Ремарка Флавии осталась без ответа, и по взаимному, пусть и молчаливому согласию они сменили тему. Паола спросила у гостьи о детях: сын Флавии и Кьяра были одногодки, а дочка чуть младше Раффи. Гостья с видимым удовольствием сказала, что у них все хорошо, они учатся в международной школе в Милане, где она живет бо́льшую часть года, и добавила, – кажется, даже стараясь, чтобы это не прозвучало как бахвальство, – что ее дети свободно владеют итальянским, испанским и английским. Брунетти отметил про себя, что о муже она сказала лишь то, что он испанец. Беседа снова стала общей, и Брунетти тоже произнес пару реплик. Его внимание постоянно привлекала нервозность гостьи. Вечером после спектакля Флавия рада была его видеть, значит, сегодняшнее волнение не связано с тем, что когда-то он многое узнал о ее личной жизни. Конте с контессой, будучи в хорошем настроении, могли с легкостью успокоить и расположить к себе не только взволнованную гостью, но и впечатлительную левретку; с левреткой было даже проще – вряд ли она обратит внимание на портрет кисти Тициана в гостиной и выгравированные на столовом приборе фамильные гербы. Паола тоже, отметил про себя комиссар, старательно играла роль примерной матери семейства. Контесса спросила, где Флавия планирует выступать после Венеции, и та ответила, что еще неделю будет петь Тоску здесь, затем устроит себе небольшой отпуск, а после поедет в Барселону. Брунетти показалось занятным, что она не уточнила, куда именно отправится во время отдыха и будет ли работать в Испании. Он по опыту знал, что большинство людей готовы бесконечно рассказывать о себе, и не ожидал такой скромности от оперной дивы. Паола удивила всех, сказав: – Наверное, тяжело так жить. Флавия резко повернулась к ней, но тут же опустила глаза и взяла бокал с вином. Намеренно долгий глоток – и певица поставила бокал обратно на стол. – Да, иногда. Постоянные переезды, и часто ты в чужом городе один – по многу недель подряд. Я скучаю по сыну и дочери, но они уже не в том возрасте, когда дети горят желанием проводить свободное время с матерью. И, подумав, что это могло прозвучать как жалоба, она, опомнившись, быстро добавила: – За эти годы я успела поработать со столькими людьми, что в постановке всегда задействован хотя бы один мой знакомый или знакомая. Это облегчает мне задачу. – Позволю себе спросить: а что хуже всего? – Контесса тут же попыталась смягчить вопрос: – Я так часто бываю одна, что для меня это звучит скорее соблазнительно. – Нет ничего хуже, – ответила Флавия, и Брунетти подумал: наконец-то она говорит что думает. – Пожалуй, на самом деле нет ничего по-настоящему плохого. Я просто люблю пожаловаться! Флавии хватило одного взгляда, чтобы понять: она безраздельно завладела их вниманием. – Петь – это всегда приятно, особенно если ты знаешь, что выступил хорошо и рядом с тобой доброжелательные коллеги. – Она выпила воды и продолжила: – Думаю, это ничем не отличается от работы, требующей длительной подготовки и планирования, – это как отреставрировать картину или сшить пару туфель. Ты долго-долго этому учишься, потом на выходе получаешь готовый продукт, и он прекрасен. Брунетти подумал, что это сравнение справедливо лишь отчасти. Кто-то потом пользуется туфлями или картиной; единственное, что остается у певца, – это воспоминания. По крайней мере, так было до изобретения YouTube. Но Флавии еще было что сказать. – Дни могут тянуться бесконечно, если ты один в городе, которого не знаешь. Или не любишь. Может, это и есть самое плохое?.. – И что это за города? – перебил ее вопросом Брунетти. – Брюссель, – без колебаний ответила певица. – И Милан. Ему они тоже не нравились, но он не стал вслух удивляться тому, что в одном из этих городов Флавия предпочла поселиться. – Это, наверное, утомительно – выслушивать, как другие восхищаются тем, какая интересная у вас жизнь? – благожелательно полюбопытствовала контесса. Флавия рассмеялась. – Не знаю, сколько раз мне это говорили. Впрочем, все, кто много путешествует, слышат это постоянно. – Но никто не скажет это бухгалтеру или страховому агенту, не так ли? – произнесла Паола. – Да уж, – отозвалась Флавия и после короткой паузы добавила: – Странность в том, что люди, которые так говорят, чаще всего понятия не имеют, как на самом деле мы живем. – А твоим поклонникам это интересно? – спросила Паола. Флавия инстинктивно подалась назад, словно прячась от этих слов. – Что-то не так? – спросила контесса. Ее тревога проявилась в тоне, в то время как тревога Флавии – во всем ее облике. – Нет, все хорошо, – сказала певица. В воздухе повисло напряжение. Флавия не могла говорить, да и остальные старались не смотреть друг на друга, дабы не акцентировать внимание на ее состоянии. Наконец Флавия натянутым тоном обратилась к Паоле: – Вам кто-то рассказал об этом? – О чем именно? – спросила та с очевидным недоумением. – О цветах! Паола наклонилась к ней, словно близость могла им помочь. – Флавия, я не знаю, о чем ты, – сказала она. Паола не сводила глаз с лица певицы до тех пор, пока не убедилась, что та ее услышала, а затем медленно, отчетливо проговорила: – Мне ничего не известно о цветах. Флавия посидела немного, изучая скатерть перед собой, потом передвинула нож и стала осторожно прокручивать его, держа указательными пальцами. Один полукруг, другой, потом еще и еще – словно стрелка на спидометре автомобиля у весьма чудаковатого водителя… Наконец, не глядя на Паолу, певица проговорила: – Кто-то шлет мне цветы. Нервозность в ее голосе противоречила банальности сказанного. – И это тебя пугает? – спросила Паола. Флавия снова перевела нож в вертикальное положение и посмотрела на нее. – Да, – ответила певица. – Это целые охапки. По десять, двенадцать букетов. Цветы на сцене. И в костюмерной. – Она посмотрела на комиссара. – И у двери моей квартиры. Брунетти спросил: – На улице или в доме? – В доме, – произнесла Флавия. – Я спрашивала у друга, живущего этажом выше, знает ли он что-нибудь об этих цветах. Он сказал, что нет. Его никто не просил открыть парадную дверь. – В доме есть еще жильцы? – уточнил Брунетти, на этот раз официальным тоном сотрудника полиции. – Есть, но они сейчас за границей. «Так вот что на самом деле ее беспокоит, – подумал Брунетти, не до конца понимая причины очевидного страха Флавии. – Цветы ей наверняка послали не как угрозу, а в знак восхищения, чтобы порадовать. Курьер нашел дверь незапертой, или же его впустила горничная…» Избавив его от необходимости озвучивать свои предположения, конте спросил у гостьи: – Что-то подобное случалось с вами прежде, дорогая? Неподдельная забота в его голосе и это финальное «дорогая» стали последней каплей: Флавия взглянула на графа, будучи не в силах говорить. Ей на глаза навернулись слезы, но она сдержалась. Жестом певица попросила дать ей минутку на то, чтобы успокоиться. Конте поднял бокал и держал его в руке, ожидая, пока гостья справится с эмоциями. Все молчали. Наконец Флавия заговорила: – У меня много поклонников, и мы очень мило общаемся. Это другое. Мне страшно! – И как давно это началось, дорогая? – спросил конте и поставил бокал на стол, так и не пригубив вина. – Пару месяцев назад. – Флавия решила уточнить: – В Лондоне и Санкт-Петербурге. А теперь и тут. Конте кивнул, показывая, что считает ее реакцию совершенно естественной и вполне обоснованной. – Это уже слишком, – продолжала Флавия. – Слишком много цветов. Словно единственная цель этого человека – привлечь внимание. – Привлечь внимание к вам? – спросил конте. – Нет, к тому, кто посылает эти букеты. В этом вся проблема! Он прислал записку со словами: «Я знаю, что ты выбросила цветы». Ее голос звучал выше, чем обычно. – Что ты сделала с письмом? – спросил Брунетти своим обычным тоном. Флавия устремила на него гневный взгляд. – Порвала и выбросила в мусорную корзину. Там же, в театре! Брунетти понемногу начинал понимать ее реакцию. Артисту часто оставляют цветы у служебного входа или дарят после спектакля, или бросают на сцену ему под ноги. И все, кто при этом присутствует, обычно смотрят на цветы и на певца, а не на тех, кто их принес. – Те букеты на сцене, – начал он, – ты знаешь, кто их бросал? – Нет. – А предположения? – спросил Брунетти. – Никаких. – И более спокойным тоном Флавия добавила: – Ты был на спектакле и сам все видел: цветов было море. Я была им не рада. Ты наверняка заметил, что нам приходилось наступать на них, когда мы шли на поклон. Это воспоминание заставило Флавию поморщиться. – Цветы предназначались тебе? – спросил Брунетти.