— Уверен, что мы в сто раз лучше. Мы смеялись. И смеялись. И смеялись. Когда мы добрались до боулинг-клуба, Данте посмотрел на меня и сказал: — Я сказал моим родителям, что я никогда, никогда не захочу поцеловать другого парня до конца моей жизни. — Ты им так и сказал? — Да. — Что они ответили? — Мой папа закатил глаза. — А что сказала твоя мама? — Не много. Она сказала, что она знает хорошего терапевта. «Он поможет тебе прийти к соглашению», — сказала она. А потом она добавила: «Если ты не хочешь, можешь поговорить со мной вместо этого». — Он посмотрел на меня. И мы оба рассмеялись. — Твоя мама, — сказал я. — Она мне нравится. — Она жесткая, как железо, — сказал он. — Но в тоже время нежная. — Да, — сказал я. — Заметил. — Наши родители очень странные, — сказал он. — Потому что они любят нас? Это не так уж странно. — То, как они любят нас, это странно. — Красиво, — сказал я. Данте посмотрел на меня. — Ты изменился. — Как? — Я не знаю. Ты ведешь себя иначе. — Странно? — Да, странно. Но в хорошем смысле. — Хорошо, — сказал я. — Я всегда хотел быть странным в хорошем смысле. Я думаю, наши родители были очень удивлены, увидев, что мы действительно пришли. Наши отцы пили пиво. А матери газировку. У них были ужасные баллы. Сэм улыбнулся нам. — Я не ожидал, что вы ребята, на самом деле придете. — Нам было скучно, — сказал я. — Ты нравился мне больше, когда не был таким нахалом. — Простите, — сказал я. Было весело. Нам было весело. Оказалось, что я был лучшим игроком. У меня было больше 120-и балов. И во время третей игры я получил еще 135 баллов. Если подумать, то это ужасно. Но остальная часть команды действительно отстой. Особенно моя мама и миссис Кинтана. Они много говорили. И много смеялись. Данте, и я постоянно смотрели друг на друга и смеялись. ДВАДЦАТЬ ОДИН Когда мы с Данте вышли из боулинг-клуба, я поехал в пустыню. — Куда мы идем? — В мое любимое место. Данте был тих. — Уже поздно. — Ты устал? — Вроде. — Сейчас всего лишь десять. Рано встал, не так ли? — Ты меня знаешь. — Если ты не хочешь, мы можем просто поехать домой. — Нет. — Хорошо. Данте не захотел включать музыку. Он просмотрел мою коробку с кассетами, но не мог остановиться на чем-нибудь конкретном. Я не был против тишины. Мы просто ехали в пустыню. Я и Данте. Не говоря ни слова. Я припарковал на моем обычном месте. — Я люблю это место, — сказал я. Я мог слышать биение собственного сердца. Данте ничего не сказал. Я прикоснулся к теннисной обуви, которую он прислал мне, что свисала с моего зеркала заднего обзора. — Я люблю эту вещь, — сказал я. — Ты любишь много вещей, не так ли? — Твой голос звучит раздраженно. Я думал, ты больше не злишься. — Думаю, я злюсь. — Мне жаль. Я сказал, что мне жаль. — Я не могу так, Ари, — сказал он. — Не можешь как? — Вся эта штука с дружбой. Я не могу. — Почему нет? — Я должен объяснять это тебе? Я ничего не ответил. Он вышел из машины и захлопнул дверь. Я последовал за ним. — Эй, я коснулась его плеча. Он оттолкнул меня. — Мне не нравится, когда ты прикасаешься ко мне. Мы стояли там в течение долгого времени. Ни один из нас ничего не говорил. Я чувствовал себя маленьким, незначительным и недостаточным. Я ненавидел это ощущение. И я собирался перестать чувствовать себя таким образом. Я собирался остановить это. — Данте?