По реке к загадочному морю Оргумин и собственно к Норатору плыли трупы людей в блеклой крестьянской одежде. Один за другим, повинуясь неторопливому течению, они плыли кто лицом вверх, кто вниз, с раскинутыми либо сцепленными на животе руками, с открытыми либо закрытыми глазами на искаженных предсмертной мукой лицах. Шутейник долго вглядывался, потом чертыхнулся, сбежал по откосу, сбросил сапожки и штаны с портками, и, сверкая волосатой задницей, вошел в воду повыше колен. Там он подцепил коряжкой один из трупов и подтянул к срезу воды, где внимательно осмотрел покойника. Затем оттолкнул его от берега, а корягу забросил в воду. – Черный мор. Лицо в струпьях… Амара и Бернхотт выругались хором. – Зря ты, братец, купался… – сказал герцог. Шутейник покачал головой, его красноватое лицо исказилось в зловещей ухмылке. – Нас, хоггов, мор не берет. Это ваша хворь, людская… Ну и эльфийская… была эльфийская, в общем. Меня словно приморозило к месту. Это не чума, а какое-то местное заболевание… вернее, это местная чума и есть, и она безусловно заразна, и, конечно, переносится в том числе капельным путем. Едят ли чайки и вороны чумные трупы? Проклятье, если бы я знал! Я, конечно, разбираюсь в истории, но в медицине я почти профан… Понятно, что воду из реки пить нельзя, и рыбу есть нельзя, и к птицам этим лучше не приближаться… И лучше поехать вдоль реки на некотором отдалении от русла. Амара вскинула руку, показывая вдаль, за другой берег. – Дымы! Теперь и я заметил, что на горизонте, за широкой излучиной Аталарды, в небо поднимаются густые, жирные клубы черного дыма. Было их гораздо больше десятка, а сколько точно, я бы затруднился сказать наверняка. – Мор пришел в деревни, – сказала Амара с плохо скрытой болью. – Крестьяне в суеверном страхе убивают всех чумных и членов их семей, даже здоровых, сжигают дома с имуществом, а трупы сбрасывают в реку. По поверьям, так они избавляются от чумного проклятия… Раньше за такое карала имперская власть, но теперь всем все равно… Всем давно все равно! Идиоты, так они только разносят заразу! Трупы надо собирать и сжигать вместе с домами! – Не было на землях моего отца такой дикости, – проворчал Бернхотт, тяжело дыша. – Мы запирали села в карантины и запрещали кровавое и суеверное самоуправство… Отец мой был умен и понимал… все понимал! Амара повернулась ко мне, щеки снова алели, крылья носа расширились: – Чумные трупы плывут в Норатор. Конечно, доплывет десятая часть, но даже одного трупа хватит, чтобы посеять чуму в столице. Умеешь молиться, Торнхелл? А ругаться? Что у тебя лучше получается? Молись и ругайся, как тысяча демонов! И мы поедем наперегонки с покойниками. Нужно успеть пораньше и рассказать всем, что чума идет в Норатор. Пусть выставят сети, ловят трупы… Если в Нораторе еще сохранились остатки вменяемой власти и кто-то будет их вообще ловить! Глава 27 Я смотрел на плывущих в Норатор мертвецов (это были мужчины, женщины, дети) и молчал. Сердце тревожно билось, не хватало воздуха. Жизнь – хрупкая штука, особенно здесь, в Санкструме. На Земле, с передовой медициной, со «скорыми» и больницами, я этого не понимал. Да и незачем было понимать, жизнь крутила так, что головы не поднять. Заболела голова – выпил таблетку, разнылся зуб – сходил к дантисту, температура – аспирин, антибиотики, ну и так далее; даже если тебе случайно отрежет циркуляркой голову – ее при известном везении тоже смогут пришить… наверное. Не так в Санкструме. Тут при малейшем недомогании есть риск отправиться прямиком на небо. И любой гарантированно окажется на небесах, если подцепит черный мор. Я пожалел, что не разбираюсь в медицине. Честно говоря, я во многом не разбираюсь, я даже не очень хорошо понимаю, каким именно образом передается чумная зараза, а Википедии, чтобы подсмотреть, рядом нет, и до ее изобретения еще лет пятьсот как минимум… Да, чума – это такие маленькие живые организмы – бактерии, но каким путем кроме капельного они попадают в человеческий организм? Понятно, что чумной труп разносит инфекцию… А опасны ли склевавшие мертвечину птицы? Наверняка – да. И городские крысы, что будут жрать мертвецов. И, кажется, блохи и вши, что живут на крысах и могут укусить человека. А сама вода Аталарды? Опасна она или нет? Сколько там болезнетворных бактерий? И где сам исток чумы? Я начал ощущать легкую панику. Каким образом я, став архканцлером, предотвращу эпидемию? Антибиотики не изобрету – попросту не знаю, что это… Вроде бы экстракт из плесневых грибов, но как его извлекают, в каких пропорциях, как сохраняют? Да уж, в практической медицине толку от меня маловато… Стоп. Зато у меня есть навыки управленца. Я знаю, что всеобщей эпидемии можно избежать, установив жесточайший карантин, разделив чумные районы санитарными кордонами. Я также знаю, что воду – для любых целей! – в период эпидемии нужно кипятить. Крыс – истреблять. Блохи и вши тоже разносчики, и они неистребимы, но тут, возможно, удастся задействовать магию. И повсеместно – уксус для протирки рук и обеззараживания вещей. Это – в каждый дом, под страхом наказания. Носильные вещи и постельное белье нужно прокаливать в печи, уничтожая насекомых. Однако прежде мне нужно стать архканцлером. Злым, похоже. Потому что добрый архканцлер Санкструма – это звучит самоубийственным оксюмороном. Река течет медленно, лениво, и с той же скоростью движется чумная зараза. Но течение реки все равно быстрее движения воловьей упряжки, и трупы прибьет к Норатору раньше. Пусть даже это будет один труп. Иными словами – мы не успеем. Я круто развернулся к Амаре; она щурилась от солнца. – Под Норатором есть заставы? – Что, милый господин? – Вокруг столицы имеются сторожевые заставы? С солдатами? – Да, но мы постараемся их избегать. – Там могут быть мои недруги, верно. Но упряжка волов развивает слишком малую скорость. Нам нужно купить лошадей. Бернхотт, сколько у нас денег? – Две кроны да полушка, мессир. Все, что осталось… – Хм… Этого хватит, чтобы купить лошадей? – Разве что одну не вполне ледащую… Не боевого коня. И худую упряжь с седлом. – Значит, мы проедем вдоль реки и в ближайшей деревушке… Амара, тут есть еще деревушки… до эльфийского леса?.. – Есть, и не одна. Но я не знаю, впустят ли нас. Ты сам видел, что делается. И теперь уже понятно почему. Даже я не смогла достать лошадей – лишь всего-навсего волов, и то… – Она замолчала, и ясно было, что воловью упряжку она добыла с боем, хотя и расплатилась с владельцами, бесспорно. – Обязаны впустить. Там мы приобретем одного не вполне ледащего и не вполне боевого коня. И на нем кто-то… Ты, Бернхотт!.. Ты отправишься на ближайшую заставу. Ты – герцог. Плевать, что одежды небогаты. Речь у тебя поставлена, как обращаться с солдатней – ты знаешь. Ты сможешь рассказать все про черный мор так, чтобы тебе поверили. Ты сделаешь все, чтобы тебе поверили. Затем ты отправишься в Норатор и расскажешь о черном море в столице еще раз. Это на случай, если солдаты по какой-то причине задержатся с вестями на заставе… Есть у тебя друзья-знакомые в Нораторе? Те, кто подтвердят вес твоей личности? Герцогу – доверия больше, повторяю. Бернхотт провел ладонью от затылка ко лбу. Впалые щеки герцога собрались в складки. Он был похож сейчас на актера Уиллема Дефо, который всю жизнь выглядит так, словно борется с какой-то неизлечимой хворью; горизонтальная тяжелая складка меж бровями усиливала сходство. – Я исполню приказ, мессир. Да, есть еще те, кто помнят фамилию Лирны… Хотя они и не помогли моему отцу… Все бы так меня слушали… в дальнейшем. В пепельно-синем небе реял сокол, разглядывал нас и реку, по которой плыли в голубую даль покойники… Мы взгромоздились на повозку и поехали вдоль Аталарды, по волнистому, заросшему кустарником обрывистому берегу. Штаны и портки хогга я велел повесить на длинных палках, воткнутых в борта повозки, и крепко-накрепко запретил облачаться в одежки, пока они не высохнут. Под солнцем все бактерии передо?хнут… надеюсь. Шутейник, бедняга, вынужден теперь прикрываться рубахой с обломками лютни. На нашем берегу были пустынные места, перелески, сплошное безлюдье. Другой берег реки выглядел более обжитым, и тут и там на уплощенных вытянутых холмах вырисовывались деревенские дома. На серебряных изгибах Аталарды виднелись лодки и баркасы под латаными разноцветными парусами. Едва чумные покойники оказывались неподалеку, речные суда порскали к берегам. Будь у меня смартфон, мой тревел-блог пополнился бы волнующими кадрами… Горькая ирония… Я сидел, свесив ноги с задка повозки. Откуда-то вынырнул шкодный кудлатый пес с присохшим к ребрам брюхом, оглядел меня внимательно и, распахнув варежку – завыл, тягуче и мерзко. Я соскочил, подобрал с земли сухую ветку и швырнул в него. Поджав хвост, пес умчался в кусты. Бернхотт сказал задумчиво: – Не любят вас собаки, мессир. Воют обычно на тех, кто вот-вот помрет… Только не берите близко к сердцу, бывает, что и собаки ошибаются. – Ошибаются, – сказал я язвительно. Не хочу пока объяснять герцогу, что псы видят во мне крейна. Не хочу вообще пояснять, что в теле Торнхелла – чужак. Не на смерть собаки воют, а на магию, на двойную душу. Да и не все псы видят это, только некоторые… Вон у Ренквиста я повстречал двух собачек – ни одна не пискнула. И это хорошо, иначе мое путешествие по Санкструму превратилось бы в пытку. – Ай, – буркнул Шутейник, – бросайте кукситься, и так словно хрену облопались. Ну вот надо нам это? Не надо! Споем! И завел длинную песню о сугубой пользе спиртных напитков, аккомпанируя себе звонкими ударами в ладоши: Напились мы с утра, ура! И вечером лакаем! Мы с пьяной мордой, да, да, да, Все страхи побеждаем! Раблезианские стишата эти до того понравились Бернхотту, что он принялся отбивать такт о колено и пытался подпевать гаеру. Выглядело и звучало это так: Найду спасенье я в вине… – В вине-э-э! Пусть черти кажутся во сне. – Во сне-э-э! И я не буду я совсем, – Совсе-э-эм! Коли носы им не отъем!