НА УЧАСТКЕ Власть не право, а тягота, бремя. Н. Бердяев 1 Следующий рабочий день начался с того, что Паромов пришел в опорный пункт к восьми часам. Надо было к девяти, но зуд новизны гнал его пораньше. Следуя на трамвае с поселка КЗТЗ, надеялся, что кто-нибудь из его новых коллег уже открыл помещение. У самого ключей еще не было. Однако его надежды не оправдались. Опорный был закрыт и безучастно смотрел на мир и своего участкового зашторенными глазницами окон. Вход в опорный был со стороны первого подъезда. И Паромову пришлось стоять в одиночестве либо сидеть на лавочке возле этого подъезда. Хорошо, что день был погожий. Безветренный. Хоть и примораживало, но особых хлопот морозец не доставлял. Хорошо было и то, что большого интереса к его одинокой персоне никто и не проявлял. Так, взглянут мельком, мазнут взглядом — и побежали далее по своим делам. Но даже и от этих, мельком брошенных, взглядов было неуютно. Около девяти часов к опорному подошли сразу Минаев, Подушкин и Клепиков Василий Иванович. Минаев был в форменной одежде, но шапку почему-то нес в руке, легонько размахивая ею, в такт шагов. Они о чем-то разговаривали, причем, довольно оживленно, поэтому еще какое-то время не обращали внимание на Паромова. Но вот Василий Иванович заметил и громко произнес: — Василич, смотри: молодой участковый уже на боевом посту. И тут же Паромову: — Ты давно тут стоишь? Наверное, заждался? И, не давая Паромову возможности ответить на вопрос, сразу же налетел на Подушкина. — Ты, «штаб», опять дал маху. Ключи-то не вручил новому участковому… Нам, старым, — имея в виду себя и Минаева, продолжал он шутливо «наезжать» на Подушкина, — простительно — склероз. Но ты-то молодой… Или пухленькие дружинницы, что вчера весь вечер возле увивались, отбили паморки?.. Подойдя к Паромову и улыбаясь шутке Василия Ивановича, Подушкин протянул руку для рукопожатия. — Привет! — произнес басовито. — Давно томишься? — Чуть более получаса, — здороваясь, ответил Паромов. Рукопожатие у Подушкина было сильным и энергичным. Чувствовалось, что в этом крепко сбитом парне таится настоящая мужская сила и уверенность в себе. Впрочем, по-другому и быть не могло. Руководить штабом ДНД хиляка не назначат. Пока Паромов здоровался с остальными, Подушкин открыл дверь, и все гурьбой ввалились в помещение опорного пункта. Вскоре туда пришел внештатный сотрудник Ладыгин Виктор, с которым Минаев тут же познакомил Паромова. — Наш боевой помощник. Один из лучших. Ладыгин был белобрыс, голубоглаз, худощав и подвижен, как капля ртути. Не успел войти, а уже по десятку разных вопросов задал и Подушкину, и Минаему, и Клепикову. Одним словом — живчик. — Вот что, — сказал Минаев Ладыгину, — возьми-ка ты, друг, Паромова, да и пройдись с ним по его участку. Поводи его не только по улицам, но и по всем закоулкам и злачным местам. Ты, ведь, у нас старожил на поселке, да и в дружине не первый год — всю погань тут знаешь. По пути проверьте притоны и тунеядцев с семейными дебоширами. — Минаев секунду помолчал, словно обдумывая, чтобы еще поручить внештатному сотруднику и участковому инспектору. — А вечерком проверите ранее судимых и поднадзорных. Список этих «господ» у Паромова есть, еще вчера подготовил. — Понятно, — отозвался Ладыгин, выслушав Минаева. — Разрешите действовать? — Если понятно, то действуйте, — окончил старший участковый инструктаж. — Возвратитесь — доложите о результатах. — Пошли, Николай, — заторопился Ладыгин. — День хоть и большой, но и участок не мал… — Пойдем, Виктор. Буду рад любой помощи, — отозвался Паромов. Он взял со стола папку с бумагами и бланками протоколов, сунул под мышки и вместе с Ладыгиным направился к выходу. Но Минаев придержал: — Похвально, что не откладываете дело в долгий ящик. Только будьте внимательней и осторожней: у Паромова нет еще служебного удостоверения… — Обойдемся моим… — достал Ладыгин из внутреннего кармана куртки удостоверение внештатного сотрудника милиции в ярко красной обложке. — Всегда со мной. С последними словами он отправил удостоверение на место. — Без него никак нельзя! — Ладно, идите. А мы тут, — имея в виду Подушкина и Клепикова, заканчивал напутствие Минаев, — кое-какими бумагами займемся. Проверка вот-вот начнется. Еще вчера грозились приехать, да, видно, праздник помешал… Выслушав Минаева, Паромов и Ладыгин покинули опорный пункт, еще не ставший новому участковому родным, но уже как-то им обжитый. Начались трудовые будни. 2 На участке Паромова были улицы государственного и частного сектора. Соответственно — многоэтажные дома и небольшие домовладения. А еще — предприятия, организации и учреждения. В государственном секторе дома в основном были послевоенной постройки. Двухэтажные, шлакоблочные, с двумя-тремя подъездами, они теснились друг к другу, образуя четко выраженный квартал. Колер окраски штукатурки незамысловат — однотонный желто-оранжевый цвет. Цвет «детской невинности», как говорили жильцы этих домов. Маршевые лестницы в них были деревянные, со скрипучими, вытертыми от систематического шарканья ног порожками. Как и перила, их ограждающие, они неоднократно крашены темным суриком. Но краска сохранилась только по краям порожков. Центр истерт так, что краской там и не пахло… Подъездные двери в этих домах монументальны. Видать, делались на совесть, с учетом менталитета жильцов, мало заботящихся о состоянии общего имущества. Покрашены также суриком, словно других красок не имелось. Однако было и около двух десятков домов — пятиэтажек, построенных в более позднее время из силикатного кирпича или же из готовых панелей. Общей чертой двухэтажных и пятиэтажных домов было то, что стены в подъездах там и там были испещрены разными надписями, типа того, что «Петя + Таня = любовь», а «Вовка — козёл». Кое-где по побелке гвоздем или каким-либо иным острым предметом были выцарапаны символы футбольных команд «Динамо» и «Спартака». По-видимому, авторы этих рисунков не лишены были некоторых художественных способностей и творческой жилки. Но больше всего было написано и нацарапано слов, обозначающих гениталии человека. Работники домоуправлений и ЖКО постоянно вели борьбу с этим эпистолярным жанром, о чем говорили следы свежей побелки стен. Но, несмотря на борьбу, постоянно оказывались в проигрыше… Частный сектор представляли улицы Прилужная, Арматурная, Утренняя, Монтажников, Краснополянская, Народная и ряд других. Некоторые из них пересекались «вонючкой» — ручьем, искусственно созданным для отвода технических вод с территории пивзавода. Само название этого ручья говорило о многом. Он даже в зимние трескучие морозы не покрывался льдом, щедро делясь с местным населением ароматами промышленного прогресса. «Интересно, — подумал Паромов, — после прелестей «вонючки» тянет ли жителей к прелестям пива»? Но спрашивать об этом Ладыгина не стал. Улицы частного сектора, за исключением Народной, шли параллельно друг другу, каждая протяженностью не менее полутора километров. В некоторых местах они соединялись между собой узенькими, для пешеходов, проходами. Об их существовании любезно поведал Ладыгин, показывая Паромову, как можно быстрее попасть с одной улицы на другую. Человеку, не знакомому с тайнами такого градостроения, или впервые попавшему сюда, ни за что на свете не удалось бы самостоятельно отыскать эти проходы-невидимки. Пришлось бы шагать или на начало улицы или в ее конец, чтобы перейти с одной на другую. Дома вдоль улиц — одноэтажные, деревянные. Однако в подавляющем большинстве своем облицованы силикатным кирпичом. Некоторые — досками и выкрашены в яркие цвета синего или зеленого колера. Каждое домовладение с фасадной стороны огорожено высоким забором, покрашенным под цвет самого дома. Но на многих заборах краска от воздействия солнечных лучей и дождей выцвела, осыпалась, пропала, и они стояли серыми и безрадостными. Большинство дорог в частном секторе об асфальте и слыхом не слыхивали. То тут, то там встречались разбитые колдобинами и ухабинами участки, припорошенные золой или угольным шлаком. Это старались хозяйки, выбрасывая отходы продуктов горения. Весной или в осеннюю слякоть дороги становились малопроходимыми. — Только на лодках можно добраться от дома к дому, — охотно пояснял Ладыгин. — Но ты не бойся. Это длится не больше недели. Потом можно и в резиновых сапогах… Зато в течение недели никаких тебе семейных скандалов, никаких преступлений, — успокаивал он. Вдвоем обошли весь участок, проверили квартиры, в которых, согласно списку, должны были проживать тунеядцы и семейные дебоширы. Самих «героев» дома не оказалось, и познакомиться с ними новому участковому в этот день не довелось. — Где-нибудь на блатхатах и в притонах сидят, «червивку» хлещут, — резюмировал неунывающий Ладыгин. — Ты не расстраивайся, вечерком еще раз пробежимся — как миленькие будут дома. Я-то знаю, — забегал он вперед, заглядывая Паромову в глаза. — Сколько раз так ходили с Черняевым: днем их нет, а вечером — дома. Правда, пьяные. И разговора людского с ними не получается. Только мычат, как скотина в хлеву. Черняев с ними не церемонится: за шиворот — и на опорный пункт. А там — протокол, и получи, голубчик, суток пять или семь. Плохо, что судьи больше не дают. Судьи-то у нас гуманные, — сокрушался гуманностью судей Ладыгин. — Прошу извинения, — на эту сентенцию внештатника отозвался Паромов, — но мне кажется, что в данном случае Черняев нарушает права человека, а, значит, закон… — Да брось ты, какие там нарушения прав человека и законности! — ощетинился Ладыгин. — Сволочи по полгода, по году нигде не работают, только пьянствуют, да жен с детьми гоняют. А ты говоришь про закон! От возмущения он даже прервал свой стремительный бег (оба, хоть и разговаривали, но шли довольно быстро) и остановился на месте. — Ты видел, какая обстановка у них в квартирах? Из мебели почти ничего нет…. Диван — разломанный, стол — весь в грязи, в окурках и пустых бутылках. Пара разбитых табуреток… Да вонь от мочи. Нажрутся, как свиньи, и, по-свински, под себя мочатся. А ты о законности! — разозлился не в шутку Ладыгин. — А детишек их видел? Все неумытые, неухоженные, в отрепьях! Ничего хорошего в жизни не видят. Только пьянки, драки да маты. И что самое страшное: когда подрастут, то станут такими же, как их «любезные» родители. Попомни мои слова. А ты говоришь — закон!.. Такую мразь, будь моя воля, собрать бы в одну кучу, да и отправить куда-нибудь на остров… Подальше… В Северный Ледовитый океан… Клянусь, сутками бы не спал, помогая милиции и очищая город от этого дерьма! Взглянув на внештатника, Паромов понял: не врет, не для красного словца словами пылит. «Точно спать и есть не станет, лишь бы общество очистить. Только благими намерениями…» Преподав, таким образом, молодому участковому инспектору урок политграмотности, Ладыгин вновь стремительно зашагал к следующему «объекту». Паромов, хоть и не застал самих фигурантов дома, но познакомился с их родственниками: родителями, женами — и побеседовал с ними. А где не удалось поговорить с родственниками, разговаривал с соседями. Увидел собственными глазами и «красоты», изложенные Ладыгиным Картина складывалась удручающая. Если и раньше он знал, что есть люди, находящиеся не в ладу с законом, судимые, пьяницы, неработающие и ведущие паразитический образ жизни, то воспринималось это как-то абстрактно. Словно в чужой стране, в тридесятом царстве-государстве, в ином измерении. Теперь же всё это коснулось его непосредственно. Мало того, станет сопровождать долгие годы. Поэтому он в значительной мере согласился со словами внештатника и больше реплик о законности и правах человека не подавал. «Человечество веками мучается в поисках внеземных миров и антимиров, — думал про себя Паромов. — Ищет их и на Земле и в далеком Космосе. Ищет и не может найти. На самом же деле антимиры совсем рядом. И существуют постоянно. На улицах наших городов и поселков, в многоэтажных домах и сельских хатках… Теперь и мне придется не только шагать по антимирам, общаться с антимирами, но и бороться с ними. Ежедневно и ежечасно!» Но тут мысли слегка изменили свой ход. «Надо будет посмотреть в словаре, что означает слово «притон», — решил Паромов. — Благо, что филиал районной библиотеки располагается в соседнем здании от опорного пункта. Также расспросить Минаева или Черняева, почему не могут закрыть эти притоны, если они давно и всем известны?» Впрочем, не откладывая дело в долгий ящик, поинтересовался у Ладыгина: — Виктор, почему известные притоны не закрывают, а притоносодержателей не привлекают к ответственности? Наверное, в уголовном кодексе есть статья за это антиобщественное деяние! — Статья, скорее всего, есть, но «не про нашу честь», — пустился в пространные рассуждения внештатник — Закон наш, советский, слишком мягок и гуманен к данной категории. Все пытаемся воспитать, убедить. Все словами, да словами. А этим людям любые слова — пустой звук. Им хоть «писай в глаза — все равно, что божья роса». Нет у них ни стыда, ни совести. Впрочем, это мое личное мнение, — сделал он оговорку. — А с точки права и закона поинтересуйся у Минаева. Он же юрист, не мне чета.