось, но рана, из которой струилась кровь, находилась с другой стороны. Медный кинжал лежал, поблескивая, на мостовой примерно в ярде от тела. Какое-то время мужчины стояли молча. Откуда-то со стороны Чаринг-Кросс донесся далекий смех цветочницы, на одной из улиц рядом со Страндом кто-то громко засвистел, призывая такси. И тут капитан движением столь молниеносным, что оно могло означать либо истинную страсть, либо искусное притворство, схватил сэра Уилсона Сеймура за горло. Сеймур спокойно повернул к нему лицо, и в глазах его не было ни гнева, ни страха. — Вам нет нужды меня убивать, — ледяным голосом произнес он. — Я сделаю это сам. Рука капитана дрогнула и опустилась. Второй мужчина добавил с прежней искренней уверенностью: — Если мне не хватит мужества заколоться кинжалом, за месяц я прикончу себя выпивкой. — Ну нет, — сказал на это Катлер, — я выпивкой не обойдусь. За это должна пролиться чья-то кровь… Не ваша… Но, похоже, я знаю чья. И прежде, чем остальные смогли понять его намерения, он схватил с земли кинжал, подскочил к другой двери в нижнем конце проулка, вышиб ее одним ударом и набросился на Бруно. В эту минуту из гримерной своей шаркающей походкой вышел старый Паркинсон. Увидев лежащий в проулке труп, он, покачиваясь, подошел к нему и остановился. Пока старик смотрел на тело, лицо его подергивалось. Потом он вернулся в гримерную и неожиданно сел на одно из кресел. Отец Браун тут же бросился к нему, не обращая внимания на Катлера и громадного актера, которые уже схватились не на шутку, вырывая друг у друга кинжал, и комната гудела от звуков их борьбы. Сеймур, который все еще сохранил здравый рассудок, выбежал из переулка и стал свистеть, призывая полицию. Когда полицейские прибыли, первым делом они с трудом разняли дерущихся, которые вцепились друг в друга, точно обезьяны. Потом, задав пару формальных вопросов, арестовали Бруно, открыто обвиненного взбешенным противником в убийстве. Полицейские, не лишенные журналистского чутья, несомненно, оценили тот факт, что герой нации, человек, имя которого известно в каждом доме, собственными руками задержал преступника. К Катлеру они отнеслись с глубочайшим почтением, выслушали его внимательно и указали капитану на небольшой порез у него на руке. Похоже, когда в пылу борьбы Катлер через опрокинутые стул и стол тащил к себе Бруно, тот вывернул у него из руки кинжал и полоснул по запястью. Рана была несерьезной, но, пока его не увели, полудикарь не сводил глаз с окровавленной руки и с лица его не сходила усмешка. — Форменный каннибал! — сопровождая его взглядом, шепнул констебль Катлеру. На это замечание Катлер ничего не сказал, но через пару секунд произнес: — Нужно позаботиться о… о трупе… — И голос его осекся. — О двух трупах, — послышался из дальнего угла комнаты голос священника. — Когда я к нему подошел, этот несчастный был уже мертв. Священник смотрел на Паркинсона, который бесформенной черной грудой полулежал на роскошном кресле. Старик отдал не менее красноречивую дань погибшей женщине. Наступившую тишину нарушил Катлер, которого, похоже, тронула печальная судьба преданного слуги. — И я бы хотел так, как он… — хриплым голосом промолвил он. — Помню, как он смотрел на нее, глаз буквально не сводил… Она была для него как воздух. Ее не стало, и он просто задохнулся. Умер. — Мы все умерли, — непонятным голосом произнес Сеймур, глядя на дорогу. С отцом Брауном они попрощались на углу, извинившись, если где-то позволили себе грубость. Лица у обоих были не только трагические, но и загадочные. Разум маленького священника был похож на кроличий садок, по которому дикие мысли носились так быстро, что он не успевал их ухватить. Вот и сейчас, словно белый кроличий хвостик, у него в голове промелькнула мысль, что в скорби этих двух мужчин он не сомневался, но вот насчет их невиновности еще надо подумать. — Лучше нам всем уйти, — сдавленно сказал Сеймур. — Мы уже ничем не поможем… Мы сделали все, что в наших силах. — Поймете ли вы меня правильно, — негромко спросил отец Браун, — если я скажу, что вы сделали все, что в ваших силах, чтобы навредить? Оба мужчины вздрогнули, как будто были в чем-то виноваты, и Катлер, повернувшись к нему, голосом, в котором зазвучали железные нотки, произнес: — Навредить кому? — Себе, — ответил священник. — Я бы не стал тревожить вас, если бы не считал, что обязан вас предупредить. Вы сделали почти все, что было в ваших силах, чтобы отправить себя на виселицу. Конечно, если этого актера оправдают. Меня наверняка вызовут в суд как свидетеля, и мне придется рассказать, что после того, как раздался крик, вы оба в огромном волнении вбежали в комнату и начали ссориться из-за кинжала. Если основываться на моих показаниях, убийцей может быть один из вас. Вот почему я и говорю, что вы навредили сами себе. К тому же капитан Катлер порезал себе руку кинжалом. — Порезал себе руку? — насмешливо воскликнул капитан. — Да это же простая царапина! — Вот-вот, всего лишь царапина, — согласно кивнул священник и добавил: — Тем не менее кровь из нее пошла и осталась на кинжале. Теперь мы не можем узнать, была ли она там до этого. Какое-то время все молчали. Потом заговорил Сеймур, и голос его зазвучал так взволнованно, как никогда раньше: — Но в проулке я видел человека. — Я знаю, — с непроницаемым лицом ответил клирик. — Капитан Катлер тоже видел там человека, это и кажется неправдоподобным. И прежде чем они поняли смысл этих слов и смогли что-то ответить, отец Браун вежливо попрощался и ушел, неся под мышкой свой старенький потрепанный зонтик. В наше время самые правдивые и важные новости в газеты поступают от полиции. Если в двадцатом веке в прессе больше места отводится убийствам, чем политике, то происходит это потому, что убийство — дело намного более серьезное. Но даже это вряд ли объясняет ту невообразимую шумиху, которую лондонские и провинциальные газеты подняли вокруг «дела Бруно», или, как его еще называли, «тайны переулка». Этот случай вызвал такое волнение в обществе, что несколько недель пресса действительно снабжала своих читателей правдивыми сведениями, поскольку протоколы допросов и свидетельских показаний — чтиво хоть и довольно утомительное, можно даже сказать, невыносимое, тем не менее, это достаточно надежный источник информации. Истинной причиной подобного интереса, безусловно, оказались громкие имена, связанные с этим происшествием. Жертвой была знаменитая актриса, подозреваемым — знаменитый актер, к тому же подозреваемого прямо на месте преступления задержал не кто-нибудь, а прославленный военный герой, гордость нации, о котором газеты трубили весь прошлый сезон. При таких исключительных обстоятельствах прессе поневоле пришлось придерживаться истины и соблюдать предельную точность, так что обо всем, что случилось потом, вполне можно судить по опубликованным отчетам о слушаниях дела Бруно. На суде председательствовал мистер Монкхаус, один из тех судей, которых злые языки называют «весельчаками», но кто в действительности намного серьезнее «серьезных» судей, поскольку несерьезность их проистекает из неприятия профессиональной судейской чванливости, в то время как причиной веселости судьи серьезного может быть только его тщеславие. Поскольку все главные персонажи дела были людьми известными, барристеров[14] для обеих сторон подбирали с особой тщательностью. Государственным обвинителем выступил сэр Уолтер Каудрей, строгий, но уважаемый адвокат, из тех, кто знает, как нужно себя вести, чтобы выглядеть настоящим англичанином и производить впечатление человека, заслуживающего доверия, и умеет говорить красиво и убедительно, но без лишней витиеватости. Интересы обвиняемого представлял мистер Патрик Батлер, королевский адвокат, которого те, кто не понимает, что такое ирландский характер… и те, кого он ни разу не допрашивал, посчитали бы обычным flaneur.[15] Медицинское освидетельствование тела разногласий не вызвало. Выводы врача, которого Сеймур прислал в тот день на место происшествия, полностью совпали с заключением видного хирурга, который впоследствии осматривал убитую. Аврора Рим погибла от проникающего ранения, нанесенного острым предметом, которым мог быть нож, кинжал или любое другое орудие с коротким клинком. Рана была нанесена прямо в сердце, и жертва умерла мгновенно. Когда прибывший на место врач осмотрел ее в первый раз, она была мертва не больше двадцати минут. Следовательно, убита она была не более чем за три минуты до того, как ее увидел отец Браун. Далее последовало оглашение выводов предварительного следствия, главным образом касавшихся наличия или отсутствия следов борьбы. Единственным, что указывало на борьбу, было разорванное на плече платье, что, впрочем, не соответствовало ни направлению, ни характеру удара. Когда были предоставлены (но не объяснены) эти подробности, вызвали первого из главных свидетелей. Сэр Уилсон Сеймур дал показания так же, как делал все и всегда, — не просто хорошо, а превосходно. Хоть сам он и был человеком куда более известным, чем судья, перед лицом высокого суда он держался скромно, что называется, в тени, и, несмотря на то что все присутствующие смотрели на него словно на премьер-министра или архиепископа Кентерберийского, вел он себя как обычный джентльмен, с ударением на существительном. Кроме того, показания его отличались ясностью и прямотой, как и его обычные речи на разного рода заседаниях, где ему приходилось выступать по роду деятельности. В театр он пришел, чтобы повидаться с мисс Авророй Рим; там встретил капитана Катлера; на короткое время к ним присоединился обвиняемый, который затем вернулся в собственную гримерную; кроме того, там же к ним присоединился католический священник, он тоже хотел видеть покойную и назвал свою фамилию — Браун. Затем мисс Рим вышла на улицу, в проулок, чтобы показать капитану Катлеру дорогу к цветочному магазину, где тот должен был купить для нее еще цветов, сам же свидетель в это время оставался в гримерной, где недолго разговаривал со священником. Он совершенно отчетливо видел и слышал, как покойная давала указания капитану, после чего повернулась и со смехом побежала в противоположную сторону, в тот конец проулка, где расположена дверь в гримерную подсудимого. Просто из любопытства, заинтересовавшись, чем могла быть вызвана веселость его знакомой, он тоже вышел в проулок и посмотрел в сторону двери обвиняемого. Увидел ли он там что-нибудь? Да, увидел. Сэр Уолтер Каудрей позволил свидетелю на какое-то время прерваться. Сеймур опустил глаза и, хоть обычного самообладания не потерял, сделался бледен. Затем барристер негромко произнес голосом сочувствующим и одновременно зловещим: — Вы отчетливо это увидели? Сэр Уилсон Сеймур, как бы взволнован он ни был, не позволил охватившим его чувствам сказаться на работе своего отменного мозга. — Я очень отчетливо увидел контур, но почти не разобрал, что было внутри этого контура. Тот переход настолько длинный, что любой человек, находящийся в его середине, кажется черным силуэтом на фоне света в противоположном конце. — Свидетель снова опустил глаза и добавил: — Я обратил на это внимание еще раньше, когда увидел там капитана Катлера. Снова наступила тишина. Судья немного подался вперед и что-то записал в своих бумагах. — Итак, — терпеливо произнес сэр Уолтер, — как же выглядел этот силуэт? Не напоминал ли он, к примеру, фигуру убитой? — Никоим образом, — спокойно возразил Сеймур. — На что он вам показался похож? — Мне показалось, — ответил свидетель, что это был высокий мужчина. Все, кто присутствовал в зале суда, смотрели в этот миг кто на свой зонтик, кто на ручку, кто в блокнот, кто просто под ноги, в общем, кто куда. Какая-то невидимая сила будто не давала их глазам повернуться в сторону обвиняемого, однако все они чувствовали его присутствие на скамье подсудимых и представляли его великаном. Если при взгляде на него он поражал своим огромным ростом, то теперь, когда взоры отвернулись от него, он словно начал расти все выше и выше. Каудрей вернулся на свое место, разгладил черную шелковую мантию и белоснежные шелковые бакенбарды. Сэр Уилсон, снабдив суд еще некоторыми подробностями, которые могли подтвердить и другие свидетели, уже собирался покинуть свидетельскую трибуну, но его остановил адвокат защиты, неожиданно поднявшийся со своего места. — Я задержу вас ненадолго, — произнес мистер Батлер, рыжеволосый и рыжебровый господин с полусонным выражением лица. — Объясните, пожалуйста, его светлости,[16] как вы определили, что там, в проулке, был именно мужчина? Легкая улыбка скользнула по лицу Сеймура. — Боюсь, что об этом мне сказала такая простая вещь, как наличие брюк, — сказал он. — Когда я увидел между длинных ног солнечный свет, у меня не осталось сомнений, что это мужчина. Прикрытые веками глаза Батлера неожиданно распахнулись и сверкнули, как два беззвучных взрыва. — Не осталось сомнений! — медленно повторил он. — То есть сначала вам показалось, что это была женщина? Впервые на лице Сеймура отразилось некое подобие замешательства. — Вряд ли это имеет отношение к делу, но, если его светлости угодно узнать, что мне тогда показалось, конечно, я отвечу. Да, в той фигуре было и что-то женское, и что-то мужское. Очертания были скорее женскими. А еще я заметил что-то похожее на длинные волосы. — Благодарю вас, — сказал мистер Батлер, королевский адвокат, и неожиданно сел с таким видом, будто услышал то, что хотел. Капитан Катлер держался далеко не столь сдержанно и уверенно, как сэр Уилсон, но его рассказ о случившемся почти совпадал с показаниями первого свидетеля. Он поведал суду о том, как Бруно вернулся в свою гримерную, о том, как сам он был отправлен за ландышами, как вернулся в проулок и что там увидел. Рассказал он и о своих подозрениях относительно Сеймура, и о драке с Бруно. Вот только насчет той черной фигуры, которую видели они с Сеймуром, он ничего добавить не смог. Когда его попросили описать ее, капитан сказал, что он-де не искусствовед, и все присутствующие в зале поняли, что острота эта адресована Сеймуру. Когда его спросили, кто это был, мужчина или женщина, он ответил, что существо это было больше похоже на животное, и в ответе его нельзя было не услышать злости, обращенной на обвиняемого. Впрочем, свидетель был охвачен таким глубоким горем и непритворным гневом, что Каудрей не стал его расспрашивать об и без того очевидных фактах и вскоре отпустил. Адвокат защиты и на этот раз был краток, хотя, по своему обыкновению, говорил медленно, с развальцей. — Вы употребили довольно необычное выражение, — произнес он, сонно поглядывая на Катлера. — Что вы имели ввиду, когда сказали, что это существо было больше похоже на животное, чем на мужчину или женщину? Катлер, похоже, пришел в сильное волнение. — Может, мне и не стоило так выражаться, — жаром заговорил он, — но, когда у человека плечи огромные, как у гориллы, а на голове торчит щетина, как у свиньи… Мистер Батлер оборвал его нетерпеливую тираду на середине. — А если не сравнивать волосы со свиной щетиной, — сказал он, — вам не показалось, что они были похожи на женские волосы? — На женские? — удивился солдат. — Господи, конечно нет!