Найти свое место Карим краем глаза посматривает на свою жену Марысю, которую любит больше жизни, но отдает себе отчет, что это безответное чувство. Хамид, его друг с давних лет, вопреки ожиданиям индонезийца, по-прежнему пылает любовью к своей бывшей жене: бедный Карим понял это лишь теперь, видя их вместе с их ребенком. «Какой же я глупец! – говорит он себе мысленно. – Я осел! Ведь я мог и догадаться об этом по их реакции, когда они неожиданно после прошедших лет встретились в Джакарте. Как же я был слеп!» От злости и огорчения он стискивает зубы. «И что теперь будет? Как же мы решим эту проблему?» – иронизирует он, чувствуя кожей, что это он должен будет убраться. «Как всегда, получу под зад я! Ранят меня. Что может чувствовать такой человек, как я?! Я ведь постоянно кланяюсь, улыбаюсь и извиняюсь за то, что жив». Он видит свое будущее в черных красках. «Обрету ли я когда-нибудь покой и обычное семейное счастье? Был ли я вообще когда-нибудь счастлив? Может быть, но это было давно и очень недолго. Вся моя жизнь – это череда несчастий и страданий», – размышляет он, погружаясь в воспоминания, к которым столько лет не возвращался и которые решительно давно стер из памяти. Детские годы Карима в Индонезии, в местности Тугу, у подножия горы Джая, были беззаботны. У него была любящая мать Мейла, бабушка, дедушка и большая семья, которая его холила. Все в городке его любили, улыбались ему и интересовались, как у него дела, когда он сидел вместе с Мейлой у варунга,[19] в котором она работала. Большую часть времени он проводил именно там, играя у разбитой дороги и купаясь в канале неподалеку. Иногда он просиживал на газебо[20] с бабушкой и женщинами, жующими бетель[21] и плетущими корзины из ротанга.[22] Его не смущало, что у него нет отца. Он спросил о нем у матери всего один раз. Она только улыбнулась в ответ, и этого для него было достаточно. В воспоминаниях Карима детство его было наполнено солнцем, проливными дождями, яркими цветами и блюдами со сладкими фруктами. Он был окружен бесконечной нежностью и любовью со стороны матери, ассоциировавшейся у него с запахом кокосового масла, которое она втирала в тело и волосы. Однажды осенней ночью тяжелые серые тучи низко висели над землей, но еще не пролились водой. Ливень чувствовался в воздухе, было жарко и душно, но Карим проснулся в холодном поту, стуча зубами. Он прижался к маме, думая, что она его согреет, но это не помогло. Мейла старалась помочь сыну народными средствами, которыми пользовались женщины ее деревни, но это ничего не дало. Парнишка бредил в горячке, его мучила страшная боль в костях, особенно в одной ноге, которая странно изогнулась. День ото дня мучения усиливались. Его рвало, трясло в лихорадке, мучил понос. Когда температура поднялась почти до сорока градусов по Цельсию, Карим начал бредить о теплых источниках у подножия гор, о легендарных влюбленных – Раме и Сите. Ему снились кошмары о девушке Дэви, которую злой человек побил камнями в глубоком колодце у поля. Его крики разносились по всему кампонгу.[23] Наконец мать с бабушкой и дедушкой отвезли больного мальчика в больницу в Богоре. У трехлетнего ребенка был такой сильный организм, что для счастливого выздоровления ему достаточно было хорошего питания и регулярного приема витаминов. Болезненные проявления – признаки брюшного тифа – отступили, но симптомы основного заболевания Карима, которые мучили мальчика, усилились. Острый полиомиелит уничтожал его нервную систему и деформировал ногу. Так как у врачей не было ни знаний, ни средств для более серьезной терапии, они выписали мальчика домой, желая избавиться от проблем. Они рассказали Мейле, как облегчить состояние и подкрепить малыша (высококалорийная пища и богатая витаминами диета), но этого она, бедная женщина, не могла ему дать. Мать была в отчаянии, понимая, что может потерять любимого сыночка, единственную радость жизни. Семейный совет постановил, что последней надеждой на спасение Карима является его биологический отец, саудовец Фейсал аль-Наджди. Он один в состоянии помочь им финансово. К удивлению всех, Фейсал неожиданно приехал в Тугу и забрал ни о чем не подозревающего мальчика к себе. И тогда детство для Карима закончилось, он потерял дом и близких. С этого момента к нему стали относиться как к животному, даже еще хуже – его возненавидели. «Именно так он ко мне и относился, всегда смотрел на меня сверху, с высокомерием ясновельможного господина, всегда меня презирал, а когда его отношение ко мне изменилось, было уже слишком поздно, – спустя более тридцати лет думает Карим. – А может, я и вправду был тогда маленьким диким зверьком?» Он с трудом вспоминает подробности – перед его глазами встают только обрывочные образы. – Что ты делаешь?! – орал Фейсал с бешенством в глазах. – Что ты, примитивный, вытворяешь?! Он хлестал Карима по чему попало своей неизменной кожаной плеткой мутаввы.[24] Когда они остановились в отеле «Букит Индах» в горах Маоке, малыш пережил шок. Он еще никогда не был в таком красивом, замечательном месте. Мальчик не знал благ цивилизации: до сих пор он жил в деревянном домике с туалетом в виде дыры в земле или на свежем воздухе под кустом, а мылся в общей бане у глубокого колодца. Электричество было только в доме бупати,[25] в мечети и в домах богачей, а он с мамой жил в убогом домике на краю деревни и, кроме циновки, пары стульев и грубых икатов,[26] чтобы укрыться зимой, у них ничего не было. Да и, в конце концов, что им еще было нужно? От рассвета до заката они сидели у варунга, а если возвращались, то только затем, чтобы переночевать. Поэтому первая ночь в современном отеле была для мальчика страшной. До сегодняшнего дня он помнит, что положил кучку на терразит в ванной, а спал на холодном голом полу в конце спальни, завернувшись лишь в шерстяной плед, который ему дала мать. Он боялся даже приблизиться к ложу с балдахином, которое посчитал большим изысканным газебо для особо важных гостей. Он дрожал из-за того, что может запачкать его или помять постель. Он был растерян и расстроен, каждую ночь засыпал в слезах. – Ты животное! Ты омерзительная грязная свинья! – Отец наделял его только такими эпитетами, а в наказание хлестал многократно в течение дня. – Не войду туда! Нет! – взвыл Карим, когда впервые был посажен в ванну и из крана потекла теплая вода. Он размахивал руками, стараясь отогнать от себя губку с пеной, из-за чего мыло попадало ему в глаза и рот. Его рвало. Нанятый Фейсалом слуга не мог справиться с ребенком. – Прошу тебя, успокойся! Ты снова будешь бит. У тебя что, мерзавец, нет инстинкта самосохранения? – удивлялся он, дрожа и о своей собственной шкуре. – Я не сяду на это! Что это? Я не хочу! – не хотел садиться на унитаз Карим, боясь, что утонет. Слыша звук спускаемой воды, он падал на пол и извивался как уж. Когда подавали завтрак, он по обыкновению тянулся за едой пальцами, не зная, для чего служит ложка, не говоря уже о вилке или ноже. Стеклянный сервиз приводил его в ужас, он боялся к нему притронуться. До этого он ел с бананового листа, серой бумаги или газеты. Поэтому он хватал пищу и забивался в угол, кроша на пол и вытирая жирные пальцы об обивку мебели. Фейсал только таращил на мальчика глаза, но часто не выдерживал и, придя в бешенство, наказывал. Казалось, он нечаянно бил его по голове или лицу, да так сильно, что малыш давился едой и кашлял так долго, что его рвало. Иногда от страха он писался. Так отец «дрессировал» сына в ожидании оформления его паспорта, и это не столько «развивало» малыша, сколько послужило развитию невроза. – Это невообразимо! – злился Фейсал и орал на ребенка по-арабски – тот ничего не понимал. – Я не знаю! Чтобы в двадцатом веке так себя вести?! Словно он жил в пещере, среди зверей. Что за примитивный народ! Зачем мне это было нужно? Что за глупые сантименты! Но на самом деле речь шла не о сантиментах. Гордый и самоуверенный мужчина врал. Причина его приезда была более прозаичной. До сих пор у Фейсала с его саудовской женой не было сына, наследника, поэтому он и решился пригреть своего байстрюка и даже дать ему свою фамилию. Он, конечно, не ожидал ничего подобного, но дороги назад не было – это был результат принятого им решения. Карим же с первой минуты почувствовал к Фейсалу невыразимую неприязнь. И если в детстве он только боялся отца и не любил, то со временем это чувство развилось и переродилось в настоящую ненависть. * * * Фейсал не решился сразу привести индонезийского сына в свой дом, а устроил ему долгосрочное пребывание в больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии в Эр-Рияде. Карим говорил только на бахасе,[27] диалекте горцев Тугу, поэтому ему было очень сложно. Роль переводчицы и няньки отец отвел индонезийке, которая работала в больнице санитаркой и уборщицей. Она немного знала английский и арабский. Благодаря ей врачи иногда контактировали с ужасным маленьким пациентом. Сусу стала переводчицей Карима, который по-прежнему вел себя как дикий зверек и ни за что не хотел пользоваться благами цивилизации. Может быть, это был его бунт против разлуки с матерью и родными. Его поведение усложняло жизнь не только ему, но и всем вокруг. Через некоторое время Сусу настолько преодолела недоверчивость малыша, что они стали неразлучны. На людях они старались вести себя как можно приличнее, ведь Карим был сыном шефа нравственно-религиозной полиции, а значит, очень важного человека, на которого женщина работала. Но как только у них появлялась возможность, они прятались от всех в кладовках с моющими средствами. Сидя там на полу, они рассказывали друг другу об Азии и руками ели наси-горенг[28] или мие-горенг,[29] приготовленные дома индонезийкой и поданные на газете. Как это в жизни Карима уже бывало, идиллия не могла длиться вечно. Малыш не хотел есть здоровую, питательную пищу, не употреблял свежих овощей и соков, стал пропускать занятия по реабилитации, его никогда нельзя было найти, что возбуждало все большие подозрения у служащих больницы. В конце концов Карима и Сусу застукали в их каморке. Сусу тут же депортировали в Джакарту, а для Карима начался болезненный период постепенного выздоровления, лечения и обучения в религиозной школе для мальчиков при больнице. Такая терапия подействовала благотворно. Уже через пару месяцев мальчик бегло говорил по-арабски, используя треть арабских слов, общих с индонезийскими. С иностранцами он все более успешно общался на английском. Малыш сразу заметил, что врачи-иностранцы более отзывчивы, терпеливы и при лечении причиняли ему меньше боли. Саудовцы же – жестокие и некомпетентные люди, которые нехватку умений возмещали врожденной надменностью. Они напоминали ему ненавистного отца, за небольшим исключением: они не били маленького пациента. Возможно, только потому, что им это не было разрешено. Мальчику сделали сложную операцию – слущивание коленного сустава, усечение изогнутой кости и соединение двух частей титановыми шурупами. Операция требовала огромных знаний и многолетней практики в хирургии. Взялся за это чванливый саудовский врач, который из-за халатности допустил заражение раны. – Что же ты сделал, осел? – прямо спросил у саудовского коновала борющийся за жизнь и здоровье Карима польский доктор, которому передали этого безнадежного больного. – Ты хочешь убить этого малыша? – Ну и что? – грубовато ответил медик, презрительно кривя при этом губы. – Ампутирую ему эту изогнутую часть лапы, так будет даже лучше, и закончится эта бессмысленная, не приносящая никаких результатов терапия. – Он близок к смерти! Это тоже хорошо? – Такой подход довел Анджея до остервенения. – Послушай! Не надо! – Саудовец, как всегда, перешел в атаку: он знал, что у себя дома и может позволить себе все. Но поляк никогда не обращал внимания на угрозы. – Папочка оставил его у нас навсегда, а это значит, что у него нет желания видеть этого азиатского ублюдка. Даже если малец издохнет, этим мы только окажем ему услугу, – говорил араб, не имевший ни малейшего чувства врачебной этики. – Итак… Анджей сделал пару глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки. – Ты хочешь нашему пациенту отрезать ногу и отослать его домой? Ты думаешь, его отец нам за это спасибо скажет? Саудовец нахмурился, так как только сейчас до него дошло, что ситуация парадоксальна. Он думал, как бы отвертеться от ответственности. – Что ж… – понизил он голос. – Если мы этого засранца с прогрессирующей гангреной еще какое-то время предоставим самому себе, будет лучше всего. Он судорожно сглотнул – после этих слов он решил, что, наверное, был слишком откровенен с иностранцем. – Я письменно прошу передать мне пациента Карима аль-Наджди. С сегодняшнего дня его лечащим врачом буду я. И не вздумайте вмешиваться в лечение этого пациента! – повысил голос Анджей. Ему было очень жаль красивого бойкого мальчика. На его глазах тот превратился из маленького дикаря в парнишку, подающего огромные надежды в будущем, которого этот горе-врач хотел лишить. Жена Анджея работала в той же больнице высококвалифицированной операционной медсестрой и вместе с мужем окружила заботой бедного, нежеланного и в придачу больного ребенка. Пара жила в больничном городке, в небольшой вилле с садиком. После того как поляк спас мальчику жизнь и уберег от ампутации ноги, они все чаще забирали ребенка к себе и заботились о нем круглые сутки. Супружеская пара была бездетна, а красивый, хотя и запуганный Карим с первой же минуты им полюбился. Дома они играли с ним в образовательные игры и учили его много большему, чем в школе при больнице, где ученикам вбивали в головы только суры Корана. Как они и предвидели, малыш оказался чрезвычайно способным. – Если уж отец его не хочет, то, может, он разрешит нам его усыновить? – думала добрая Крыся. – Мы поможем ему. Но Анджей хорошо знал арабов. – Любимая, не обманывай себя. Он скорее предпочтет, чтобы мальчик умер, чем воспитывался в немусульманском доме. Особенно такой фанатик, как мутавва! – разрушил он ее мечты. – Может, все же поговорить с ним? Я глупо себя чувствую: мы без согласия семьи забираем ребенка к себе. Так не должно быть! Женщина была слишком честной и прямодушной. – Сразу тебе говорю, он откажет. А у нас из-за этого могут быть проблемы. Не нужно ставить никого в известность. Если хочешь быть такой уж правильной, приходи проведывать ребенка в клинику. – Анджей… уладь это… Крыся смотрела на мужа умоляюще, а тот мучился вместе с ней, особенно когда слышал ночью ее безутешный плач. Женщина одарила Карима всей нерастраченной материнской любовью. Фейсал все меньше интересовался сыном. Он регулярно оплачивал огромные счета за заботу и лечение, довольный, что избавился от проблемы, и появлялся в больнице изредка, никогда на выходных. Он проводил это время со своей деспотичной женой-саудовкой и двумя дочерьми – отправлялся за город, в пустыню, к озерам, там устраивал пикники на песке, как типичный кочевник-бедуин. Как-то раз, когда в больнице изменили номер банковского счета, а Фейсал не получил письмо с этой информацией и выслал деньги не на тот счет, ему пришлось лично потрудиться пойти и поговорить с руководством. Главный администратор клиники хотел его видеть в пятницу после молитвы и узнать, что высокочтимый господин намерен делать с красивым, воспитанным и поправившим здоровье парнем. Сам менеджер хотел пристроить Карима. У них с его любимой женой не было детей, а на другой, помоложе, у него не было желания жениться. Гордый Фейсал, услышав такое предложение, возмутился. Он, совершенно обезумев, метался по кабинету из угла в угол. – Что?! Вы хотите отнять у меня ребенка?! – Ну почему же… – Мужчина съежился, услышав такое страшное обвинение. – Я брошу вас в тюрьму! – угрожал чиновник. – Тотчас же организую тут проверку нравственно-религиозной полиции. Я вижу, что в больнице работают иностранные доктора вместе с врачами-женщинами, и даже подчас саудовками! – У нас есть высшее согласие на это… Высокочтимый господин, который нами правит… – защищался либеральный саудовец, получивший образование в Америке и там же начавший свою карьеру. – Не рассказывайте мне тут о короле и не прикрывайтесь какими-то необдуманными постановлениями! Ортодокс был весь в пене и размахивал руками, как будто хотел ударить ни в чем не повинного человека. Он угрожал, ударяя себя по ноге своей плеткой: – В этом медицинском учреждении не соблюдается разделение полов, а врачи-иностранки и медсестры не закрывают лица, а иногда – о ужас! – даже волосы! Я вам еще покажу, где раки зимуют! Я закрою эту клинику! Это дом разврата! – орал он как сумасшедший. Когда немного остыл и сообразил, что переборщил, он подобрал свою длинную белую тобу[30] и помчался в комнату сына. Он решил взять его к себе, но только из-за того, что мальчик принадлежит ему и является его собственностью. Нежеланной и ненужной, но его. Никто его у него не заберет и не будет усыновлять! Как это бывало обычно на выходных, Карима не было в больничной приемной. Все знали, где малыш проводил каждую свободную минуту. Запуганный старый сторож показал Фейсалу дорогу к дому поляков. Саудовец уже издали услышал беззаботный смех ребенка и радостные крики взрослых, и кровь взыграла в нем. – Тетя Крыся, посмотри, как я еду, посмотри! Карим делал первые круги на маленьком трехколесном велосипедике, а супруги-поляки аплодировали ему. – Давай, сыночек, езжай ко мне! Кристина протягивала руки к улыбающемуся красивому малышу. Фейсал прошел по боковой тропинке сзади дома, и его глазам предстала пастораль. Его Карим, с конструкцией, опоясывающей его больную ногу, старался крутить педали, а обрадованные супруги подбадривали его, наблюдая за его успехами с нескрываемым удивлением и любовью. Как буря ворвался к ним саудовец. Он схватил перепуганного ребенка под мышку, а преградившую ему дорогу женщину наотмашь ударил по лицу. – Депортация! – орал он во все горло. – Депортация в течение двадцати четырех часов! Без возможности вернуться! Молчать! Он угрожал Анджею, который сделал в его направлении два шага. – Одно только «но», и вы окажетесь в тюрьме за похищение ребенка. В лучшем случае вас ждет многолетний срок, но я вам обеспечу смертную казнь! Шокированные и перепуганные, поляки не сделали ни единого движения, а Фейсал бросил извивающегося и кричащего сына на заднее сиденье джипа, сел за руль и рванул с места. По дороге домой он решил, что среагировал чересчур резко. Он не представлял, что теперь делать. Жена ничего не знала о существовании его азиатского ребенка. Его ждал тяжелый разговор, а Карима – снова годы несчастий и унижения. Рьяный саудовец не простил поляков, и они должны были уехать из Саудовской Аравии. Но их знакомство с Каримом не закончилось, хотя тогда они были убеждены, что никогда больше его не увидят.