Внезапно я почувствовала под боком что-то мокрое и теплое, оно увеличивалось в размерах, и я вскочила с кровати. Пощупала у себя между ног: сухо. Адриана пошевелилась в темноте, но не проснулась. Сдвинувшись на самый край, она продолжала спать как ни в чем не бывало. Немного погодя я тоже кое-как устроилась на кровати, стараясь занимать как можно меньше места. Теперь мы обе лежали вокруг мокрого пятна. Запах постепенно уходил, мало-помалу испаряясь при каждом дуновении сквозняка. Ближе к рассвету один из парней, я не разобрала кто именно, несколько минут тяжело и беспокойно ворочался и стонал. Утром Адриана проснулась и замерла, не поднимая головы с подушки и широко открыв глаза. Затем на секунду перевела взгляд на меня, не произнеся ни слова. Вошла мать с младенцем на руках и потянула носом воздух. — Ну что, красавица, опять обдулась? Признавайся. — Это не я, — буркнула Адриана, отвернувшись к стене. — Ну конечно, это, наверное, твоя сестра, хоть она и такая воспитанная. Вставай живее, хотя все равно уже поздно! — сердито проговорила она, и обе ушли на кухню. Мне не хотелось идти с ними, к тому же я не знала, что мне делать дальше. Я замерла на месте: мне не хватало смелости отправиться в ванную. Брат приподнялся и уселся на кровати, раздвинув ноги. Зевнул, взвесил на руке тугой бугор, оттопыривавший трусы, снова зевнул. Обнаружив, что я тоже здесь, в комнате, он наморщил лоб и принялся рассматривать меня. С явным интересом остановил взгляд на груди, прикрытой только майкой, которая служила мне пижамой. Я инстинктивно скрестила руки, спрятав недавно появившиеся, быстро растущие бугорки, и почувствовала, как у меня вспотели подмышки. — Ты тоже тут спала? — спросил он еще не устоявшимся мужским голосом. Я смущенно кивнула, а он продолжал без стеснения разглядывать меня. — Тебе сколько лет, пятнадцать? — Нет, скоро четырнадцать. — А выглядишь на пятнадцать, а то и старше. Ты очень развитая для своего возраста, — заключил он. — А тебе сколько? — из вежливости спросила я. — Почти восемнадцать, я самый старший. Уже вкалываю вовсю, но сегодня буду бездельничать. — Почему? — Сегодня не работаю. Хозяин вызывает меня, когда я ему нужен. — Чем ты занимаешься? — Я разнорабочий. — А как же школа? — Ну ее, эту школу! Кое-как половину проучился, а экзамены в конце года завалил. Я смотрела на его мускулистые от работы руки, на сильные плечи. Его грудь легкой пеной покрывали каштановые завитки, они золотились в лучах солнца, как и пушок на лице. Наверное, он тоже слишком быстро вырос. Когда он потянулся, я почувствовала запах взрослого мужчины, и он не показался мне противным. Его левый висок украшал шрам, напоминавший крошечный рыбий скелет, — видимо, след от старой, неумело зашитой раны. Мы больше ни словом не обмолвились, и он снова стал рассматривать мое тело. Он то и дело поправлял рукой свой член, чтобы тот не выглядел слишком вызывающе. Я хотела одеться, но накануне не распаковала чемодан, и он остался там, где я его бросила, а для того, чтобы его взять, мне пришлось бы повернуться спиной к брату и пройти несколько шагов под его неотступным взглядом. Мне казалось, что в этот момент что-нибудь обязательно случится. Он обшарил глазами мои бедра, прикрытые тонкой хлопковой материей, потом голые ноги до самых ступней, которые я испуганно поджала. Я не посмела бы отвернуться. Пришла мать и велела ему поторапливаться: одному из соседей понадобилась помощь в каких-то сельских работах. В уплату он давал несколько ящиков спелых помидоров для заготовок на зиму. — Сходи с сестрой за молоком, не то останешься без завтрака, — обратилась ко мне мать. Она пыталась говорить помягче, но к концу фразы невольно вернулась к обычному приказному тону. В другой комнате я увидела, что малыш дополз до моей сумки с обувью и всю ее разбросал. Потом принялся грызть туфлю, страдальчески скривив рот: она оказалась невкусной. Адриана, забравшись на стул у кухонного стола и встав на коленки, чистила зеленую фасоль к обеду. — Смотри, сколько добра выбрасываешь в помойку, — упрекнула ее мать. Адриана не обратила на это никакого внимания. — Умывайся, и пойдем за молоком, я уже есть хочу, — сказала она мне. Я попала в ванную последней. Мужчины залили водой и затоптали пол, оставив потеки грязи и отпечатки босых ног. У нас дома такой мелкой плитки не было. Я поскользнулась, но ничего себе не повредила: помогли балетные навыки. Осенью мне, конечно, уже не придется ходить ни на танцы, ни на плавание. 6 Я помню одно утро в самом начале. Из окон струился тусклый свет, предвещая грозу, которая разразилась спустя несколько часов: такая погода стояла уже несколько дней подряд. Воцарилась непривычная тишина. Адриана с малышом спустилась к вдове с первого этажа, мужчины ушли. Я была дома одна с матерью. — Надо ощипать курицу, — приказала она и, держа за лапы мертвую птицу с болтающейся головой, протянула ее мне. Кажется, кто-то недавно поднимался к нам и принес ее: я слышала, как мать разговаривает с кем-то на площадке, а потом благодарит. — И выпотрошить. — Что? Я не понимаю. — Прямо так ее есть собираешься? Сначала нужно ободрать перья, что тут непонятного? Потом разрезать ее и вытащить кишки, — пояснила она, вытянув ко мне руку и потрясая ею. Я отступила назад и отвела глаза: — Не смогу, мне плохо станет. Лучше я уборкой займусь. Она посмотрела на меня и ничего не сказала. С размаху швырнула птицу на бортик раковины и начала яростно обрывать ей перья. А я словно со стороны услышала, как бормочу сквозь зубы: — Я видела курицу только в тарелке. Я принялась за уборку — с ней я справлялась легко. С другими домашними делами могли быть проблемы — к ним я не привыкла. Я долго терла губкой покрытую известковыми разводами ванну, потом открыла кран и наполнила ее водой — холодной, потому что вместо горячей текла холодная, а я не хотела задавать лишних вопросов. С кухни время от времени доносился звук разрубаемых костей, а я, обливаясь потом, отмывала туалет. В конце концов закрыла дверь изнутри на железный крючок и села в ванну. Протянула руку к мыльнице на бортике, и почувствовала, что умираю. Кровь отхлынула от головы, рук и груди, они заледенели. В последний миг я успела выдернуть затычку. Надо было позвать на помощь, но я не знала, как привлечь внимание женщины там, за дверью: я не в силах была назвать ее мамой. Вместо того чтобы в нужной последовательности произнести звуки «м» и «а», я исторгла из себя в стекающую воду несколько ошметков кислого молока. Я не смогла бы даже позвать эту женщину по имени, потому что не помнила, как ее зовут. Поэтому просто вскрикнула и потеряла сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но очнулась я от запаха высохшей мочи Адрианы. Я лежала на кровати голая, накрытая полотенцем. Рядом на полу стоял пустой стакан, наверное, в нем была подслащенная вода: мать лечила нас ею от всех болезней. Немного позже она сама заглянула в комнату. — Если ты чувствуешь, что тебе вот-вот станет плохо, почему не сказать об этом сразу, чтобы не доводить до крайности? — спросила она, что-то жуя. — Прости, я думала, само пройдет, — ответила я, не глядя на нее. За все эти годы я ни разу ей не звонила. Теперь, когда меня ей вернули, слово «мама» застряло у меня в горле, словно жаба, и не желало выскакивать. Когда мне нужно было срочно что-нибудь у нее спросить, я пыталась обратить на себя ее внимание разными способами. Иногда, если держала на руках малыша, то щипала его за ножку, и он начинал плакать. Тогда она поворачивалась в нашу сторону, и я с ней говорила. Я давно забыла о том, что устраивала брату эту маленькую пытку, вспомнила случайно только сейчас, когда он уже взрослый и ему пошел третий десяток. Я сидела с ним на скамейке рядом с домом, в котором он сейчас живет, и заметила у него синяк, почти такой же, какие когда-то оставляла я. На сей раз я была ни при чем: он ударился об угол тумбочки. * * * Все были в восторге: курица на ужин — это что-то новенькое. Адриана гадала, не наступило ли среди лета Рождество. Я боролась с голодом и одновременно с отвращением, ведь я видела, как курицу потрошили, как ее кишки свисали с краев раковины, среди грязных чашек, оставшихся после завтрака. — По ножке — папе и той, которая сегодня упала в обморок, — огласила свое решение мать. Грудку отложили на завтра; остальные куски были намного меньше и костлявее. Один из братьев, которого звали Серджо, немедленно взбунтовался. — Если она больная — с нее хватит и бульона, ножка ей ни к чему, — заявил он. — Положи мне: я сегодня помогал переезжать тетке с верхнего этажа, а денежки, которые она заплатила, забрала ты. — Между прочим, из-за тебя пришлось ломать дверь в туалет, — вмешался другой, тыча в меня указательным пальцем. — Какой-никакой, а ущерб. Может, его оплатит тот, у кого она жила раньше? Отец заставил его сесть, хлопнув по макушке, и тот замолк. — Мне расхотелось есть, — сказала я, повернувшись к Адриане, и убежала в комнату. Через некоторое время она пришла ко мне и принесла кусок хлеба с маслом. Она стала прихорашиваться и надела юбку, которая явно стала ей коротка. — Давай ешь быстрее и одевайся: мы идем на праздник, — скомандовала она, сунув мне тарелку. — Какой? — Нашего святого покровителя. Ты что, не знала? Не слышишь, оркестр играет? Там, на площади. А сейчас петь начнут. Но мы туда не пойдем, Винченцо поведет нас на аттракционы, — шепнула она. Спустя полчаса рыбий скелет на виске Винченцо уже поблескивал под разноцветными огнями на просторной площадке, где раскинули табор цыгане. Винченцо был единственным из мальчишек, кто не стал оспаривать у меня право на куриную ножку. Он не позвал с собой братьев: с ним были только мы — Адриана и я. Он подсчитал мелкие монеты, которые неведомо как сумел скопить, задержался ненадолго около билетера, с которым, видимо, был давно знаком. На вид они казались сверстниками, у обоих была загорелая кожа. Они вместе покурили, цыган взял деньги за первый круг и разрешил дальше кататься бесплатно. Меня никогда не пускали на карусель, мать говорила, что это слишком опасно: ребенок ее подруги прищемил большой палец, закрывая защитную перекладину. Адриана, которая уже не раз каталась на аттракционах, помогла мне устроиться на сиденье и защелкнуть замок. — Крепче держись за цепи, — посоветовала она и заняла место передо мной. Я мчалась на карусели между ней и Винченцо: они посадили меня в середину, чтобы мне было не так страшно. Взлетая ввысь, я почти испытывала счастье: все произошедшее со мной за последние дни осталось внизу, словно тяжелый туман. Взвившись над этой непроглядной мглой, я могла хоть ненадолго о ней забыть. Я с наслаждением пролетела несколько кругов, когда сзади меня толкнули ногой, и раздался голос: — Лови ее! Но я не сумела дотянуться до Адрианы, потому что изо всех сил сжимала цепь. — Протяни руку, синьорина, ничего с тобой не случится! — уговаривал меня Винченцо, а потом прицелился и подтолкнул посильнее. На третьей попытке я вытянулась на лету, почувствовала прикосновение металла к своей ладони и вцепилась в него что было сил. Я добралась до Адрианы. Винченцо был в восторге. Сиденья замедлили круговой бег и постепенно остановились. Я спустилась с карусели и, пошатываясь, сделала по инерции несколько неуверенных шагов. Руки у меня тряслись, но не от холода: после нескольких дней непогоды снова вернулась жара. Винченцо подошел ко мне и молча ласково заглянул в глаза: испытание на храбрость было пройдено. Я аккуратно расправила платье, завернувшееся от ветра. Он закурил сигарету и, улыбаясь, выпустил первую струйку дыма мне в лицо.