Женщины! Все бы им мыться по десять раз на дню. И заботиться о мужчине… ставя его в жесткие рамки. Не пей, не гуляй, брейся каждый день, надевай чистое, не ешь острое, на других женщин не глазей, тебе нельзя с твоим давлением… и так далее. Женщина, с которой живешь, опутывает тебя настолько крепкими, хотя и невидимыми путами ежедневной заботы, что и не вырвешься. Это хорошо, если у вас любовь, но когда о тебе заботится твоя телохранительница… Похоже – только похоже! – я ей здорово симпатичен, и это плохо. Потому что я не хочу причинять боль ее душе и превратиться в очередного мужчину, который укажет на ее… уродство. Но, честно говоря, я и сам не отказался бы освежиться, да и щетина уже скрипела под пальцами, и волосы пропитались дорожной пылью. Надо будет найти брадобрея – думаю, при бане он есть, побриться и оболваниться максимально коротко, ибо длинные, по средневековой моде, волосы только мешают. Подвыпившие купцы и их охрана шумно спорили, по какому пути лучше ехать в Норатор, спорили так яро, что опрокинули кувшин с пивом и две кружки. Им сноровисто заменили битую посуду, а купцы, не обращая внимания на суетящихся прислужников, продолжали дискуссию. Я навострил уши. – К Ренквисту соваться – себе дороже. Оберет, убьет, как узнает, что едем в Норатор и Растару служим. – А вокруг ехать – еще хуже… Дэйрдрины объявились, большая банда. – С ними можно сладить… откупиться. Поедем быстро, понадеемся на Свет Ашара и государя нашего Растара! – Поедем через бароновы земли, врут, поди, что Ренквист так лютует. – Сандер в Степи подчиняет племена одно за другим! Какой смысл торопиться в Норатор? Скоро хлынут, скоро! Как бы не случилось так, что Норатор будет под Степью, когда мы туда приедем. Крепости-то, говорят, на границе со Степью уже пустые, солдатики разбежались кто куда… Лимес пуст! Сандер. Интуиция подсказывала – с ним придется столкнуться, и раньше, чем я предполагаю. Кто он, интересно, этот неведомый вождь, что подчинил все степные племена, аки Чингиз? Лимес – это, если я не ошибаюсь, укрепленный фронтир, так его называли в Древнем Риме… За лимесом начинались враждебные земли. На самом деле на местном языке это прозвучало как «огроман», но мой разум проанализировал местное слово и сразу же подобрал ему земной аналог. Я сидел и чувствовал, как потеют мои ладони. У меня очень мало времени повернуть страну к свету. Времени просто нет. Если солдаты начали разбегаться из лимеса, это значит, что счет жизни Империи идет на месяцы. И это в лучшем случае. Хогг в тарелке завозился, чмокнул губами моченое яблоко и сказал сладко и певуче: – Ох, моя маленькая Люсибенда, сосцы твои как вишни спелы, ланиты как заря горят… Как дальше-то? Как дальше, твою мать, она же сбежит?.. – И снова захрапел. С грохотом распахнулась входная дверь, в проеме возник здоровенный растрепанный мужчина лет шестидесяти, в серой блузе. Намокшие волосы седыми космами опускались на плечи. Под мышкой у него был немалый бочонок с просмоленными боками. – Кардал, трактирщик подлый, владелец сей вонючей берлоги, что называется – тьфу! – трактир «Счастье». Выходи, негодяй! – Мужчина гневно потряс бочонком. – Выходи! Из кухонного проема выскочил владелец «Счастья» – маленький и юркий толстяк, по лицу которого легко было определить, что счастье у него одно – деньги. – Чего тебе надо, Арат? Арат притопнул: – Кардал, это ты заплатил Юргену-безумцу! Ты дал ему денег, чтобы он говорил всем приезжим, что я мою в пиве свои ноги! Отвадил всех от моего трактира, сам вздул цены и наживаешься! – Ерунда! Все знают, что устами Юргена вещает сам Ашар! – Ой ли! Это не Ашар разводил блудни! Это твои грязные деньги отверзли уста Юргену! Будь проклята твоя жадность! Ведь в городе сейчас людей хватает для всех трактиров! – Только для чистых трактиров, Арат, – парировал Кардал. – Тьфу! Мой трактир – чище твоего! – С этим словами Арат схватился за деревянный чипок – затычку для бочки – и с силой ее выдернул. Брызнула пенная струя. – Вот, пробуйте все! Пробуйте! Сегодня день чистого пива! Кардал избоченился и выпалил: – Правильно, потому что в другие дни пиво в твоем «Гусе» – нечистое! Черное, чумазое, в дерьме моченное! Однако к Арату уже тянулись с кружками за дармовым угощением. Он щедро оросил кружки, поднесенные по нескольку раз, швырнул пустой бочонок на пол и взревел: – Да чертовню ты наговариваешь! Все в мой трактир! Всем, кто придет со мной, – по три кружки бесплатно! Сидите хоть до утра, и можно рыгать на пол! Сам бургомистр ко мне ходит! Тут Кардал понял, что проиграл раунд, и заорал благим матом: – Пошел вон! И забери свою вонючую бочку! А всех, кто за ним уйдет, – я запомню! Ко мне больше не ходите! Слыхали? Зато у меня гаер поет! Сейчас споет! Прямо сейчас повеселит честной народ! Однако маневр Арата удался: несмотря на проливной дождь, посетители – около трети – повалили за ним из «Счастья». М-да, вот тебе и юродивый, устами которого… Какой интересный черный пиар в средневековом стиле. Запомню на будущее – может быть, пригодится. Хогг содрогнулся всем телом, протяжно рыгнул и, посмотрев на меня, сообщил: – Я – Шутейник! Гаер-глумотвор! А ты мне не нравишься. М-морда волчья! Набью теб-бя! Фанфурик пусть принесут с зеленым вином… – Икнул и упал в миску снова. Кардал подбежал к нашему столу, поднял голову хогга за вихры и смазал по его лицу ладонью. – Опять упился, зараза. Пой, вставай! Пой, я сказал. Смеши народ! Вот пьянючая морда! Затем он дернул его за ворот потертой куртки малинового бархата так, что голова хогга мотнулась назад, и с силой всадил в рот гаера недоеденное яблоко. – На, жри! Жри и пой! Гаер… он же фигляр, по-нашему, по-новому – клоун. Старая, очень серьезная, но не менее страшная своей опасностью профессия. Плюньте тому в глаза, кто говорит, что клоун – это низкое ремесло. Средневековый клоун выступал гласом народа, гласом рассудка, за что клоуну частенько доставалось. Шутов и актеров хоронили за оградой кладбища не потому, что они играли бога или занимались глупостями, недостойными солидного человека, а потому, что они зачастую говорили людям правду о любой власти, чего не могла стерпеть никакая власть, никакая церковь, и потому профессию клоуна необходимо было всячески опускать, порочить. И до сих пор тянется этот шлейф, разум наш слишком подвержен стереотипам; если сотни лет нам твердила власть – как духовная, так и светская, что клоун – это низко, мы продолжаем следовать стереотипу, а встать, выпрямиться, поднять голову, подумать самому – сложно. Гаер пьяно икнул, дожевал яблоко. В его желтоватых глазах – слишком крупных для человека – появилось осмысленное выражение. Он сграбастал лютню и встал, отстранив Кардала царским жестом. Был он ростом невеличка, но в плечах – весьма широк, голова крупная, а шея выглядела жилистой и мускулистой, как у быка. Хогг вышел в проход меж столов, загребая солому красными сапожками с подкрученными носами, и ударил по струнам. Плохо настроенная лютня задребезжала. Я пою о том, что вижу. А кругом – навозная жижа. А в ней царь-квакушка, Навозная лягушка. Господи, он средневековый рэп читает какой-то… И так же, как рэп, его стихи звучат дерьмово. Громовержец на троне, Как шут в короне, Вина в утробу влил – Ветры с громом пустил! Заржали все посетители трактира кроме тех, кто сидел за столом неподалеку от меня. Купцы, видимо, не слишком разделяли критику действующей власти. Если судить по упоминанию Растара, они были идейные монархисты. Обожаю идейных монархистов: после них по интеллекту – только дубовые табуретки. Император красное дудлит, От чего его страшно пудлит. Сменял страну на бутылку, Вырыл Санкструму могилку! Из-за купеческого стола поднялся дюжий молодец в красной рубахе: – Эй, хогг! Требуем уважения к нашему монарху Растару! От имени товарищей по партии Умеренных говорю – или закупоришь ты свой гнилой рот, или мы сами тебе его заткнем чипком от бочки. А второй вобъем тебе в задницу, чтоб ни охнуть ни вздохнуть не мог до скончания века! Тонкие натуры, высокие нравы. Трактир неодобрительно загудел, но купцы, уверенные в силе своей охраны, не испугались. Партия Умеренных, что «выбрала Торнхелла подло». Хм. Не нравитесь вы мне, ребята. Вот нисколечко. Интересно, а хогг – кто? Коньюнктурщик, подстраивающийся под политический момент, или же действительно поет то, о чем душа болит? Стишата, конечно, крайне хреновые, даже я могу лучше. С другой стороны, тут ценны не сами стихи, а посыл. То, что Растар – вонючий деградировавший алкаш, знают все, но нелишне об этом напомнить. Критика правительства, так сказать, снизу. Вся страна пошла под нож Где чей труп – не разберешь! Йохо-хо да ах-ха-ха! Больше нету Санкструм-м-ма!