– С Фредди и Сильваной. Или только с Фредди. – Несколько раз они приглашали меня на ужин, – ответила Флавия. Брунетти не торопил ее. – Но случалось, мы ужинали с Фредди вдвоем. – И, прежде чем Брунетти успел задать еще один вопрос, Флавия пояснила: – Сильвану опера не интересует. Совсем. И потому возникает неловкость… Фраза повисла в воздухе, но женщина так и не подобрала нужного слова. Брунетти пожал плечами, но развивать тему не стал. – Значит, вас с Фредди могли видеть вдвоем? – Думаю, да, – ответила Флавия, на этот раз – как ребенок, который почему-то дуется на вас. Брунетти встал и медленно подошел к окну. Отсюда было видно больше: то есть еще больше кирпичной стены дома на другой стороне калле. Почему Фредди не переделает эту тесную, убогую клетушку? Не снесет стенку, чтобы снова впустить сюда больше света, больше жизни, больше свободы? Тут Брунетти одернул себя. Какой вердикт вынесут врачи? Сколько света, жизни и свободы будет в распоряжении у самого Фредди? Комиссар повернулся, посмотрел на Флавию и прямо сказал: – Мне нужны имена всех твоих любовников за последние несколько лет. Безразлично, кто это. Мне нужен полный список – и информация о том, чем кончилось дело. В смысле, не затаил ли кто-то из них на тебя обиду. Если бы он перегнулся через пышно сервированный стол и плюнул ей в суп, Флавия и то была бы менее шокирована. И взбешена. – Чем я с ними занималась, ты тоже хочешь знать? – Драматизм хорош на сцене, Флавия, – сказал Брунетти, чувствуя, что начинает уставать от нее. – На Фредди напал тот, кто до этого посылал тебе цветы и столкнул ту бедную девушку с моста. Ты – единственное связующее звено между ними. Комиссар дал Флавии возможность возразить или продемонстрировать свое раздражение, но она сидела молча и смотрела на него, с лицом, все еще застывшим от удивления и красным от внезапной вспышки гнева. – Предполагаю, что побудительный мотив здесь – ревность. Он злится, что у вас когда-то что-то было и прошло, либо из-за твоих нынешних отношений. Или из-за того и другого. Остальное – бессмысленно. – Тут я с тобой не соглашусь. – В громком голосе Флавии отчетливо слышался нарастающий гнев. – Есть объяснение получше? – спросил Брунетти. – Конечно, нет, – ответила она. – Но нет и доказательств, что оба нападения связаны между собой. Брунетти вернулся, остановившись меньше чем в метре от ее кресла. – Не говори ерунды, Флавия, – сказал он, подаваясь вперед. – Насчет остального не знаю, но ты точно не глупа. – И после паузы добавил: – Сколько еще доказательств тебе нужно? Ты хочешь, чтобы кого-нибудь убили? Слова Брунетти пришлись Флавии не по вкусу. Она встала и отошла от него подальше. – Сколько еще людей должно пострадать, прежде чем ты признаешь правду? – спросил он, уже не пытаясь скрывать нарастающее раздражение. – Ты месяц в Венеции, и все это время этот тип следит за тобой. Наверняка ты успела пообщаться с кучей народа. Скольким из них надо попасть в беду, чтобы ты осознала, что происходит? Комиссар шагнул в ее сторону. Флавия не позволила к ней приблизиться: отошла к окну, повернулась лицом к Брунетти и оперлась о подоконник. Какое-то время они простояли так, друг напротив друга, ожидая, кто первый пойдет на попятный. Тянулись минуты, но Брунетти продолжал хранить молчание. – За сколько лет? – наконец спросила Флавия, отворачиваясь к окну. – За два-три года, – сказал комиссар. – Их было немного, – произнесла Флавия таким тоном, словно это было ее оплошностью. Брунетти достал блокнот, открыл его наугад, извлек из кармана пиджака ручку. Флавия, которая все еще стояла к нему спиной, не видела этого. – Франско Мингардо. Он – доктор в Милане. Я водила к нему дочку, когда у нее заболело горло. – Женщина сделала паузу, но Брунетти ничего не произнес. – Три года назад. Наш роман длился год. Потом Франско встретил другую женщину. Брунетти записал имя и коротко – обстоятельства любовной связи. И стал ждать. – Энтони Уоткинс, – продолжила Флавия. – Режиссер-постановщик, британец. Женат, двое детей. Мы были любовниками, пока в Ковент-Гардене шла Cosı́[74]. – И с ноткой затаенной обиды уточнила: – Я думала, это продлится дольше, но для него это, похоже, часть работы и все заканчивается вместе со спектаклями. – На случай, если Брунетти недопонял, или чтобы напомнить самой себе о том, какой она была дурой, Флавия добавила: – Он считает, что это его святое право – крутить роман с примадонной. – Ее тон заметно изменился. Брунетти посмотрел на Флавию и увидел, что она развернулась и теперь стоит к нему лицом. – Полагаю, если бы я пела партию Деспины, он бы и не глянул на меня. Не дождавшись от Брунетти никакой реакции, она продолжила: – Был еще один. Один, и все! Жерар Пио. Юрист. Мы познакомились за ужином, в Париже, где он и живет. Брунетти кивнул. – Больше никого? – спросил он. – Нет, – сказала Флавия. «Я сэкономил время синьорине Элеттре», – подумал комиссар и спросил: – Знаешь ли ты, где сейчас эти трое? В данный момент? – Франско женился, и у них недавно родился мальчик. Энтони в Нью-Йорке, ставит в Метрополитен-опера I puritani[75], – произнесла женщина и добавила: – И у него сейчас роман с моей подругой Эльвайрой. – Флавия немного помолчала. – Жерар приедет ко мне в Барселону. Переспрашивать комиссару не хотелось, но он понимал, что ему придется это сделать. – Больше никого? Я хотел сказать, кого-нибудь, с кем это было несерьезно. – Такого у меня не бывает, – просто ответила Флавия, и Брунетти ей поверил. – Как по-твоему, кто-нибудь из этих мужчин способен на такое? Флавия решительно мотнула головой: – Нет. Словно противники, учуявшие краткий перерыв в бою, собеседники расселись по своим креслам. Какое-то время они старательно соблюдали тишину, пока Брунетти не решил, что пора подвести итог. – Если не считать вещей, пропавших из гримерки в разных городах, телефонного звонка твоей подруге и цветов, случалось ли еще что-нибудь, что может быть связано с нашим делом? Флавия отмела такую вероятность. – Может, кто-то подходил поблагодарить тебя после спектакля и был особенно настойчив? Она метнула в комиссара внимательный взгляд и снова покачала головой. – Или, по твоему мнению, кто-то вел себя странно? Флавия поставила локти на колени, обхватила подбородок руками и стала синхронно оттягивать кожу на щеках – от уголков губ и в сторону. Раз, другой, третий… Потом сложила ладони вместе, будто в молитве, и прижала указательные пальцы к губам. Коротко кивнула, по-прежнему не говоря ни слова. Потом кивнула еще несколько раз. – Да. Был один случай. – Рассказывай! Женщина выпрямилась на сиденье. – Это было в Лондоне. В тот вечер, когда впервые появились эти цветы. Флавия посмотрела на Брунетти, потом опустила голову и снова прижала пальцы ко рту. Но поздно: она уже начала рассказывать. – Это женщина. Думаю, француженка, но не уверена. – На каком языке вы с ней разговаривали? – поинтересовался Брунетти. Флавии понадобилось полминуты на то, чтобы вспомнить. – По-итальянски. Но у нее был акцент. Такой обычно бывает у испанцев, но она могла быть и француженкой. Вела она себя, как француженка. – Что это значит? – спросил комиссар. – Испанцы – теплее, дружелюбнее. С первой фразы говорят тебе tи́[76], касаются твоей руки, сами того не замечая. Но эта женщина была не такой. Она держала дистанцию, обращалась ко мне на «вы», и ей явно было не по себе. Испанцы не такие напряженные и выглядят более счастливыми. – Что она сказала? – задал вопрос Брунетти. – Как обычно. Что ей очень понравилось, что она ходила на мои представления и раньше и мое пение доставило ей удовольствие. – Но?.. – Этим полувопросом комиссар рассчитывал натолкнуть Флавию на воспоминания. Женщина кивнула и, сама того не замечая, уткнулась носом в сложенные ладони. – Она была сумасшедшей. – Что? – переспросил Брунетти. – И ты только сейчас об этом говоришь? – Мы с ней встречались всего один раз, два месяца назад. Потом я о ней забыла. – И Флавия неохотно добавила: – Или заставила себя забыть. – Что такого она сделала? Чем навела тебя на эту мысль?