– Ну конечно! – вскричал барон, вновь начав расхаживать вдоль подоконника крупным гренадерским шагом. – Конечно, Торнхелл. Все именно так, и мне отрадно видеть перед собой столь умного человека! Казна Санкструма пуста, чиновники и дворяне творят беспредел на своих землях, среди простых солдат брожение, среди крестьян – бунты, горожане спят и видят, когда появится сильная рука! Архканцлер ничего не сможет сделать за два года… Да он, между нами говоря, и не успеет, ведь некоторые, став архканцлерами, уже пытались, но их всех убили… Да-да, убили! Но если ты просишь моей помощи, Ренквист, значит, какие-то действенные рычаги власти у архканцлера все же будут… и ты их опасаешься. По крайней мере, я смогу опереться на два полка Алых Крыльев. Это для начала. А даже один гвардейский полк во все времена стоит армии обычных солдат. Барон все ходил вдоль подоконника, сжимая и разжимая правый кулак. – Энергии власти, Торнхелл, это тонкие, даже тончайшие материи, которые сложно ухватить простому человеку. Династии вырождаются, каждый новый император – хуже предыдущего. А знаете почему? Рожденных править – единицы. Вот вы, Торнхелл, не сочтите за наглость – я уже понял, вы совсем не рождены для того, чтобы править. Нет в ваших глазах такого… фанатичного огня… Вас поставили перед выбором, не спросив вашего мнения, загнали в угол, превратили в заложника чужого выбора! Но я вам помогу! Вы знаете, что Ренквисты – древняя фамилия и некогда земли их были независимы от Санкструма? Потом они вошли в Империю. А теперь случится обратное… Ослабевший Санкструм войдет в земли Ренквистов. При вашем посредстве, Торнхелл, вернее, при вашем активном, но весьма небольшом и безопасном участии! «Мокрый таз я тебе подарю, чтобы ты им накрылся!» – подумал я с внезапной свирепостью, и едва не проговорил это вслух. У меня заломило виски. Как глубоко он пустил щупальца в Нораторе? Как глубоко пустили щупальца другие партии? – А Сандер не помешает нашим… – я сделал вид, что неосознанно оговорился, – вашим планам? – О, вы слыхали об этом степном выскочке? Он стремительно объединяет племена Алой Степи, но, как и все степняки, глуп как пень, алчен. Лимес, конечно, сейчас похож на решето, и Степь может войти в Санкструм бескровно… Сандер знает свою силу. Он захочет денег – я дам ему денег, он захочет еще денег – через год. Я дам еще, я заткну его алчущий рот золотом. Затем, объединив страну снова, я уничтожу Алую Степь. Вы понимаете меня, Торнхелл? Я отнюдь не хочу уничтожения Санкструма. Я сохраню Империю. Под моим правлением она станет лучше. Я создам общество справедливое и гордое, свободное от сословных категорий. Меня пошатывало. В голове шумело. Сейчас бы прилечь поспать. Но я хочу еще кое-что узнать у барона, я его, выражаясь шпионским языком, прокачиваю, в то время как он уверен, что прокачивает меня. Я держался свободно, но вместе с тем почтительно, и ему это нравилось, и он открывался мне навстречу, чтобы поведать о наболевшем. Я изобразил сомнение и колебание: – А дэйрдрины не помешают? Ренквист издал скрипучий смешок. – Ах, эти дэйрдрины, глупые фанатичные игрушки этого… – Он явно хотел назвать имя кукловода, но по какой-то причине сдержался. – Знаете, они все мечтают о гибели мира… Дескать, скоро разверзнутся бездны и явятся демоны и властелин зла, и надо творить зло здесь, чтобы заслужить вечную жизнь, как милость своего властелина. Все эти алтари на их мистериях, жертвы, мучения, кровь… – Он скрипуче и чуть нервно расхохотался. – А ведь нет никаких властелинов зла из черной бездны. Не было и не будет. Хранители бездонной тьмы, черное мистическое зло… Это все в нас, в нас, Торнхелл. Мы есмь и альфа и омега, только мы, мы здесь, на земле, творим добро или зло. Здесь только мы хозяева. Только мы властелины. А что там в горних высях или в глубинах мира… уже не наша забота. Наша забота – здесь и сейчас. Так что… насчет моего предложения? Я сказал, все еще изображая великое сомнение и такой же испуг: – Ваше предложение весьма… разумно. Однако все это опасно… Не помешают ли нам… вам конкуренты? Ведь, как понимаю, их… весьма много? Резкий взгляд; барон подскочил ко мне, схватил за локоть: – С вами уже говорили? Вас перехватили по дороге? Кто? Что вам предложили? Я дам в пять раз больше! Я видел ваши бумаги, вы осведомлены о партиях власти в столице. Так кто же из них вас встретил? Черт, я допустил ошибку. Теперь мне не удастся его разуверить в том, что какая-то из партий сделала мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я покачал головой. – Никто. Нас преследовали. Пытались убить. Дворяне некой партии. Кто – я не знаю. Однако теперь я опасаюсь всех. Он отошел, пробарабанил пальцами по столу. Взглянул на меня с задумчивым прищуром. – Да-да, опасаться следует всех. Верить нельзя никому. Такое сейчас время. А вы, Торнхелл, конечно, ничего не понимаете, запутались в наших материях, как ребенок… Сколько лет вашему истинному «я»? Ведь вы молоды, правда? – Двадцать, – соврал я, махом сбросив груз четырнадцати лет. Ренквист кивнул: – Да-да, да, да, я так и думал. Молоды, но уже неглупы. Но править, конечно, вы не сможете… – Вы открыли мне глаза, – сказал я, не особенно погрешив против правды. Лицо Ренквиста осветила добрая отеческая улыбка. – А вы знаете, юноша, вы мне нравитесь. Я найду вам хорошее место при новом дворе. Вы займетесь чем захотите. А если будет желание – возьмете некую крупную сумму из моей казны и уедете куда угодно, да вот хотя бы в Адору. Но я бы хотел кооптировать вас в новое правительство. Вы юны, неглупы, способны слушать и понимать императора, ведь я – прямое воплощение судьбы этого государства. Маньяк. Мегаломаньяк. То есть одержимый бредом величия. Я – это государство, государство – это я. Мне можно все, остальным – делать так, как я говорю, в противном случае… Он вдруг отодвинул кресло и поманил меня рукой. – Садитесь, Торнхелл. Выпейте еще вина. Вы мне нравитесь! Вы прекрасно сложены, вам говорили? Ну, садитесь же! Слова прозвучали приказом. Я понял, что маньяку лучше не перечить, и сел. Слабость продолжала ползти по телу. А за портьерой все-таки кто-то был. Я слышал теперь сдавленное дыхание. Телохранитель? Или кто-то из соратников барона? А Ренквист продолжал говорить: – Вы знаете, что скоро лунное затмение? В вечер суток, когда истекает возможный срок принятия вами мандата, будет лунное затмение. Я не мистик, отнюдь, но, согласитесь, это символично. Действительно символично. Я думаю, мы обставим ваш приезд в храм Ашара именно в этот вечер. Вы примете мандат, и с этого мгновения жизнь в Санкструме изменится. Нужно следовать за мечтой, Торнхелл. За мечтой! Мы? То есть меня повезут в Санкструм под конвоем? – Я отправлю вас в Норатор под надлежащей охраной, чтобы никакие выродки из дворян не смогли вас убить по дороге. Ваши спутники побудут у меня, но, даю вам слово, как только вы станете архканцлером, я отпущу их. И, конечно, мои люди понадобятся, чтобы попасть в храм Ашара, ведь в него не так-то просто нынче войти… Его охраняют. Я слушал его как сквозь туман. Каждое слово давило меня свинцовым грузом. Столько всего… Сумею ли справиться? И как? Амара, Шутейник – теперь вы заложники… и я вас брошу? Но нельзя соглашаться с бароном сразу. Слова срывались с языка вязко, тягуче: – Я должен… буду… подумать. Ренквист энергично похлопал меня по плечу: – Конечно. Подумайте до утра. Не спеша и крепко подумайте в хорошем и надежном месте. Подумайте дважды. Нет, трижды. И примите верное решение. Я вам доверяю. Я чувствую, что вы не предадите меня. – Не предам, – соврал я, – если дам слово чести. Там, откуда я родом, честь берегут смолоду. – Да-да, вам нужно подумать, а потом дать слово чести. Думайте. Крепко думайте. Жаль, что вам не придется разделить со мной трапезу. Впрочем, надеюсь, тюремная еда придется вам по вкусу. Некоторые питаются ею уже много лет… и все еще живы. – Он засмеялся. Завуалированные угрозы слетали с его языка, и я живо и в красках представил участь его пленников. – Вы меня уже узнали и понимаете, что остановить меня сложно и жертвы ради общего блага меня не пугают, однако я жесток лишь по необходимости и умею награждать так же щедро, как и карать. Так вот – думайте, думайте хорошенько. – Я подумаю, – повторил я. – Скажите, а чем вам не угодили кошки? Он отступил на шаг и собрался в единый нервный узел. – Кошки? Мерзкие непослушные твари! Кошек невозможно привести к дисциплине и покорности. Кошки – суть отродье вольнодумства и коварства, а значит, должны быть уничтожены. Собаки – вот искренние преданные существа! У собаки кроме ума – врожденный инстинкт покорности следовать за своим господином! – Хм… – сказал я, чувствуя, как остатки сил покидают организм. – А еще они воняют. Согласитесь, ведь кошки воняют. Омерзительные твари! – О, хм… да. Айлурофобия – боязнь и ненависть к кошкам – один из признаков психического нездоровья. Психиатр на моем месте уже давно бы сдвинул очки на нос и разложил перед бароном картинки с тестом Роршаха. – Нет-нет, вы хотите сказать – а как же мыши и крысы, которые могут сожрать зерно и проточить своими зубами ценные ткани и даже бочки с разными товарами? Спешу заметить: я все предусмотрел. Я озаботился выведением породы маленьких и чрезвычайно свирепых собак, которые ловят как мышей, так и крыс, и душат их, душат с чрезвычайной свирепостью. Собаки, Торнхелл, чрезвычайно замечательные. Чрезвычайно! Он засмеялся легким прозрачным смехом, а я уткнулся в столешницу лбом. Нет, сознание меня не покинуло, но шевелиться по какой-то причине я больше не мог. Глава 22 Я сидел на корточках и наблюдал за огнем. Свече оставалось гореть самое большее пять минут. Точнее, уже не свече, а огарку. Он расплылся по блестящему камню, утратив всякое подобие упорядоченной формы, и лишь чудом в его центре продолжал трепетать беловато-желтый, похожий на бьющееся сердце огонек. Свет его не проникал далеко и не позволял оценить реальные масштабы пещеры. Однако я помнил, что она исключительно велика: фонарь палача, что приковывал меня к стене, дал достаточно света, чтобы я различил неравномерно повышающиеся бугристые своды, с которых свисали заостренные сталактиты, подобный же пол и теряющиеся во мраке скругленные стены с многочисленными черными провалами, ведущими, кажется, в саму преисподнюю. С левой стороны от меня находился подобный черный провал выше человеческого роста. Куда он вел? Вверх или вниз? А не все ли равно? Даже если бы я знал, какой прок в этом знании? Я в ошейнике, на короткой тяжелой цепи – на такие сажают только диких зверей. Могу встать и пройти шаг по скользкому полу. И все. Нескольких бокалов вина с каким-то наркотиком оказалось достаточно, чтобы я стал вялым и сонным, безразличным ко всему на свете и не сопротивлялся, пока меня (снова под руки!) волочили замковыми переходами, а потом в какой-то клети спускали сюда, под чрево замка, чтобы снова протащить осклизлыми коридорами. Я пытался разорвать морок, но ничего не получалось, ощущение было – словно застрял в паутине и медленно-медленно водишь руками и ворочаешь головой. Но до того как меня увели из библиотеки, случилось еще кое-что. Во-первых, холодные руки барона ухватили меня за голову и без лишних сантиментов уложили ее набок. – Ай-ай-ай, – прошептал Ренквист. – Зачем же так напиваться… Лбом – да в стол. Молодой еще, неприпитый… дружочек… Во-вторых, я увидел сквозь полуприкрытые веки, как из-за драпировки, наполовину закрывавшей дверь, выскользнула женщина лет сорока. Черты лица ее были волевыми и резкими, но, однако, привлекали какой-то суровой, хищной красотой. На правой щеке виднелся узкий шрам. Прямые светлые волосы на плечах, затянутых в камзол цвета запекшейся крови, тонкие нервные пальцы… У бедра короткий меч в строгих черных ножнах. Она остановилась у стола, рассматривая меня. А я в это время смотрел на нее. Я мог только дышать, шевелиться не было сил – вернее, не было воли. Лень, безмерная лень овладела моим телом. Но не мыслями. Женщина пробарабанила пальцами по столу рядом с моим носом. Ногти ее были покрыты золотистым лаком. – Спит? – Оглушен. Ничего не соображает. – И не будет помнить? – Нет.