Виктор вдруг осознал, что в течение трех, может быть, четырех месяцев Филип не приглашал его к себе в гости, они всегда встречались где-то. Почему он так скрытно поменял место жительства? Он задумался. Вдруг его осенило: – Но я звонил сюда, и Филип отвечал мне! – Здесь нет никакого телефона. У женщины было широкое восточнославянское лицо. Говорила она с ярко выраженным акцентом. «Наверное, русская», – подумал Виктор. В ее взгляде и голосе читалось все возрастающее подозрение к незнакомцу. Она мельком посматривала, нет ли кого-нибудь еще у него за спиной и на лестнице внизу, и постоянно оглядывалась в сторону квартиры. Виктора раздражало ее недоверие, но, подумав о том, что в последнее время из-за убийств, совершенных Кожаным Фартуком, пражские газеты пестрели предостережениями о том, что лучше избегать общения с незнакомцами, он улыбнулся, быстро извинился за беспокойство и направился к выходу. Виктор нашел дом, адрес которого был указан в записке. Он располагался в темном закоулке с разбитой брусчаткой во Вршовице, на юго-востоке от Старого города. Это была не самая лучшая часть города по соседству с металлообрабатывающими заводом и фабриками. В воздухе витал дух разочарования. Закопченные жилые дома были густо населены, во дворах доживали свой век настолько старые и ржавые машины, что, казалось, с них давным-давно уже сняли двигатели, оставив лишь скелеты-каркасы. Виктору потребовалось немало времени, чтобы найти дом, номер которого был указан на листочке, а так как он не встретил ни одной живой души, спросить было не у кого. Совершенно случайно он заметил узкую щель между домами. Заляпанная грязью табличка сообщала, что проход к домам номер 71 и 73 находится здесь. Вопреки ожиданиям, Виктор увидел вовсе не многоквартирные муравейники, а скорее бывшие каретные сараи, наспех переоборудованные под дешевое жилье. Из окна второго этажа за его передвижениями с неподдельным интересом наблюдал какой-то старик, важно водрузив локти на подоконник и покуривая трубку. Отыскав квартиру, Виктор постучал, и дверь ему открыл Филип. Судя по выражению лица, он был неприятно удивлен. Виктору пришло в голову, что его собственное лицо выражало крайнее удивление: Филип Староста сильно исхудал и был болезненно бледен. Копна светлых волос напоминала мочало. На лице проступила двухдневная щетина. Судя по сальному воротнику, рубашка давно нуждалась в стирке, да и вся одежда на нем была измятой и грязной. Это совсем было не похоже на Филипа, который всегда со вкусом, стильно одевался. – Боже мой, приятель, – воскликнул Виктор. – Что с тобой случилось? – Случилось? – Филип уставился на него невидящим взглядом. Его голубые глаза, казалось, выцвели. – Со мной ничего не случилось. Со мной никогда ничего не случится. – Можно мне войти? Взгляд Филипа на мгновение вспыхнул. – Конечно, – сказал он и отстранился, чтобы пропустить Виктора. Квартирка представляла собой одну большую комнату с кухней, из которой по лестнице можно было подняться в спальню. Еще одна дверь была плотно закрыта. Виктор с облегчением выдохнул, убедившись, что в квартире было относительно чисто, но главное – в ней чувствовался прежний дух Филипа. Повсюду были книги: стены скрывались за высокими шкафами, плотно заставленными фолиантами всех размеров, большие стопки книг занимали весь обеденный стол, а чтобы позволить гостю сесть, хозяину пришлось убрать еще одну стопку с кожаного стула в углу. – Что с тобой случилось? – снова спросил Виктор. – Не пытайся скрыть от меня. Я же вижу, что-то не так. Почему ты не сообщил мне, что переехал? Дружище, ты заставил меня понервничать. Филип пожал плечами. – Не о чем беспокоиться. Я потерял работу в университете, вот и все. Ты меня знаешь, я не умею держать язык за зубами, у меня на все свое мнение. Так что пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам… – Он обвел рукой помещение. – Просто не хотел беспокоить тебя, пока с работой не разобрался, извини. Он сел напротив на потрепанный кожаный диван. – Боже, Филип, жаль это слышать. И чем ты планируешь заняться? – Я уже занялся. Пишу. Написал две пьесы и отправил их Франтишеку Лангеру в Городской театр. Он еще не ответил, но я с нетерпением жду его реакции. Это две первые пьесы из сюрреалистической серии о древних славянских богах, живущих в современном мире, здесь, в Праге. Если Городской театр с помпой ставит дурацкие спектакли черт-те о чем, то мои пьесы должны их заинтересовать… – Он говорил заторможенно, без всякого пыла. – И это еще не все. Я пишу книгу. – Книгу? И что за книгу? В глазах Филипа вдруг зажегся огонь. – Большую и очень важную книгу. Окончательная и наиболее полная на сегодняшний день история богемских мифов и легенд. Весь западнославянский пантеон, все мифы, вплетенные в наше сознание. Говорю тебе, это будет великая книга, и она принесет мне славу. – А на что ты живешь, пока пишешь? – На пособие, – ответил Филип. – Все-таки есть одно неоспоримое преимущество в том, что у моего богатого отца нет времени на сына и он заменяет общение наличными. Дает немного, но этого достаточно, чтобы кое-как существовать. – Послушай, Филип, я должен спросить тебя кое о чем. Ты употребляешь наркотики? – нахмурился Виктор. – Пусть ты в полном дерьме, с ними будет только хуже. Филип фыркнул. – Я похож на наркомана, приятель? А я-то думал, что ты хорошо знаешь меня. – Передразнивая серьезные интонации Виктора, он проговорил: – Нет, я не употребляю наркотики. Мои настроения зависят только от меня и моего самочувствия. И с чего ты взял, что я в полном дерьме? Они сидели и разговаривали. Время от времени Филип погружался в себя, и Косареку приходилось тормошить его. Рассказывая о своих проектах, Филип раздухарился. Но это оживление беспокоило Виктора. Он видел в нем предвестие приступа мании. К тому же он вспомнил свой разговор с профессором Романеком о взаимоотношениях бессознательного с мифами и легендами. Виктору пришло в голову, что при написании работы о западнославянской мифологии его друг мог соприкоснуться с собственными внутренними демонами. – Полагаю, моя работа будет особенно интересна для вас, исследователей бессознательного, – скороговоркой проговорил Филип. – Видишь ли, есть три основания древних богемских верований. Первое – это дуализм: все принадлежит свету или теням. Свет управлял Сварогом Ярким, а Тени – Чернобогом Темным и Мораной, богиней ночи, зимы и смерти. Второе – это царство простых духов: богов и демонов, которые берут свое начало в силах природы. Третье – культ смерти; мертвые населяют другой мир, которым управляет Велес, и вход в этот мир лежит через пещеры. – Он воодушевленно закивал. – Разве это не имеет смысла, Виктор? Ты же последователь Юнга, не так ли? Разве ты не видишь соответствий? Виктора вновь охватило беспокойство. – Мы, юнгианцы, считаем, что причины, по которым боги и демоны имеют одинаковую форму в разных культурах, заключаются в том, что они происходят из общих архетипов, – сказал он. – Но судя по всему, дружище, ты нашел предмет своего исследования и по-настоящему увлечен. – О да, нашел. Нашел! Филип встал направился в кухню и вернулся с двумя рюмками и бутылкой бехеровки. Виктор обратил внимание, какими изысканными были эти рюмки: стекло переливалось фиолетовым, зеленым и синим, ножка была в виде стебля, удерживающего колоколообразную чашу. – Что-то новенькое, – сказал он, поворачивая рюмку кончиками пальцев. – Никогда не видел таких раньше. Филип пожал плечами. – Подарок. От поклонницы, которая знает толк в таких вещах. Он наполнил рюмки и сел напротив Виктора. За беседой и ликером они просидели достаточно долго. Виктор заметил, что его друг успевал выпить дважды, пока он сам растягивал одну порцию. Наконец, явно разогретый ликером, Филип начал расспрашивать Виктора о его жизни, о новой работе. В двух словах, не вдаваясь в подробности, Виктор рассказал о своих пациентах. Затем он вспомнил о письменах на лесной часовенке. Он описал Филипу строение, не забыв упомянуть о том, что надпись на темном от времени дереве была совсем свежей. – На мой взгляд, это глаголица. Скорее всего, старославянский язык. – Ну что же ты тянешь, дай посмотреть, – сказал Филип и нетерпеливо протянул руку. Получив записку, он тут же открыл тетрадь и начал записывать перевод, не прибегая к помощи справочников и словарей, несмотря на то что был окружен ими. – Это очень интересно… – Филип вырвал листок с переводом из тетради и вручил Виктору вместе с оригиналом. Читая, Виктор почувствовал, что его бросило в дрожь. Строки вонзались в сознание: Я здесь, и я останусь здесь, Тут зло вокруг витает. Я здесь, и я останусь здесь, Тут дьявол обитает. 13 Говорят, дома похожи на своих владельцев. Бесспорно, здесь был именно такой случай. Смолак топтался в роскошном холле – он с трудом сдерживал бурю эмоций, захватывавшую его всякий раз, когда он вдруг осознавал, что увидит Анну Петрашову еще раз, что их встреча неизбежна. Он ощущал флер ее сдержанной элегантности во всем, что его окружало. Он мечтал, чтобы этот миг никогда не заканчивался, чтобы это ощущение, делавшее ее близкой, фактически осязаемой, длилось как можно дольше, но предстояло совсем другое. Ее дом был именно таким, как он представлял себе, за исключением того, что почему-то он полагал, что живет Анна Петрашова поближе к деловому центру города. Оказалось, что ее вилла была на севере, за Влтавой, с видом на сады в Бубенече[34]. В доме многое напоминало о ее работе: в торговом зале «Посуда и украшения из стекла Петраш» колонны и пол были выполнены из того же полированного мрамора и оникса; тот же сдержанный декор на стенах – ровный тон без узоров, чтобы не отвлекать внимание от смелой геометрии и ярких цветов модернистских и супрематических картин, украшавших интерьер. И конечно же повсюду было стекло: сияющие водовороты из фиолетового, зеленого и синего на узких горлышках ваз и широко распахнутых раковинах блюд и тарелок. В холле Смолак увидел нечто, что безропотно мог назвать самым прекрасным произведением искусства, сотворенным стеклодувами, – вазу высотой полтора метра, изготовленную из уранового стекла. Ваза имела угрожающе хищный вид: длинные ростки, похожие на щупальца, поднимались от основания к узкому горлышку, сливались воедино, а затем, снова переплетаясь, устремлялись к краям, напоминая то ли экзотический цветок, то ли пасть чудовища. Изысканные формы вазы вызывали восхищение, но сильнее всего детектива поразили цвета: стекло переливалось всеми оттенками радуги, подобно перу павлина, и, казалось, что ваза излучает свет. Прибыть сюда по срочному вызову казалось невероятным. Ощущение, что мир не перестает удивлять, в последнее время преследовало капитана Лукаша Смолака. Полицейские, а особенно детективы, расследующие убийства, обращают внимание на то, чего не видят другие. Он привык ориентироваться в ситуациях, которые казались другим сюрреалистическими, причудливыми. Тем не менее, будучи представителем профессии, в которой принято ко всему необычному относиться с подозрением, он был склонен трактовать бесчисленные необъяснимые совпадения именно как случайности, стечение обстоятельств. Смолак стоял в прихожей Анны Петрашовой, со страхом предвкушая встречу с ней лицом к лицу, не переставая изумляться красотой стеклянной вазы, гипнотизирующей, как будто застывшей в движении и переливающейся на свету. Ему казалось, что земля уходит из-под ног. Да, совпадение, стечение обстоятельств, но такое совпадение даже Смолаку виделось совершенно неправдоподобным. – Капитан? – обратился к нему Мирек Новотны, его подчиненный, молодой и чересчур амбициозный; он забрал Смолака из кафе «Ипподром» и теперь стоял рядом посреди прохладного, отделанного мрамором холла. – Где? – спросил Смолак. – В спальне, – Новотны указал в сторону лестницы с причудливо изогнутыми перилами. Смолак поднялся на второй этаж. По раздающимся голосам он понял, какая именно из трех спален была пунктом назначения. Судмедэксперт доктор Бартош и полицейский-криминалист уже были на месте. Она тоже была там, Анна Петрашова. Лежала на кровати и смотрела на него. Взгляд был тяжелым. Ему захотелось вернуться вниз, в холл, чтобы стоять и любоваться прекрасной вазой. В холле было спокойно, там царил вкус хозяйки дома. Здесь же, в этой спальне, властвовали хаос, кошмар и боль. Ее лицо…