— О чем ты? — Наши родители превратили нас в хороших мальчиков. Я ненавижу это. — Я не считаю себя таким уж хорошим. — Ты состоишь в секте? — Нет. — Ты принимаешь наркотики? — Нет. — Ты пьешь? — Я бы хотел. — Я тоже. Но это был не ответ. — Нет, я не пью. — Ты занимаешься сексом? — Сексом? — Сексом, Ари. — Нет, я никогда не занимался сексом, Данте. Но я бы хотел. — Я тоже. Видишь, о чем я? Мы хорошие. — Хорошие, — повторил я. — Черт. — Черт, — сказал он. А затем мы оба рассмеялись. Весь день Данте задавал мне вопросы. А я отвечал на них. Когда прекратился град и дождь, теплый день превратился в прохладный. Казалось, что весь мир затих. Я хотел бы, чтобы мир был таким постоянно. Данте вышел на крыльцо. Он протянул руку к небу. — Это чертовски красиво. Пошли погуляем? — А наша обувь? — Папа положил ее в сушилку. Какая вообще разница? — Да, какая разница? Я знал, что делал это раньше — ходил босиком по мокрой улице и чувствовал прохладный воздух на лице. Но я не ощущал, будто когда-либо делал это. Казалось, что это происходит впервые. Данте что-то говорил, но я его не слушал. Я смотрел на небо, на темные облака и слушал звуки грома. Я посмотрел на Данте, ветер раздувал его длинные, темные волосы. — Мы уезжаем на год, — сказал он. Резко мне стало грустно. Нет, даже не грустно. Я чувствовал себя так, будто кто-то ударил меня. — Уезжаете? — Да? — Почему? То есть, когда? — В следующем году мой папа будет профессором с Университете Чикаго. Думаю, они хотят нанять его. — Это отлично, — сказал я. — Ага. Я был счастлив, но в тоже время расстроен. Я не смогу этого выдержать. Я не смотрел на него. Я просто смотрел на небо. — Это действительно отлично. Так, когда вы уезжаете? — В конце Августа. Шесть недель. Я улыбнулся. — Это отлично. — Ты продолжаешь говорить «это отлично». — Но ведь так и есть. — Да. Так и есть. Разве тебе не грустно, что я уезжаю? — Почему мне должно быть грустно? Он улыбнулся, а потом на его лице появился этот взгляд, будто ему было трудно сказать, о чем он думает или что он чувствует. Это было странно, потому что лицо Данте было открытой книгой. — Смотри, — сказал он. Он указал на птицу, которая сидела посреди улицы и пыталась взлететь. Скорее всего, одно из ее крыльев было сломано. — Она же умрет, — прошептал я. — Мы можем спасти ее. Данте подошел к птице и попытался взять ее в руки. А я следил за ним. Это последнее, что я помню, прежде чем на дороге появилась машина. Данте! Данте! Я знал, что из меня вырывается крик. Данте! Я помню, что мне показалось будто это просто сон. Все это. Это был просто еще один кошмар. Я продолжал думать, что это конец света. Я думал о воробьях, падающих с неба. Данте! Часть ІІІ: КОНЕЦ ЛЕТА Ты помнишь летний дождь… Позволь упасть всему, что хочет упасть. — Карен Фишер ОДИН Я помню, как машина выехала из-за угла, и как Данте стоял посредине улицы и держал птицу с поломанным крылом. Я помню скользкие улицы после града. Я помню, как кричал его имя. Данте! Я проснулся в больничной палате. Обе мои ноги были в гипсе. Так же, как и моя левая рука. Все казалось таким далеким, каждая часть моего тела болела, и я все продолжал думать что же произошло? У меня ужасно болела голова. Что произошло? Что произошло? Даже мои пальцы болели. Клянусь, так и было. Я чувствовал себя, как футбольный мяч после игры. Черт. Должно быть, я стонал или что-то вроде того, потому что, я не заметил, как мои родители оказались возле моей кровати. Мама плакала.