Они все равно не услышали бы: их переполняли новые впечатления. Они уселись на берегу, и было видно, что даже Винченцо немного оробел. Небольшие ленивые волны набегали на берег, не пенясь и не шумя. Солнце еще низко стояло над линией горизонта, и на краях волнорезов сидели чайки. — А вдруг оно выйдет из берегов? Мы тогда умрем? — испуганно спросила Адриана. Она опасливо наблюдала, как песок просачивается между пальцами ног. Мы переоделись, она натянула купальник, который на нее еле налез, а Винченцо и вовсе остался в обычных трусах. Мы развесили одежду на спицах зонтика, обнаружив там повязку для волос, которую, как мне казалось, я потеряла. А она меня ждала. Я с трудом развязала ее обгрызенными ногтями и положила в сумку. Она служила мне много лет. Когда я была маленькой, мама расчесывала мне волосы, потом надевала эту повязку и нежно брала мое лицо в свои ладони. Она каждое утро садилась на краешек моей кровати, а я слезала на пол и вставала к ней лицом. Мне очень нравилось, как щетка скользит по голове, как пружинят металлические зубчики. Сестра не хотела купаться, даже заходить в воду боялась: вдруг море ее затянет, и она утонет? Она села на корточки на сухом месте, прижав подбородок к коленям и разглядывая синеву, плещущуюся перед глазами. Я скользнула под воду и погрузилась в тишину, насколько хватило вздоха, не оставляя следа на поверхности. Затем вынырнула и увидела пляж, где появились любители раннего купания, Адриану, которая, сжавшись в комок, ждала моего возвращения, и Винченцо, который разбежался изо всех сил и нырнул, подняв фонтаны брызг. Он научился плавать, купаясь в реке с друзьями. Он плыл ко мне мощными размашистыми гребками, оставляя за собой полосы пены. Исчез на секунду, когда был уже близко, и поднял меня над водой, просунув шею между моих ног. Я сидела у него на плечах, он держался на поверхности и сплевывал воду. Мы совсем не чувствовали холода. — Ты молодец, что привезла нас сюда. Я бы остался здесь подольше, — сказал он. Он скользнул в глубину, потом выскочил вверх, как ракета, и сделал сальто. Потом подхватил меня и стал крутить, подбрасывая, словно игрушку. Он смеялся, и на деснах его виднелись белые следы соли. Я случайно коснулась ногой его члена: он напрягся и разбух. Он обхватил мою голову и поцеловал в губы, раздвинув их языком и лаская мой рот. Он забыл, кто мы друг другу. Я уплыла, не торопясь и не испытывая отвращения. Только на берегу почувствовала, как бьется сердце. Адриана сидела там, где я ее оставила. Наверное оттого, что прошло много времени, мир вокруг показался мне другим. Я лежала на песке рядом с сестрой и ждала, пока буря в груди уляжется и наступит покой. — Хочу есть, — мрачно сказал Винченцо. У меня в сумке были бутерброды, но, чтобы порадовать Адриану, я отвела ее в бар и угостила пиццей и кока-колой, потратив на это последние монеты. Когда мы вернулись под зонтик, Винченцо, накупавшись до изнеможения, вышел из воды, словно дикий лесной бог, на денек спустившийся к морю. Он шагал устало, как будто только что оплодотворил синее пространство, оставшееся у него за спиной. Кто-то обратил на него внимание: трусы слишком тесно обтягивали его тело и сползли вниз, выставив напоказ полоску волос. Но август с его удушливой жарой уже миновал, и лето завершало свой ослепительный путь. Придя тайком на этот пляж, где я выросла, я сумела избежать встречи со знакомыми, которые могли меня узнать. От Винченцо я тоже старалась держаться подальше. Я молча разложила бутерброды, чтобы он их видел. Потом отвела Адриану на качели и под выдуманным предлогом ушла, оставив ее одну. Всего лишь перейти дорогу и сделать несколько шагов по тротуару. Я обогнула ограду: сад выглядел заброшенным. Стул опрокинулся от ветра, на столе, за которым мы ужинали в саду, валялись первые опавшие листья. На любимом розовом кусте моей матери болталась зацепившаяся за шипы тряпка; в мае мать, выходя из дома, всегда прикалывала на грудь розовый бутон. Высокая трава и цветы погибли от засухи. С трудом передвигая отяжелевшие ноги, я доплелась до ворот. Почтовый ящик был не слишком забит, наверное, кто-то регулярно вынимал письма, значит, мое они тоже получили. Юго-западный ветер занес дорожку песком, жалюзи были опушены, как будто все уехали на каникулы. Под навесом сарая стоял мой велосипед со спущенной шиной. Я позвонила. Звук разнесся по пустым комнатам. Я подождала, но никто не отозвался, и я снова и снова жала на кнопку, с каждым разом держа палец все дольше. Потом прислонилась к кнопке лбом и так стояла какое-то время, потом не выдержала. Побежала назад, боясь, что меня хватятся, и села в тени пляжных кабинок. Должно быть, она и вправду умерла, как в моем сне, как умерли и ее тюльпаны, иначе она не бросила бы свой дом. Но ведь именно она прислала мне в поселок двухъярусную кровать и все остальное, а другая мать сказала, что они разговаривали по телефону. Почему же она не поговорила со мной? Где она? Может, она звонила из больницы и не хотела меня расстраивать своим больным голосом? А что, если отца перевели в другой город? Он говорил, что это не исключено. Нет, они взяли бы меня с собой. А Лидия знала? Знала и не стала меня искать? Хотя, вполне возможно, ей никто ничего не сказал. Незадолго до переезда на север она выкинула один фортель, и моя мать ее так до конца и не простила. Лидия познакомилась с одной танцовщицей, которая жила в доме напротив, в мансарде; иногда они о чем-то украдкой шептались через ворота нашего сада. Лили Роз работала в ночном клубе на побережье и спала до полудня. Время от времени ей в дверь, озираясь по сторонам, звонили приличного вида мужчины. Лидии не разрешалось даже здороваться с ней, чтобы не подхватить какую-нибудь заразу. Но в одно знойное воскресенье мои родители уехали на похороны, оставив нас дома. Лили Роз пришла спросить, есть ли у нас вода: у нее в кранах не было ни капли. Глаза в разводах от вчерашнего макияжа, всклокоченные обесцвеченные волосы, минимум одежды. Лидия пригласила ее войти, угостила каким-то прохладительным напитком, предложила сходить в душ. Лили Роз вышла из ванной босиком, в мамином наполовину распахнутом халате, с нее капала вода. Они с Лидией начали танцевать в гостиной и сначала вели себя сдержанно, но постепенно разошлись. Они все теснее прижимались друг к другу, особенно когда звучала медленная возбуждающая музыка. Лили Роз, вихляя бедрами, показывала Лидии, как нужно двигаться и тереться о мужчину. Она вытянула ногу, раздвинув полы махрового халата, и стала как будто в шутку гладить ею ногу Лидии. С каждой минутой мое беспокойство нарастало, и я все чаще поглядывала на дверь, а им, похоже, все было нипочем. Отодвинув в сторону журнальный столик, они исполняли страстный танец и тряслись как одержимые. Лидия сняла потную рубашку, оставшись в лифчике и шортах. Когда кончилась пластинка-сорокапятка, они, задыхаясь, рухнули на диван одна на другую. Пояс на талии развязался, халат сполз, оголив Лили Роз. В таком виде их и застала моя мать, вернувшись раньше времени с похорон. * * * Я все сидела за пляжными кабинками. Меня случайно заметила зареванная Адриана, бродившая поблизости. Наверное, упала с качелей: губы и нос у нее были в песке, она его даже не отряхнула. В незнакомой обстановке она оказалась совершенно беспомощной, не сумела даже найти зонтик на первой линии, где нас ждал брат. — Я не сама упала, меня столкнули, — пожаловалась она, когда мы вернулись к нему. — Я только сказала, что никогда раньше не была на этом пляже и не качалась на качелях. — И она указала на детей, которые бегали по игровой площадке. Винченцо разъярился как бык. Не знаю, сказали ли они что-то друг другу или он сразу кинулся в драку, но мы с Адрианой подоспели, когда они сбили его с ног, навалившись всей кучей, и теперь клубком катались по песку. Мы позвали владельца площадки, и он с криками растащил драчунов. Но потом отвел меня в сторону и сказал, чтобы я больше не приводила сюда этот цыганский табор в трусах. Кто они такие? Явно не родственники, ведь у меня такая приличная семья, а отец — карабинер. Винченцо отмылся, без всякого удовольствия поплескавшись на мелководье. Потом мы ели дыню, сидя под зонтиками и поглядывая друг на друга. Мимо прошел человек со свистком, он шагал вдоль берега и кричал: «Свежие кокосы!» — Что он продает? Это такие яйца? — удивленно спросила Адриана. — Нет, это экзотические фрукты, — объяснила я. У меня уже кончились мелкие деньги. Но торговца так позабавило любопытство моей сестры, что он улыбнулся, нагнулся к ведру и протянул ей небольшой кусочек кокоса — только попробовать. Мы собрались и пошли к автобусной станции. На мгновение мне показалось, что я слышу у себя за спиной общий вздох облегчения. Из окна я послала привет шестиэтажному дому, в котором жила Патриция, и про себя пообещала как-нибудь приехать к ней. — Я приеду позже, другим автобусом. Мне нужно ненадолго заскочить к товарищам, — внезапно произнес Винченцо, встал и вышел на одной из остановок в пригороде. Я смотрела через пыльное стекло, как он спускается на тротуар, усталый и помятый, и не понимала, какие чувства он у меня вызывает. Когда автобус тронулся, Винченцо взглянул на меня и приложил палец к губам, не то посылая мне поцелуй, не то приказывая помалкивать. Адриана спала до самого поселка, а потом ночью жаловалась, что у нее зудит обгоревшая кожа. Дома никто ничего не заметил, мать просто спросила, привезли ли мы что-нибудь из деревни. Винченцо вернулся через два дня, и отец его не наказал, возможно, просто не заметил его отсутствия. Или решил, что сына уже не исправить. 14 — Спускайся, мне нужно кое-что тебе показать. Приходи за сарай, — крикнул он мне с улицы, когда я стояла у окна. Я подошла немного позже с Адрианой, и он недовольно скривился. Он послал ее купить сигареты на площади, сказав, что сдачу она может оставить себе. У Винченцо был полный карман денег, и, когда он доставал монеты, оттуда выпала крупная купюра. Я собралась было идти вместе с Адрианой, но он взглядом остановил меня. — Она еще слишком мала, может проболтаться, — пояснил он, когда она завернула за угол. — А ты подожди меня здесь. Он быстро вернулся и с подозрительным видом стал озираться, поглядывая то через одно плечо, то через другое. Потом вытащил из-под мышки синий бархатный мешочек, опустился на колени прямо на землю и показал мне свое сокровище. Он аккуратно разложил украшения на цементной отмостке, окружавшей фундамент, словно на витрине ювелирного магазина. Скорее всего, они были не новые, блеск их немного потускнел. Осторожно, двумя пальцами он распутал клубок из двух ожерелий и выложил их ровно одно за другим. Напоследок полюбовался устроенной им выставкой браслетов, колец, цепочек с подвесками и без и повернулся, чтобы узнать, какое впечатление произвело на меня это золотое шоу. Я молчала, потрясенная и встревоженная. — Ну как тебе? Что, ничего не нравится? — разочарованно спросил он, вставая. — Где ты это взял? — Я не взял, мне заплатили, — стал оправдываться он с видом обиженного мальчишки. — Это стоит уйму денег. Невозможно столько заработать за два дня. — Мои товарищи решили на прощанье меня отблагодарить. Потому что я им помог, причем задаром. — Что ты будешь делать со всеми этими вещами? — не отставала я. — Продам. — Он снова опустился на колени и начал собирать украшения. — Ты с ума сошел? Если тебя поймают с крадеными вещами, попадешь в тюрьму для несовершеннолетних. — Да что ты в этом понимаешь? Кто тебе сказал, что я все это украл, а? — возмущенно спросил он и трясущимися руками сунул мне под нос два браслета. Его ноздри и верхняя губа с пробивающимися усиками тоже дрожали. — Еще как понимаю! У меня отец карабинер, он часто рассказывает о цыганах, которые грабят дома. Эти слова вырвались сами собой: я по привычке называла родителями приемных отца и мать. — Да что ты говоришь? Что ж ты тогда не осталась у своего отца карабинера? Или он тебе дядя? Только почему-то он про тебя забыл. Даже не приехал посмотреть, как тебе живется у нас в поселке. Я не заметила, как у меня потекли слезы. Винченцо говорил словами Серджо, но быстро опомнился и бросился ко мне. Шершавыми пальцами принялся вытирать мне лицо, качая головой и сокрушенно твердя, что не надо плакать, что он этого не позволит. — Погоди-ка! — воскликнул он, собрал оставшиеся драгоценности и сложил их в синий мешочек — все, кроме одного. — Я же специально тебя позвал, но ты меня разозлила, — произнес он и подошел ко мне, держа в руках колье с драгоценным сердечком. Я невольно отпрянула, сделав шаг назад и еще один — в сторону, и сверкающая подвеска на золотом шнуре повисла в воздухе. Лоб Винченцо собрался в грозные морщины, рот сжался в ниточку. Рыбий скелет на виске пульсировал, лицо покраснело от закипавшего гнева. Но я заметила в его глазах знакомую болезненную беспомощность. Я шагнула обратно, приблизилась к нему и подставила шею, чтобы он надел на нее свой подарок. Он неожиданно ловким движением, не глядя, застегнул сзади замок. Несколько секунд я чувствовала на груди холодок от сердечка, потом металл нагрелся от тепла моей кожи, под которой мелкими частыми толчками пульсировала кровь. — Ты и вправду красивая, — хрипло проговорил Винченцо. Он медленно обвел пальцем очертания колье и уже хотел спуститься к груди, но прибежала Адриана. — Вот твои сигареты! — выпалила она и осеклась. Не знаю, что она увидела, но, остановившись как вкопанная и смущенно протягивая ему пачку, медленно повторила: — Сигареты… Она держала в зубах вишневое мороженое на палочке, которое купила на сдачу. Я отвернулась, сняла с шеи колье и спрятала в карман. Я его почти не надевала, но оно до сих пор у меня, хотя вещица, скорее всего, краденая. Не знаю, как мне удалось сберечь колье, ведь прошло двадцать лет, а я повсюду носила его с собой. Мне оно дорого. Бывали случаи, когда оно служило мне талисманом, например на экзаменах на аттестат зрелости, на нескольких важных встречах. Я надену его на свадьбу Адрианы, если она все же решится выйти замуж. Кто знает, кому раньше принадлежало это сердце? В те дни я старалась не оставаться наедине с Винченцо, а когда видела его, внутренности у меня сводило судорогой и в животе все обмякало. Вечером я через окно слышала, как он свистит мне от сарая, и мне стоило большого труда не обращать на него внимания. После недолгого напрасного ожидания он замолкал, потом слышался яростный хлопок двери. Винченцо наэлектризовывал все вокруг: то с крюка на стене срывалась кастрюля, то Джузеппе без всякой причины принимался горько плакать, то у Адрианы неведомо отчего начинала болеть голова. Я сопротивлялась, держась на расстоянии. Субботней мелочи хватило на автобусный билет. Я сказала родителям правду: мне хочется поехать к подруге на день рождения. И попросила разрешения у нее переночевать. Они обменялись нерешительными безразличными взглядами. — Я не смогу тебя отвезти, машина барахлит, — сказал отец: видимо, это было разрешение. Его голос прозвучал странно, и я сообразила, что он почти никогда не говорит. С утра пораньше я вышла из дома. Из окна я видела, что за большим домом на склоне растут какие-то яркие цветы, и решила собрать их для Патриции: никакого другого подарка я не могла себе позволить. Это были одуванчики и еще какие-то скромные цветочки, которые пахли репой. Я связала пучок ниткой и вернулась домой, чтобы собраться. Адриана ничего не знала, но когда поняла, что я уезжаю без нее, бросилась в комнату, где у меня лежал рисунок для Патриции, подлетела ко мне и разорвала его у меня на глазах. Удивительное дело: мать пошла проводить меня до автобусной остановки с малышом на руках. Я помахала матери из окна автобуса, и она, глядя на меня, тоже неловко подняла руку: похоже, ей никто никогда не махал на прощание. За время поездки цветы завяли, и мои ближайшие соседи неодобрительно на меня косились: наверное, им не нравился запах. Ожидая, пока мне откроют дверь на шестом этаже здания, стоявшего в северной части побережья, я усомнилась, стоит ли дарить подруге этот букет. Она бросилась мне на шею и завопила от радости; залаяли переполошившиеся собаки, явился и кот — узнать, что происходит. Опустив глаза, я извинилась за свой нищенский подарок, но она, радостно прыгая вокруг меня, заявила, что я — лучший подарок из всех, что она получила. Мы просидели все утро, болтая без умолку, но я говорила меньше, чем она. Мне было стыдно рассказывать о своей новой жизни, поэтому я задавала бесконечные вопросы. Я вспомнила знакомые запахи дома — корицы на кухне, терпковатого пота в комнате Патриции, духов «Номер пять» в ванной: мать подруги всегда брызгалась ими, уходя на работу. Я опоздала ко дню рождения, но в холодильнике осталось много всякой вкуснятины, включая сладости, и мы не спеша их поедали, развалившись на кровати. Пат рассказала, что выиграла соревнования по плаванию. Если бы я в них участвовала, то заняла бы третье или четвертое место. Мы посмеялись над длинноносым мальчишкой, который несколько месяцев таскался за ней как хвост. — Как ты собираешься целовать меня с таким хоботом? — спросила она его, не зная, давать ему шанс или нет. «Когда тебя не было…» — так она начинала каждый очередной рассказ, как будто закрывала последнюю страницу истории моего отсутствия.