Несмотря на глубокую осень, снежный покров отсутствовал. Зато морозец уже несколько дней сковывал землю. Кругом было сухо и свежо. Улицы поселка были освещены как светом фонарей, так и светом, пробивавшимся из многочисленных квартир. Это бодрило, настраивало на размышления. «Не так страшен черт, как его малюют», — размышлял про себя Паромов. — Сейчас приду в опорный пункт, напишу последние рапорта — и к Раечке с Гелинкой. Дочь, конечно, опять спит. А Рая — ждет. Переживает не меньше моего. Устает на работе — будь здоров. Целый день на ногах. Сотни покупателей. И каждый со своими капризами: то не столько взвесила, то продукты — фрукты и овощи — не нравятся… Можно подумать, что продает со своего огорода. Сотни килограммов за день переворачивает… Тяжело, но вида не показывает. Теперь и ужин сготовила, поджидая меня. И будет как раз к месту — за весь день во рту маковой росинки не было. Закрутились с Ладыгиным, и про обед забыли. Вчера хоть пару бутербродов перекусил, спасибо ребятам. А сегодня весь день натощак. Но, надо полагать, все образумится». 5 Прибыв в опорный, Паромов приступил к написанию рапортов. Предполагал, что за этим занятием пробудет до конца работы. Но долго не засиделся. В очередной раз зазвонил телефон. Минаев, подняв трубку, стал слушать. Лицо его постепенно наливалось злостью. — Опять у Колесниковых резня идет, — в сердцах бросил он трубку на аппарат. — Черняев, ну когда ты с ними разберешься, — срывая досаду, накинулся на подчиненного. — По Валерику тюрьма давно плачет… Да и Вовану туда пора — лишний год на свободе задержался. От обоих пользы — ноль! Только небо коптят… А ты все ходишь, сопли жуешь. Бери Паромова, Подушкина, внештатников, парочку дружинников и усмиряй это проклятое семейство. — Нечего, товарищ майор, с больной головы на здоровую перекладывать, — возмутился несправедливостью Черняев. — Они живут не на моем участке, а на вашем. Впрочем, в этой семейке сам черт ногу сломит, но не разберется. Вы же хорошо мамашу их чокнутую знаете… то одно требует, то другое… — Хватит демагогией заниматься. Идите живее. Вон уже Зоя Ивановна благим матом на всю улицу орет, — потребовал Минаев. — Нет, Василич, хоть наказывай, хоть не наказывай, но я к этим сумасшедшим не пойду, — «закусил удила» Черняев. С улицы то и дело доносился истошный крик женщины: «Убивают! Милиция! Убивают!» Даже стены не могли заглушить этот пронзительный крик. Но Черняева это мало трогало. Он, смачно выругавшись, гнул свое: — Иначе всем головы поотрываю. А Зое Ивановне — в первую очередь. — Нарожала выблюдков, а ума не дала. Что ни день, то драки да мордобой… А заберешь кого — тут же бежит прямо к генералу или прокурору: «Спасите, помогите! Участковый семью затерроризировал, житья не дает, маленьких деток обижает», — горячился Черняев. — За последний разбор их семейного скандала до сих пор в прокуратуру отписаться не могу. Побыстрей бы друг друга насмерть побили: мертвых — в морг, живых — в тюрьму! И все разборки. Тогда бы хоть знал, за что нагоняй получаю… — Ладно, черт с тобой. Потом разберемся, — набрасывая шинель на плечи, зло бросил Минаев. — Пошли, ребята, а то и вправду кого-нибудь там прибьют… Да будьте поосторожней: эти козлы с ножами не расстаются. Все, находившиеся на тот момент в опорном пункте, за исключением Черняева, скорым шагом направились к соседнему от опорного пункта дому. Впереди шагал Минаев. Его распахнутая шинель, словно кавалерийская бурка, парусом билась за плечами. Вот и дом, во дворе которого происходила суматоха. Несмотря на позднее время, сюда сбежалась толпа зевак. Видно, многим интересно посмотреть на бесплатный концерт, систематически устраиваемый проклятым семейством. Никто никого уже не бил. Но шесть или семь человек, измазанных землей и с кровавыми юшками под носами, гонялись друг за другом. Со стороны — играли в чехарду. При этом матерились на чем свет стоит. «А вот, кажется и сама Зоя Ивановна…» — определил Паромов основную виновницу суматохи в пожилой женщине. Та, не прекращая бега, то оглашала окрестности воплями «Убивают! Люди, помогите! Убивают!», то материлась не хуже ее сыновей и дочери. Комичность ситуации заключалась в том, что Зоя Ивановна была без верхней теплой одежды, но в жакете, увешанном какими-то медалями. Престарелая матрона даже во время семейного скандала не забывала лишний раз напомнить окружающим, что она фронтовичка. Как выяснилось, подрались два старших брата: Валерик и Вован. Обнажённые по пояс, они продолжали гоняться друг за другом. Остальным перепало, когда те пытались разнять братцев. — Прекратить! — растягивая слово по слогам, как на плацу перед строем солдат, зычно крикнул Минаев. — Прекратить! — повторил он. Но его крик только подстегнул семейку. Зоя Ивановна, увидев Минаева, сразу же повисла на нем, продолжая орать благим матом: «Убил! Убил Валерик Вовку! Арестуйте его, змея подколодного! В тюрьму его!» Минаев попытался вырваться — да куда там! Зоя Ива-новна, словно бульдог, вцепилась в мертвой хваткой. Не вырваться! Дружинники, в основном женщины, бросились выручать майора от столь яростных объятий. Получилась настоящая куча-мала! — Бей ментов! — пьяно и дико заорал окровавленный Валерик и кинулся на дружинников. — Бей! — подхватил Вован, бестолково размахивая руками. Но дружинники и внештатники не дрогнули. Привычные к таким поворотам, разом набросились и на Валерика, и на Вована. Пытались повалить и скрутить за спиной руки. Те отчаянно отбивались. Кто-то из внештатных сотрудников милиции, пользуясь неразберихой, исподтишка наносил дебоширам короткие удары под дых. Но в свалке больше доставалось своим, чем преступному объекту. Никаких спецсредств: ни наручников, ни обыкновенных веревок — у блюстителей порядка не было. Но Подушкин, действуя одной рукой, — вторая по-прежнему участвовала в борьбе, — уже вынимал свой брючной ремень. Ладыгин, не менее опытный в таких делах, совершал аналогичные манипуляции. Возня. Сопение. Чертыханье. Треск разрываемой одежды. Топот множества ног. Мат. Матерились уже не только нарушители, но и дружинники. — Убивают! — не отпуская Минаева, рвала горло Зоя Ивановна. — Ратуйте, люди добрые, милиция убивает! — Убивают! — вторили ей ее младшие сыновья — под-ростки. Они, окровавленные и исцарапанные, рассерженными волчатами кружились возле разозленных и тяжело дышавших дружинников. Но участия в общей свалке все же не принимали. «Достойная смена растет, — машинально отметил Паромов эти центрические кружения малолеток, не прекращая попыток сломить сопротивления одного из старших братцев. — Убью! Зарежу! — орали Валерик и Вован, пытаясь вырваться из крепких рук дружинников. — Держи! Вяжи! — коротко выдыхали дружинники. Первым было подавлено сопротивление Вована, по прозвищу Вака. Его, со связанными за спиной руками, но продолжающего извиваться всем телом, трое дружинников, держа за плечи и ноги, потащили в опорный пункт. — Мамочка, спаси! — визжал Вака, видимо, понимая, что несколько суток административного ареста ему не миновать. — Ма-а-а!.. — одновременно матерясь в адрес матери и прося ее о помощи, кричал плаксиво Валерик, известный в милицейской среде, как Колесо. — Выручай! Менты вяжут! Зоя Ивановна бросила Минаева и заметалась разъяренной тигрицей от одной группы к другой, пытаясь уже освободить сыновей. Угрозы из ее перекошенного злобой рта обрушились на головы дружинников и Минаева. Всем грозила мыслимыми и немыслимыми карами. Ее молча, но ожесточенно отталкивали, отпихивали. Если бы не возраст, то быть бы и ей вместе с сыновьями, связанной и доставленной в опорный пункт. Помощь милиции и дружинникам пришла неожиданно со стороны мужа Зои Ивановны и ее дочери Лены. Схватив беснующуюся Зою Ивановну под руки, они потащили ее в сторону своего подъезда. При этом Лена, в разорванной на груди ночной рубашке, сверкая обнаженным телом, материлась ничуть не менее своей чокнутой мамаши и хулиганов-братцев. Таща упирающуюся мать, истерично вопила, что так им, братцам, и надо. — Всю ее жизнь, сволочи, загубили… Зоя Ивановна в долгу не оставалась и обзывала дочь проституткой и сукой подзаборной. Да, семейство Колесниковых было еще то… Паромову удалось завести правую руку Валерика за спину, хоть это и непросто было сделать — тело хулигана потное, скользкое — и рука постоянно выскальзывала из захвата. К тому же дружинники больше мешали друг другу и Паромову, чем помогали. А Валерик не оставлял попыток вырваться. Даже, поваленный на землю, отбрыкивался ногами. Паромов, разгоряченный борьбой и бессмысленным сопротивлением Колеса, мысленно чертыхаясь, поднажал на захваченную руку. В плече Валерика что-то хрупнуло. — Ой! — вскрикнул Колесо, и перестал не только материться, но и сопротивляться. Как и Ваку, связав, его потащили в опорный пункт. Представление подошло к завершению. Зеваки, до последнего момента весело гоготавшие от необычного зрелища и живо обсуждавшие перипетии борьбы, неохотно расходились с места событий — когда же еще такое видеть доведется!.. Было жутко, мерзко и… весело. В опорном пункте братьев, не освобождая от пут, бросили на пол как скотину. Те, катаясь по полу, продолжали грозить и материться. Колесо вперемешку с матами просил вызвать скорую помощь. — Гады, руку сломали! Но никто на его маты и стоны внимания не обращал: мало ли что он с пьяных глаз прокричит… «Сейчас, — говорил с сарказмом кто-нибудь из дружинников, — прибудут архангелы с Литовской и окажут помощь в лучшем виде». На улице Литовской в двухэтажном здании располагался медицинский вытрезвитель. Его сотрудников в шутку называли ангелами-хранителями. Впрочем, шутка шуткой, но и доля правды в том имелась: не одного пьяного забулдыгу они спасали от смерти. Кого-то из внештатных сотрудников милиции Минаев отправил к Колесниковым за одеждой. В медвытрезвитель полуобнаженных в эту пору не брали. Сделав распоряжение, сел писать протоколы. Дружинники и внештатники, немного отдышавшись, приводили в порядок свою одежду, очищая ее от грязи и сора. Время от времени негромко чертыхались — это обнаруживали оторванный карман или рукав куртки. Потом, примостившись за столом Василия Ивановича, писали на имя начальника милиции объяснения. Вкратце излагали произошедшее и требовали наказать виновных. — Теперь-то, от тюрьмы не отвертятся, — сказал Паромов с чувством удовлетворения подошедшему Черняеву. — Святая наивность! — ехидно хихикнул тот. — Хулиганство же налицо! — Держи карман шире! — по-прежнему скептически отозвался Черняев. — Не понимаю?!. — Прокуратуру не знаешь… — иронично хмыкнул Черняев. — Поверь, еще отписываться придется. Вон, козел, Колесо стонет, жалуется, что рука сломана. Завтра или сам, или его матушка, чтоб ее черт взял, заяву накатают — и пошла губерния писать… — А драка?!. А нарушение общественного порядка?!. И, наконец, оказание сопротивления сотрудникам милиции и дружинникам?!. — пробовал отстаивать свою правоту Паромов. Работая всего второй день, он судил о милицейской работе и вообще о справедливости по книгам и фильмам. — Это ты прокурору скажи — вот посмеется! — насмешливым тоном бросил Черняев, наученный горьким опытом общения с прокуратурой.