– Меня больше волнуют демоны, обитающие здесь. Я говорю о живущих в этом замке. – Это глупо. Надпись никак не связана с нашими пациентами. Никто из них не может пробраться в лес. – Надеюсь, что не может. Но прочитайте еще раз, здесь есть простор для интерпретации: «дьявол» – это один из пациентов; «я здесь, и я останусь здесь»… можно предположить, что сделавший эту надпись намерен держать зло взаперти, и может быть, даже уничтожить его, если представится возможность. – Что? – Юдита скептически улыбнулась. – Вы думаете, это один из сотрудников? На этот раз Виктор пожал плечами. – Ну, или родственник жертвы, к примеру. Некто, связанный каким-то образом с пациентом или его преступлениями. Всякое случается, не мне вам рассказывать. – Нет. Этого не может быть, – возмутилась Юдита. – Зачем так мудрить? Повторю ваши же слова: почему тогда на старославянском? Мы с вами образованные люди, но даже нам потребовалась помощь друга-эксперта, чтобы перевести это. – Полагаю, вы правы, – улыбнулся Виктор. – Но все это очень странно. – Я думала, что странное – норма для вас. Для всех нас, работающих здесь. – Она сделала глоток кофе. – Кстати, я расшифровала все ваши сеансы. Кто из пациентов следующий? – О, я, можно сказать, в начале пути. Сам я с нетерпением жду сеанса с милейшим Войтичем Скалой. Уверен, будет любопытно. Ну и, плюс ко всему, я хочу продолжить сеансы с Леошем Младеком и особенно с Хедвигой Валентовой. Хочу вытащить ее «прекрасного ангела». – Вы полагаете, что аспект дьявола проявит себя… мм… столь буквально? – Понимаю, что вы имеете в виду, но творческое мышление у госпожи Валентовой не слишком развито. Даже образы ее психоза, я бы сказал, примитивны: вкус мяса, которое она готовит, и удовлетворение от еды – это довольно грубые метафоры для понятия плоти в сексуальном или моральном смысле. Вегетарианство – совершенно очевидный аналог ее сексуального воздержания. Боюсь, что фрейдистское учение проявляется здесь в самом грубом виде. Я должен был работать с Мачачеком, но сеанс придется отложить: его надо подготовить к полицейскому допросу. Романек сказал, что полиции потребовалась помощь Мачачека, как специалиста по стеклу. – А разве вы не слышали новости? – спросила Юдита. – Встреча Мачачека с полицией пока отложена. В Праге произошло еще одно убийство. Снова Кожаный Фартук. Поэтому детектив, который… – Еще одно убийство? – прервал ее Виктор. – Да. Убита деловая женщина. Какая-то важная персона. – Когда это произошло? – Два дня назад. А в чем дело? Виктор покачал головой. – Нет-нет. Ничего. И снова невысказанное подозрение туманом застелило его мысли. Он вспомнил возбужденное состояние Филипа, то, как быстро он становится агрессивным, вспомнил его яростные женоненавистнические высказывания. В памяти вспыхнул блик света на длинном лезвии ножа. – Значит, встречу отменили? – в конце концов переспросил Виктор. – Нет, не отменили, просто перенесли. По словам профессора Романека, какой-то детектив из Праги хочет поговорить с Мачачеком. Эта женщина, которую убили, имела отношение к торговле стеклом. В полиции подчеркнули, что с Мачачеком они намерены поговорить не потому, что подозревают его в причастности к давнишним преступлениям, а как со специалистом по производству и сбыту стекла. Виктор кивнул. Ему вдруг вспомнились красивые рюмки из богемского стекла. Такие изысканные, элегантные и такие неуместные в квартире Филипа. 6 Михала Мачачека привели в комнату в башне. Виктор не стал откладывать сеанс наркосинтеза. Внешне Мачачек не был похож на жестокого и кровожадного убийцу, как, впрочем, и Леош Младек, и Хедвика Валентова. Низкорослый Мачачек был толстым до такой степени, что его фигура напоминала яйцо; лысый купол головы окружала узкая полоска черных волос на носу примостились очки без оправы. Коллекционер Стекла показался Виктору человеком суетным, склонным к патологической нетерпеливости. Когда его привели, он всем своим видом показывал, что не может терпеть все неудобства, связанные с его заключением в клинику. Он не переваривал Виктора и кривился на санитаров. Он не мог терпеть того, что Земля недопустимо медленно крутится. В его нетерпении Виктор распознавал симптомы мегаломании[37] и нарциссического комплекса: Мачачек испытывал эгоистические чувства обладания вся и всем, он верил в то, что мир и Вселенная существуют исключительно для удовлетворения его потребностей. Для достижения целей, которые поставил перед собой Виктор, это было сложнейшим препятствием. Болезненно разбухшее эго Мачачека как крепкий и несговорчивый швейцар охраняло двери, ведущие в бессознательное. Но смысл сеансов наркосинтеза состоял именно в том, чтобы подчинить несговорчивое эго пациента воле врача и широко распахнуть эти двери. Для достижения желаемого эффекта Виктор увеличил дозу транквилизаторов. Постепенно дрожь в пальцах прекратилась, выражение лица смягчилось, взгляд перестал метаться. Казалось, этот толстяк впервые в присутствии Косарека успокоился. Виктор решил дать Мачачеку несколько минут отдохнуть, прежде чем углубиться в его подсознание. Пока нечем было заняться, он разглядывал комнату. Высокий сводчатый потолок удерживали балки из той же породы древесины, что и единственная дверь. Толстые крепкие стены, покрытые штукатуркой, немного сужались к потолку. Он таили в себе историю. Камни были уложены, как в незапамятные времена, но видны были следы перестроек. Возможно, где-то здесь скрывается та самая дверь, за которой навеки был заточен Ян Черное Сердце. А может, как гласит местная легенда, была здесь и еще одна секретная дверь, через которую этот монстр вышел за пределы замка. Виктор с усмешкой подумал, что аллегорически основной функцией этой комнаты стало высвобождение монстров. Мачачек не возражал, когда Виктор сделал ему вторую инъекцию – возможно, он и сам наслаждался тем, что его покинуло беспокойство. Прошло еще несколько минут, и Виктор нажал на неуклюжий рычажок из бакелита на магнитофоне, обозначив таким образом, что сеанс начался. Как обычно, сначала он задавал вопросы, руководствуясь тем, что прочитал о детстве и юности Мачачека в его личном деле, затем перешел к периоду, когда Михал учился на бухгалтера. Несмотря на львиную дозу лекарств, Мачачек сгущал краски, суетливо перескакивал с одного на другое, путался в деталях, преувеличивал свои достижения в любом деле, о котором вспоминал. Пару раз он даже попытался оспорить право Виктора задавать вопросы. Но постепенно разбухшее эго маленького человека сдулось, и пациент стал покладистее. Он покорно рассказал Виктору свою историю. – Я работал бухгалтером в Городском совете Пльзеня. И являлся, без сомнения, самым эффективным сотрудником в отделе. На самом деле я мог сразу стать начальником департамента, сам мэр однажды намекнул мне об этом. Никто не был так же предан делу, как я. Никто из моего отдела не был так внимателен к деталям, как я. Никто из моих коллег не был так целеустремлен, так исполнителен, как я. Уверен, вы, конечно же, понимаете, что я чертовски нравился женщинам, но, будучи настолько увлеченным своей работой, так и не решился взять на себя ответственность жениться на одной из них. – Так почему же вы не продолжили работать там? – Виктор знал, что в случае Мачачека ему придется управлять ходом сеанса более жестко, чем обычно. Самовосхваления пациента затрудняли проникновение в его бессознательное, и, чтобы не сесть на мель, надо было вовремя пресекать его разглагольствования. – Почему вы бросили все это и начали коллекционировать стекло? – спросил он. – Я всегда коллекционировал стекло, в основном богемское и немного муранское, с самого детства. Я много читал о стекольном производстве и разных занятных вещицах. Моя семья была очень богата, да, а мои родители были уважаемыми людьми. Вскоре после смерти отца умерла мать, и я унаследовал достаточно денег, чтобы постоянно пополнять свою коллекцию. А вскоре я стал настолько успешным в розничной торговле, что вполне мог жить только на эти средства. Еще одно преувеличение. По документам Виктор знал, что семья Мачачека, хоть и не бедствовала, но и особым богатством не располагала, и, конечно, никакого отношения к высшему свету она не имела. Действительно, Мачачек получил некоторый капитал в наследство, но гораздо более скромный, чем он описывал. И что правда, то правда, он стал экспертом во всем, что касается богемского стекла и его истории. Кроме денег, Мачачек также унаследовал довольно большой, но ветхий дом своих родителей на улице Таборска, недалеко от железнодорожной сортировочной станции Пльзеня. Согласно материалам его личного дела, дом был трехэтажным, с огромным погребом и чердаком. Он переоборудовал весь верхний этаж и чердак для размещения своей коллекции. По мере того как мания собирательства становилась все более навязчивой, Мачачек перестроил и погреб, в котором хранились особо ценные экземпляры его коллекции. Погреб был выбран для них потому, что, со слов Мачачека, он не хотел, чтобы кто-либо, кроме него, мог наслаждаться созерцанием красоты. – Понятно, – сказал Виктор. – Ваша коллекция очень ценна. На мой взгляд, она одна из лучших в Чехии. – Не одна из лучших, а лучшая. В ней собрано множество прекрасных произведений. – Но коллекция Калбача? Разве она не так обширна? – Нет, и никогда не была. – Протест Мачачека был лишен страсти из-за действия лекарств. – Даже близко не стояла. – Но вы были знакомы с Калбачем? – Антон Калбач – самодовольная, высокомерная свинья, – ответил Мачачек. Его эго все еще было на страже, все еще затрудняло пути к подсознанию. Виктор подумал, что, наверное, стоит рискнуть и сделать еще одну инъекцию, чтобы усилить эффект и без того тяжелого лекарственного коктейля. – Этот Калбач утверждал, что обладает самой обширной коллекцией старого богемского стекла в Европе, – продолжил Мачачек. – Ложь. Наглая ложь. Мое собрание было намного больше, чем у него, в несколько раз больше. Да, у него были работы Фридриха Винтера, и это был повод для зависти, не стану отрицать. Но у меня имелось несколько оригинальных работ Георга Шванхардта, которые гораздо ценнее и с исторической, и с финансовой точек зрения. У меня даже было гравированное изнутри стеклянное панно великого Каспара Лемана, мастера, который начинал как ювелир при дворе императора Рудольфа Второго. Оно практически бесценно. Тот идиот, который продал его мне, понятия не имел, какова его истинная ценность. Поверьте мне, этой деревенщине, Антону Калбачу, и не снились сокровища такого масштаба. Могу с уверенностью сказать, изделий из опалового стекла у меня было намного больше, чем у него. Как только Калбачу хватило духу обмолвиться, что его коллекция лучше моей, ума не приложу. – Но вы боролись с ним? Я имею в виду борьбу за владение конкретным предметом. За так называемый Кубок дьявола? – Я боролся. Но я победил. Я увел кубок из-под носа Калбача. – Расскажите мне о Кубке дьявола. 7 – Дьявольский кубок, а не Кубок дьявола, – поправил Виктора Мачачек. – Это лучший, непревзойденный образец ремесленного производства стекла. Хотя нет, это не ремесло, это искусство. Кубок изготовили в семнадцатом веке, когда еще не было массового применения переливающегося уранового стекла. Стекло это кажется живым, чаша сияет радугой граней. Если смотреть на кубок долго, то видно, как играет каждая грань. Я мог часами смотреть на этот кубок: магия света и цвета затягивает, как воронка. И, клянусь, я видел лицо в гранях этого кубка. Дьявольский кубок был создан Карлом-Хайнцем Кляйнфельдером. Вы знаете, говорят, что великий композитор живет в музыке, которую он написал; великие художники живут в своих полотнах еще долго после своей смерти. То же произошло и с Кляйнфельдером: он живет в произведении искусства, сотворенном его руками. – Вам ведь известна история Кляйнфельдера и его Дьявольского кубка? Я слышал, есть легенда? – Да, есть. Вы знаете, потратив долгие часы на изучение этого произведения искусства, я поверил в эту легенду. Я верю, что она правдива. Правда заключена в самом кубке. – Но что это за легенда? – спросил Виктор, зная ответ. – Хорошо, слушайте. Карл-Хайнц Кляйнфельдер, более известный как Шванхардт, был учеником великого Каспара Лемана. Он работал на него двадцать лет и в мастерстве практически достиг уровня своего учителя, но так и не смог превзойти его. Напомню, речь идет о тех временах, когда сам император, по слухам, баловался алхимией и оккультизмом. Поговаривали, что Кляйнфельдер был другом Йиржи Бареша, известного алхимика, и работал вместе с ним над созданием стекла с некими магическими свойствами. Но для Кляйнфельдера этого было недостаточно. Он так завидовал мастерству Лемана, что решил вызвать сатану, чтобы тот помог ему создать уникальный предмет из стекла. Ходили разговоры, что стекло для кубка было сделано путем расплавления древних бусин, известных как Слезы Перуна. Перун был славянским богом грома, и он создал первый хрустальный бокал, ударив молнией в песчаную яму. После того как Слезы Перуна расплавились, с дьявольской помощью мастер подмешал к стеклу красный пигмент и умбру – они должны были придать кубку уникальный гипнотизирующий эффект. Но для того чтобы кубок стал особенным, не хватало еще одного ингредиента, самого важного из всех. Дьявол сказал, что откроет этот секрет Кляйнфельдеру на последнем этапе работы. Кляйнфельдер был настолько одержим, что по обещал дьяволу свою бессмертную душу за помощь. Мастер был готов на все. В ответ дьявол сказал, что он не будет претендовать на душу Кляйнфельдера до тех пор, пока кубок не разобьется. Согласно легенде, дьявол пришел в мастерскую Кляйнфельдера в полночь. Он плавил стекло своим дыханием, лепил и скручивал когтями. Кляйнфельдеру он пообещал, что в тот момент, когда первые лучи утреннего солнца осветят мастерскую через окно, кубок будет закончен. Так и вышло: Дьявольский кубок был готов на рассвете. Он был великолепен. Кляйнфельдер был поражен, но все же чувствовал, что в нем чего-то не хватает. – И чего же в нем не хватало? – спросил Виктор. Несколько мгновений Мачачек лежал на кушетке неподвижно, уставившись на сводчатый потолок. Тишину нарушало только тихое шуршание магнитофона. Виктор вновь ощутил, как его нутро сдавливает замкнутое пространство стен замка. – Исторические документы сообщают, что Кляйнфельдера нашли мертвым в мастерской тем самым утром, – продолжил наконец Михал Мачачек. – Его волосы поседели, а взгляд был устремлен на законченный кубок, который стоял перед ним во всей красе. По официальной версии у него не выдержало сердце, но я знаю правду. Видите ли, в тот самый момент, когда солнце начало подниматься над горизонтом и его лучи коснулись краев кубка, дьявол добавил тот самый последний секретный ингредиент: чтобы придать Дьявольскому кубку чарующий эффект, которым он славится и по сей день, хозяин преисподней запер в кубок душу Кляйнфельдера. Она остается там и поныне, а прошло почти триста лет. И она останется там до тех пор, пока Дьявольский кубок не разобьется. Но если это когда-нибудь произойдет, как и было обещано, дьявол придет, чтобы забрать душу мастера. – Понятно, – сказал Виктор. – Вы стали одержимы этой легендой, согласитесь? – Одержим? Нет. Попробуйте присмотреться к игре света в стекле Дьявольского кубка, потратьте на это, как и я в свое время, несколько часов, и вы поверите легенде. Я говорил вам, что видел лицо в кубке, и я знаю, чье это было лицо. Карла-Хайнца Кляйнфельдера. Я видел своими собственными глазами его душу, запертую там, в кубке. Я говорил уже о великих композиторах или художниках, продолжающих жить в своих произведениях. Такая участь постигла Кляйнфельдера буквально, а не в переносном смысле. Беззвучно кричащий мертвец заперт в его собственном дьявольском шедевре. Виктор помолчал несколько мгновений. – А где вы впервые услышали эту легенду? – спросил он наконец. – Где? Да все знают легенду о Кляйнфельдере и дьяволе. Это часть фольклора, связанного с производством стекла.